Бабочка на штанге (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 79

И на ладонь того, кто обижен, хлоп-хлоп свои ладони!

В Лицее никто никому не чинил явных обид. Но были усмешки. Это Марко ощутил в первые же дни.

Оказалось, что здесь шестиклассники не носят книги и тетрадки в ранцах. В посёлке Фонари их носили в чем угодно: в торбах, в портфелях, в сумках, в магазинных пакетах. Миколка Яшин таскал свою школьную ношу в чемоданчике из ивовых прутьев, который сам сплёл на хуторе у деда. Ходили и с рюкзаками, и с разрисованными ранцами, которые у многих сохранились чуть ли не с первого класса. Никто не обращал на это внимания. А в Лицее полагалось иметь модные, «с наворотами», сумки, которые в столичных магазинах стоили не дешевле мобильников последнего образца.

В шестом классе «Г» («гуманитарный») все, кроме Марко, были «свои», знали друг дружку с давних пор.

С новичком познакомились без лишней приветливости, но и без подначек. Лишь когда услышали, что он из посёлка на Побережье, кое у кого мелькнули ухмылки. Краем уха Марко услыхал: «Туземный представитель… морской Маугли из края, где лиманы и туманы…». Ну и ладно, это девчонки чесали языки. Марко решил, что безобидно. А потом подошёл один из главных людей в классе, Фарик Сагайдак, — красивый такой, улыбчивый, всеми любимый, — похлопал по ранцу, который висел на крючке у нарты. Снисходительно спросил:

— А ты чего это, юноша, ходишь с малышовым атрибутом?

Стоявшие рядом хихикнули. Почти дружелюбно. Марко знал по прежнему опыту, что лучшая защита от насмешек — весёлая откровенность, и признался:

— Ностальгия по раннему детству. А ещё — «ортопедическое средство». С детсадовских времён отучают от сутулости: держись, мол, хлопец, прямо, а то как неандерталец…

Хихикнули опять, вроде бы не обидно, понимающе. Но Фарик посоветовал:

— Всё же обзаведись чем-нибудь посовременнее, надо блюсти имидж. Здесь свои обычаи…

— Я обдумаю, ваш совет, милорд, — пообещал Марко самым шутливым тоном.

Зося Карневская — изящная, как девочка из рекламы тайваньских солнечных очков, — протяжно произнесла:

— Знаешь, «хлопец», ты не так уж похож на первобытного человека. Скорее на морского конька. Особенно, если смотреть в профиль… Особенно, когда губы дудочкой…

Марко втянул губы и посоветовал:

— А ты смотри не в профиль, а спереди. Вдруг я покажусь привлекательней?

— Нет, сбоку ты смотришься гармоничнее. Морские коньки, это ведь из твоей стихии, да?

— Из моей, — согласился Марко. — А ещё в этой стихии водятся медузы «абажурки». С виду красавицы, но ядовитые, как кобры…

Мальчишки ухмыльнулись, а девчонки этих слов новичку, разумеется, не простили…

Марко понимал, что со своими обычаями соваться в «чужие лицеи» себе дороже. Можно было, конечно, пойти на принцип, но… может, и правда, ранец — это для малолеток? Он поделился сомнениями с тётушкой Дарьей Григорьевной. Та без лишних слов повлекла его в ближний супермаркет и велела выбирать «то, что нравится больше всего». Марко выбрал сумку из коричневой искусственной кожи — простенькую, но современной формы (в общем-то, ему было всё равно). И думал, что вопрос решён.

И правда, никто в классе о ранце не вспоминал, а на сумку будто и не обратили внимания. Зато стали клеить к Марко Солончуку то самое прозвище. Несколько раз на дню он слышал: «Эй, Морской конёк, тебя записывать на экскурсию?» или «Морской конёк, запали огонёк…» — это когда трое шестиклассников задумали «посмолить» в туалете, а зажигалки не оказалось. Марко, не помышлявший о куреве никогда в жизни, так и сказал. И от того его «имидж» съехал ещё на ступеньку… Наплевать.

И на прозвище Марко решил не обижаться. «Морской конёк» — чем плохо? Правда, скоро его сократили просто до «Конька», но и это терпимо.

Пускай хихикают, если охота! Воображают себя черт знает какими продвинутыми, анекдоты про всякую эротику травят на переменах, а развитие, как у питекантропов. На викторине «Любимое чтение» Стивенсона путали со Стивеном Кингом, а Гайдара с режиссёром Гайдаем. «Л-лицеисты…». Пушкин сбежал бы от таких друзей в Михайловское раньше срока…

«Ах, Лицей! Ах, престижное образование!»… Конечно, можно учиться, когда тут всё к твоим услугам. В поселковой школе всего десяток компьютеров, а здесь — чуть не на каждого ученика. В Интернет можно влезать по уши. Правда, учителя поглядывали, чтобы влезали по делу, а не за всякими глупостями. Зато сдувать готовенькие сочинения — это сколько угодно. А в Фонарях Серафима Андреевна за такие фокусы вляпывала старшеклассникам полновесные «пары». И при этом пренебрежительно морщилась: «Надо иметь свои, а не электронные мозги, господа…»

Здесь же «пары» вообще не ставили. Тройка была самая низкая и презрительная оценка. Потому что в поселковой школе использовали пятибалльную систему (министерство просвещения — имперское), а в Лицее — двенадцатибалльную («міністерство освіты НЮШ»).

— Конёк, у тебя семёрка за изложение, — с ненатуральным сочувствием извещала Зося Карневская. — Инга Остаповна сказала, что грамотность — как в каменном веке…

— А у неё — как в глиняном…

Грамматику «южной мовы» толком знали не многие, хотя язык был обязательным в лицейской программе. Как и язык «северных регионов», то есть Империи. В Фонарях дела обстояли проще. Там разрешалось учить один язык — по выбору. Правда, почти все школьники учили оба, но для аттестата можно было выбрать одну оценку, лучшую…

Кстати, Марко оба языка знал на «имперскую» пятёрку, его хвалили и Серафима Андреевна, и Оксана Глебовна. Здесь дела пошли похуже. Марко ли был виноват или учителя проявляли холодок по отношению к «приморскому Маугли»?

«Вы, Солончук, неверно пишете это слово!» «Почему неверно? Оно всегда так писалось!» — «Вы полагаете, что здесь корень от северного «корабль», а на самом деле от южного «карбас» и писать следует через «а» — «карабельский»…

Дурь какая! Ему ли, жителю Побережья, не знать всё, что касается кораблей и карбасов? В поселковой библиотеке есть даже словарь корабельных терминов и рыбачьих наречий. На двух языках. Но в лицейской библиотеке такого словаря не оказалось, и Марко там — при библиотекаре и ребятах — в сердцах сказал:

— Академия… Скоро слово «грот-мачта» заставят писать через «и» с двумя точками…

Кто-то донёс Инге Остаповне. Та на следующем уроке заявила:

— Мне стало известно, Солончук, что вас не устраивают правила нашего языка. Вы можете иметь любое мнение, но советую держать его при себе. Ещё одно такое высказывание, и может встать вопрос о правомерности вашего пребывания в Лицее.

У Марко было тошно на душе. Он спросил:

— А можно прямо сейчас?

— Что… сейчас?

— Такое высказывание. Чтобы вопрос встал сразу…

Инга Остаповна сдержала эмоции.

— Нет, — сказала она. — Не надо искусственно выстраивать ситуацию. Думаю, в ближайшее время она возникнет естественным путём…

В ближайшее время ничего не возникло. Но и лучше не стало. Дни бежали за днями. На всякие подначки Марко не обращал внимания, а сильной вражды не было. По крайней мере, на драки никто не нарывался.

Дарья Григорьевна и Герман Алексеевич о горестях племянника не догадывались. Да и что за горести? Вроде бы так, пустяки…

Конечно, Марко скучал по дому: по маме и Женьке, по прежним одноклассникам и ребятам с Маячной. По кудлатому Бензелю. Но связь работала нормально, старенький мобильник не отказывал, Марко звонил домой по несколько раз в неделю и узнавал, что «всё у нас хорошо».

Хотя не всё было хорошо. Отец далеко от дома (гораздо дальше, чем Марко), в Северных регионах. Его неожиданно призвали на сборы в имперские войска. На целых полгода. Он был офицером запаса, штабс-капитаном инженерной службы… Можно было бы заупрямиться и отказаться. Но тогда — ещё хуже. По Южному краю сновали комиссары нюшской «вийськовой армады», они утверждали, что здешние места — территория их государства. Мол, все мужчины, не служившие раньше в «армаде», могут быть призваны под рыже-салатные знамёна в любое время. Увезут под конвоем, и не пикнешь. «Лучше уж под своим флагом», — рассудил штабс-капитан Солончук. Тем более что обещали полное офицерское жалование и почти штатскую должность техника-консультанта.