Старшая сестра - Воронкова Любовь Федоровна. Страница 72
Зине стало тяжко и душно, как перед грозой. Перед всей дружиной! Что делать? Может, взять вот сейчас да и убежать из школы?..
Ирина Леонидовна, в то время как шёл урок, сидела одна в пионерской комнате. Брови её были озабоченно сдвинуты.
«Надо будет организовать это как следует, – думала она, записывая план будущего совета дружины. – Стрешневу можно будет поставить первым вопросом. Нет, лучше последним, а то, пожалуй, из-за неё сорвётся весь план».
Ирина Леонидовна ни за что не созналась бы даже самой себе, что она чуть-чуть рада тому, что произошло с Зиной. Не потому, что ей не нравилась Зина и что она хотела ей зла, нет. Но этот случай даёт ей возможность показать свою высокую принципиальность, свою активность, как старшей вожатой, которая строго следит за воспитанием своих пионеров. Можно будет и о Тамаре Белокуровой сказать – так вот, принципиально, должен поступать пионер. Это будет наука и другим, которые вздумают тайком сбегать в церковь. Можно также поговорить и о лицемерии, когда на словах говорится одно, а на деле делается другое, и привести в пример Зину… Вообще этот совет дружины можно сделать очень содержательным и интересным…
Неожиданно в пионерскую комнату вошла Марья Васильевна. Ирина Леонидовна вскочила:
– Как хорошо! А я только сейчас хотела рассказать вам, что я решила сделать!
– Вот и я, голубчик, услышала, что вы тут что-то решили. Может, вы сразу мне и расскажете? – ответила Марья Васильевна, грузно усаживаясь за узкий, покрытый кумачом стол.
Ирина Леонидовна начала рассказывать о том, что будет у неё на совете дружины, который она соберёт завтра или послезавтра. Глаза её сверкали, пухлые щёки горели румянцем – с таким увлечением она рассказывала.
Марья Васильевна слушала опустив ресницы.
– Вы советовались с Еленой Петровной? – спросила она.
Да, Ирина Леонидовна советовалась, но Елена Петровна с ней не согласилась. Она сказала, что ни в коем случае нельзя это выносить на совет дружины и даже на совет отряда нельзя. Однако Ирина Леонидовна считает, что это будет непринципиально. Это такой случай: пионерка – и вдруг в церкви!
И вот, когда Ирина Леонидовна, закончив свою речь, подняла от своей записки взгляд, то увидела, что Марья Васильевна стара и больна, что лицо у неё жёлтое, что губы сложены устало и печально. Но всё это пропало, как только Марья Васильевна подняла свои лучистые глаза.
– Дружок мой, всё это очень интересно, – сказала она, словно глядя прямо в душу молодой вожатой, – но вы забыли об одном…
– О чём? – Ирина Леонидовна живо приготовилась записать то, что скажет Марья Васильевна.
– О человеке. О Зине Стрешневой, – сказала Марья Васильевна. – О ней-то вы, дитя моё, совсем не подумали!
– А ей будет наука, Марья Васильевна, – возразила вожатая, – надо же воспитывать!
– Да, надо. Конечно. Но вот, знаете, – одно деревце гнётся, а другое – ломается. Боюсь, что это деревце вы как раз сломаете. Этого же боится и Елена Петровна. А Елену Петровну следовало бы послушать – она своих девочек знает очень хорошо.
Ирина Леонидовна растерялась и огорчилась:
– Но это и другим было бы полезно…
– «Другим полезно»! – Марья Васильевна покачала головой. – Разве для пользы тех, других, необходимо быть беспощадным к этим? А что Стрешнева переживает – разве неважно? А ведь она получит глубокую травму, уверяю вас.
Ирина Леонидовна нервно постукивала карандашом. Думала и хмурилась.
– Подумайте, подумайте об этом хорошенько, дитя моё, – сказала, вставая, Марья Васильевна. – За эти два дня можно многое передумать и перерешить…
Но думать два дня Ирине Леонидовне не пришлось. Прозвенел последний звонок, и почти тут же, не успела Марья Васильевна ещё и уйти, в коридоре послышался топот бегущих ног и в дверь торопливо застучали. Ирина Леонидовна крикнула:
– Войдите!
В комнату не вошли, а ворвались девочки из шестого – маленькая Катя Цветкова и курносая, красная от возмущения Аня Веткина.
– Ой, ой! Ирина Леонидовна…
Увидев Марью Васильевну, девочки осеклись, замолкли.
– Что случилось, дети? – спросила Марья Васильевна.
– Ой! Там у нас Фатьма Рахимова Тамару отколотила! – сообщила Аня.
– Ага! Тамару отколотила! – подтвердила и Катя.
Ирина Леонидовна вскочила;
– Я иду! Девочки, бегите вперёд! Пусть весь отряд останется, погодите расходиться…
Каблучки Ирины Леонидовны мелко застучали по коридору. Она бы и сама побежала бегом, но для старшей вожатой это было несолидно.
Вслед за нею поспешила и Марья Васильевна, широко и грузно ступая по натёртому паркету.
Почти все девочки были в классе. Ушли только трое: одна – потому, что ей надо было к зубному врачу, другая – потому, что не была пионеркой, третья – потому, что тоже не была пионеркой и, кроме того, потихоньку носила на шее крестик, который повесила мать.
Зина стояла бледная, встревоженная. Она оглядывалась то на одну, то на другую свою подругу и чем-то очень напоминала птицу, только что пойманную и посаженную в клетку. Милые, почти родные лица подруг казались ей чужими. Она не знала, что они сейчас думают и что будут говорить о ней. Она знала только, что думает и что будет говорить Фатьма. Но Фатьма и сама сейчас очень провинилась: она обругала Тамару крысой и два раза ударила по спине, да так крепко ударила, Что Тамара отлетела к доске и чуть не опрокинула доску. Фатьма сидела красная, злая, как петух, который только что подрался и готов подраться опять, если его затронут.
У Тамары был вид человека, очень оскорблённого. На ресницах блестели слёзы, но их было так мало, что Тамара не спешила их вытирать, – пусть же все видят, как её обидели!
Девочки волновались, переговаривались. Вожатой Оле Сизовой с трудом удалось призвать их к порядку. И, несмотря на то что прибежала Ирина Леонидовна, а вскоре и сама Марья Васильевна вошла в класс, всё-таки то в одном, то в другом углу вспыхивали шёпот и споры.
Маша Репкина подняла руку. Зина тотчас устремила на неё глаза, будто сейчас вся её жизнь зависела от того, что скажет Маша Репкина.
– Фатьма говорит, что Зина пошла в церковь потому, что ей бабушка велела, – сказала Маша. – Но Зина всё равно не должна была ходить. Я предлагаю её вывести из совета отряда.