Граф Карлштайн - Пулман Филип. Страница 15

«Ну и ну, — подумала я, — а мама-то влюбилась!» Конечно, не по-настоящему. Просто вокруг накануне соревнований царит невероятное возбуждение, да еще этот артист вдруг в нашу гостиницу пожаловал, да еще мама, наверное, вина как следует хлебнула — запотевшую бутылку я заметила в уголке. Иначе она никогда не позволила бы себе вести подобные разговоры, а уж если бы тут оказался Петер, так он сразу стал бы ее вышучивать и хохотать во все горло. Ну что ж, по крайней мере, она на какое-то время перестала так сильно о нем тревожиться. В общем, пока что самое главное — это Люси, напомнила я себе. Я, правда, сразу же спросила о ней у матери, как только добралась до гостиницы, и она ответила, что Люси сюда не приходила и никто в деревне ее не видел. Мне оставалось только надеяться, что все обойдется.

Представление доктора Кадаверецци было назначено на девять вечера. Когда старые деревянные часы в таверне пробили девять, в зале уже стоял невообразимый шум. Казалось, он окутал все вокруг плотной пеленой. Впрочем, наверное, это был просто трубочный дым, ведь зрителей собралась целая толпа, и многие курили блестящие китайские трубки. Местные жители — люди в основном молчаливые, с обветренными красными лицами, но сейчас эти лица были настолько оживлены и на них было написано такое ожидание радости, словно все эти люди, сговорившись, затеяли веселую шутку, о которой остальные и не подозревают. Многие пришли издалека и оделись так, будто сами собрались на сцене выступать. Были там и местные крестьяне, коренастые, медлительные, похожие на пожилых медведей, и темноволосые южане, своей суетливостью напоминавшие обезьян, и бледнолицые обитатели северных лесов. Были и те, которые ни слова не могли сказать по-немецки и чуть ли не на пальцах показывали, что им нужно. А жители высокогорья отличались от остальных по-летнему загорелыми лицами и ясными прищуренными глазами, привыкшими смотреть на ослепительно сияющие вечные снега. И все они, разумеется, собрались здесь, чтобы принять участие в соревнованиях по стрельбе. Ну, наших-то, деревенских, я сразу узнала: все они были приятелями Петера, с мальчишески хриплыми голосами, грубоватыми, чересчур вольными и самоуверенными манерами и вечными попытками поухаживать за Элизой и Ханнерль. Детишки с широко раскрытыми от любопытства глазами держались за материнские юбки, а их отцы потягивали вино и что-то энергично обсуждали с приятелями. Ну, а стариков больше всего заботило то, как бы поудобнее устроиться да раскурить трубочку.

И вот, когда многочисленные зрители уже расселись по местам, а сзади примостились Элиза и Ханнерль — каждая с кухонным полотенцем на плече и молодым ухажером под боком, чтоб было с кем перекинуться словом во время перерыва. Даже мы с мамой вышли из кухни и встали у запотевшего окна, за которым уже начинал идти снег.

В общем, когда все было готово и представление должно было вот-вот начаться, я получила первый из двух сюрпризов, выпавших на мою долю в тот вечер. Входная дверь вдруг открылась, и следом за сияющим, чихающим и потирающим замерзшие руки секретарем Снивельвурстом, волосы которого тем не менее были тщательнейшим образом расчесаны и напомажены, как у Наполеона, а красный простуженный нос напоминал спелую вишню, на пороге возникла темная, грозная фигура моего бывшего хозяина, графа Карлштайна. Он посмотрел прямо на меня (а я стояла так близко, что могла бы плюнуть ему в глаза, если б захотела) и… поклонился! Вид у него при этом был настолько торжествующий и гнусный, что мне показалось, на меня пахнуло чем-то отвратительным, словно у графа во рту был гнилой зуб. Вокруг тут же все притихли — и те, кто хорошо знал графа, и те, кто его не знал вовсе, но по одному его виду догадался, что при нем лучше не высовываться.

— Добрый вечер, — проскрипел граф Карлштайн. Как всегда, когда он пытался изобразить добродушие, в его голосе отчетливо слышался скрежет металла. — Я наслышан о чудесах, которые демонстрирует доктор Кадаверецци, и мне тоже захотелось посмотреть это представление.

Снивельвурст уже велел кое-кому из зрителей потесниться, так что через минуту граф Карлштайн и его суетливый, гнусавый, хлюпающий носом секретарь уже уселись, им принесли вина, и доктор Кадаверецци, который, видимо, следил за происходящим из-за занавеса, объявил, что представление начинается. Сперва послышался звон колокола, точнее, китайского гонга, который сопровождался рыком невидимых драконов и ароматом опиума. Занавес раздвинулся, и возле кунсткамеры в луче ослепительно яркого и немного зловещего света возник доктор Кадаверецци, учтиво кланяясь и внимательно оглядывая всех и каждого большими блестящими глазами. Послышались аплодисменты, которых он, по-моему, пока что ничем не заслужил, кроме довольно эффектного появления и весьма импозантной внешности. Но некоторым ведь интереснее смотреть, как кто-то свои башмаки чистит, а не восторгаться смельчаком, который идет по туго натянутому канату над клеткой с голодными тиграми. Тут все дело, видно, в гипнозе. Доктор Кадаверецци поднял руку, и аплодисменты стихли.

— Друзья мои, — сказал он, — вы, несомненно, видели немало странствующих комедиантов, предсказателей, актеришек, готовых изображать любого от Арлекина до Юлия Цезаря и Гамлета? Конечно же, видели. Так вот: прошу не путать меня с подобными «артистами». Я всю жизнь провел в одиночестве, стремясь к знаниям, и имел честь служить многим монархам. Я служил врачом в Индии, у одного из Великих Моголов, я был тайным советником благородного Альфонсо, короля Бразилии. Я рисковал жизнью, исследуя самые дикие уголки нашей планеты, куда никогда прежде не ступала нога путешественника. И плоды моих исследований, мои сокровища, которые я собирал всю жизнь, — здесь, перед вами, в этом волшебном шкафу!

Опять прозвенел гонг. Зрители притихли.

— Для начала, — объявил доктор Кадаверецци, — я бы хотел представить вам моего личного слугу — одного небольшого демона, которого я привез из Лапландии. Эй, Прыгун, ко мне! — И доктор щелкнул пальцами.

Из шкафа вместе с облачком дыма, сопровождаемое громким свистом, вылетело маленькое красное существо с рогами и усами и аккуратно уселось ему на ладонь. И сразу же возникло замешательство, потому что граф Карлштайн пренебрежительно фыркнул и заявил:

— Да это же всего лишь кукла на пружинке! Жулик он, ваш доктор!

Кое-кто, услышав его слова, согласно закивал, а доктор Кадаверецци стал мрачнее тучи. На секунду мне даже показалось, что представлению конец, ведь здешним людям не так-то просто угодить, и в этом не раз убеждались на собственном горьком опыте многие бродячие комедианты. Но я не знала доктора Кадаверецци! Лицо его вдруг осветила детски невинная улыбка чистейшей радости. Он прямо-таки лучился от удовольствия.

— Хорошо, — сказал он, — сейчас я покажу вам один фокус, который никогда не мог разгадать ни один из зрителей — от Парижа до Перу. Нет ли у кого-нибудь часов? Я хотел бы попросить их на время.

— Есть! — крикнул граф Карлштайн. — Вот! Возьмите эти!

Доктор Кадаверецци сделал вид, что ему не очень хочется брать у него часы, но, поскольку больше никто не вызвался, пришлось доктору все-таки их взять.

— Вот посмотрите, — веселился граф Карлштайн, — он сделает вид, будто разбил мои часы вдребезги! Я этот фокус уже видел!

Доктор Кадаверецци вышел на середину сцены, показал всем большой носовой платок в красную клетку и завернул в него часы.

— Ваши часы здесь, господин мой? — спросил он.

— Ну естественно! — воскликнул граф.

— Хорошо. Теперь я возьму этот молоток, он очень тяжелый, — и доктор взялся за ручку здоровенного молотка, — и действительно разобью ваши часы вдребезги.

— Давайте, разбивайте! — И граф громко рассмеялся. — Я знаю, как это делается, Снивельвурст! Я видел, как этот фокус показывал Гольдини. Да-да, давайте, разбивайте мои часы!

— В таком случае, с вашего любезного разрешения, — учтиво поклонился ему доктор Кадаверецци, — я сейчас ударю по вашим часам этим молотком.