Невероятно насыщенная жизнь - Фролов Вадим Григорьевич. Страница 4

— Ой, как хорошо-то, ведь это надо же, — сказала Светлана. — А ты чего здесь стоишь? Там так весело, так хорошо, просто ужас. Ой, что это с тобой? Кто это тебя так? Наверно, Венька из двадцать седьмого? Вот такой-сякой! Ну, я ему! А ты примочки делай — я тебе скажу какие… — она разохалась, разахалась и начала меня жалеть и успокаивать, а мне от этого еще тошнее делалось. Дались им эти примочки! А если не помогут тут примочки? Как я в школу пойду, как я встречусь с Г. А.? Хороша умница-разумница, красавица-раскрасавица! И как я в комнату войду к нашим?

Светлана еще немножечко поохала и убежала. Я тоже хотела уйти, но не уходила — надеялась, что все-таки кто-нибудь вспомнит обо мне и выйдет и позовет. И вышел… Витька. Он хотел что-то сказать, но не успел — я схватила папину сандалию и треснула ему по лбу: пропадать, так пропадать.

— Ты чего? Ты чего? — заорал Витька. — Второй фонарь хочешь?

Я замахнулась на него второй раз, и он скрылся, держась рукой за лоб. И тут в переднюю вышла бабушка. Она посмотрела на меня, подошла и обняла за плечи.

— Со мной был подобный случай в одна тысяча девятьсот… ну, да это неважно. Но я не очень расстраивалась. Молодость. Ах, молодость, — сказала она и вздохнула. — Где ты, моя молодость?! Вот тебе три рубля. Пойди, пожалуйста, в кондитерскую и купи торт. Тебе надо проветриться. На сдачу — зайди в аптеку и купи эту, как ее, бодягу, и тогда мы сделаем примочку, и все будет в порядке. — Она поцеловала меня в лоб и подтолкнула к двери.

Я спускалась по лестнице и думала, что все-таки бабка у меня отличная. Забавная, но все, все понимает, и хоть и сердится на меня иногда, а в трудную минуту всегда выручит и поможет.

Я уже спустилась в парадную и услышала бабушкин голос.

— Машенька, — кричала она, — не забудь, скоро семь часов! Домой ты можешь прийти в восемь.

— Ладно! — крикнула я и только уже на улице сообразила, что она имела в виду. Ну и бабка! Как бы не так — и не дождетесь — ни в какой садик на Некрасовой я не пойду. Не на такую напали. Сама же мне говорила о женской гордости…

На углу в гастрономе я купила хороший торт, и у меня осталась сдача. Раздумывая, в какую аптеку поближе, я остановилась на углу. И как раз напротив оказался этот садик на Некрасовой, а часы около бани показывали без трех минут семь. Как же я попала именно в этот гастроном — ведь есть другой, гораздо ближе. Это просто что-то таинственное. Вроде как ее… телепатии — я толком не знаю, что это такое, но, кажется, передача мыслей на расстоянии. Я украдкой глянула в садик. Ну, так и есть: ходит теле… патик несчастный и поглядывает на часы над баней. Нет! Этому не бывать, — сказала я себе и направилась в обратную сторону. Правда, ноги у меня стали какие-то деревянные и передвигались еле-еле, и мне почему-то ужасно хотелось обернуться — наверно, это тот несчастный белобрысый телепатик на меня действовал. Но я оказалась сильнее и не оглядываясь дошла до аптеки — пусть походит там часик. Ишь, вообразил!

В аптеку мне лучше было бы и не ходить. Когда я спросила будяк, все стали надо мной смеяться и поправлять — не будяк, ха-ха-ха, а бодяга, ха-ха-ха, вот так синяк, ха-ха-ха, тут вряд ли бодяга, ха-ха-ха, поможет, хи-хи-хи.

Я вышла из аптеки с проклятой бодягой в одной руке и с тортом в другой, как — бац! — мне навстречу идет собственной персоной Г. А.

— Мэри! — говорит он радостно. — Чао, Мэри! Очень рад тебя видеть. Ты давно приехала? А я как раз сегодня хотел тебя навестить.

Он смотрит на меня во все глаза, и я вижу, что он действительно рад меня видеть, и готова провалиться сквозь землю.

— Здравствуй, Гера, — говорю я, криво улыбаясь, и наклоняю голову, чтобы хоть как-то спрятать свое украшение. — Я тоже очень рада тебя видеть. Но ты извини, я сейчас тороплюсь, ты позвони завтра.

— Я тебя провожу, — говорит Гера.

Я только вздыхаю — спорить с ним бесполезно: он человек железный, и как он сказал, так всегда и выходит.

Мы идем по улице, и я хочу идти слева от него, сами понимаете почему, но он не дает мне — он мне еще в пятом классе сказал, что слева всегда должен идти мужчина. Я мысленно машу рукой — будь что будет — и задираю голову. Он смотрит на мой чудный профиль (он еще в середине шестого класса сказал, что у меня классический профиль). Он смотрит на мой чудный классический профиль и говорит, что я, в общем-то, весьма неплохо выгляжу, даже поправилась. Я собираюсь было обидеться — и этот издевается, но, посмотрев на него, вижу, что он вовсе и не издевается, а когда он незаметно переходит на правую сторону от меня и берет у меня из рук торт, я чуть не всхлипываю от радости: вот ведь какой — сделал вид, что ничего не заметил. Настоящий парень. Нет! Не прошли времена мушкетеров, — думаю я, и мне сразу становится наплевать на свой синяк, и я иду рядом с Г. А., гордо задрав голову, размахиваю пакетиком с этой бодягой и рассказываю, как я провела лето, и кто к нам сегодня приехал, и скорее бы в школу. И он рассказывает, как он ездил с отцом по Кавказу, и как они ходили по горам, и плавали по морю, и тоже говорит, что он соскучился по школе и по ребятам, но я-то знаю, кого он особенно имеет в виду, и мне очень хорошо. Я думаю, вот будет здорово, если мы сейчас встретим того белобрысого Семена. Пусть бы он посмотрел, с каким мальчиком я иду и беседую, — увяли бы сразу его веснушки. И вообще, рядом с Герой этот Семен просто замухрышка. А Г. А. самый лучший мальчишка в классе — самый красивый, смелый, умный и вежливый — к девчонкам относится не так, как некоторые. И еще я думаю, что хорошо бы, если бы навстречу попались тихоня Зоенька и воображала Юлька. Представляю, как у них бы вытянулись их хорошенькие мордашки. Вот так я иду и думаю, и поглядываю по сторонам, и почти не слышу, что говорит мне Гера, а навстречу, как назло, никто не попадается. Я сосредоточиваюсь и посылаю свои мысли на расстояние белобрысому Семену, но что-то ничего не получается, наверно, Г. А. меня отвлекает.

Мы подходим к нашему дому, и я говорю:

— Может, зайдешь, Гера — познакомишься с нашим гостем.

— Неудобно, — говорит Гера серьезно, — у вас сегодня вроде семейное торжество. Но, знаешь, мне пришла в голову мысль: пригласить бы этого полковника и твоего папу в школу. Они бы нам рассказали о боевом прошлом.

— Очень здорово! — радуюсь я. — Но только это надо обязательно тебе, а то я… как-то не солидно, — я смеюсь и показываю на свой синяк.

Гера ласково улыбается.

— Я не хотел тебя травмировать, — говорит он, — но раз уж ты сама… Как это случилось? Если не хочешь, конечно, не говори, но, может быть, я смогу помочь?

И я ему все-все рассказываю, и мне сразу становится легче. Правда, почему-то я не рассказала о том, как тот белобрысый приходил к нам, и про садик тоже не рассказала… Гера слушает меня очень внимательно и сочувственно покачивает головой.

— Ну, что ж, ты молодец, — говорит он, и я таю от радости, — но я считаю, что это дело так оставить нельзя. Надо принять меры. Этот Венька уже порядочно всем надоел — пора положить конец!

Он говорит это так решительно, а мне сейчас так хорошо, что мне становится жалко бедного Веньку и его компанию, и я говорю:

— Знаешь, Гера, ну их. Они ведь трусы, и Фуфле тоже уже попало, а тому белобрысому, наверно, так и надо. Наверно, он сам к ним пристал.

— Ну, ладно, я подумаю, — говорит Г. А. Но говорит он это как-то так, что, боюсь, Веньке все-таки попадет — ведь Гера занимается в секции бокса.

— Ты только не очень его, Гера, — говорю я.

Г. А. удивленно смотрит на меня, потом смеется.

— Нет, бить я его не буду, — говорит он, — не волнуйся.

На этом мы расстаемся, договорившись, что Гера завтра утром зайдет ко мне и мы будем приглашать полковника дядю Васю и папу в школу.