Стеклянный шарик - Лукьянова Ирина. Страница 9

Неведомая сила иногда забрасывала их на мусорные земные пустыри, на обочины дорог, в грязный снег и слякоть.

Может, это инопланетные деньги, подумала Ася, глядя на шарик. Инопланетяне ходят с полными карманами таких шариков, расплачиваются ими в магазинах, а иногда теряют, как простые монетки. А может, это и не деньги, а сами инопланетяне, маленькие такие, в капсулах. Вылетели из своего корабля на разведку, приземлились здесь, ведут полевые исследования.

Ася взяла шарик, обтерла подолом пыль, поднесла к глазам. Вот я на него сейчас смотрю, а он сидит там, такой маленький, и думает: кто это такой страшный на меня так зырит?

Ася посмотрела сквозь шарик на солнце. Из середины голубизны брызнули ослепительные искры, Ася зажмурилась и сказала «эксперимент не удался». На солнце она больше не смотрела — смотрела сквозь шарик — не близко, близко была только голубая муть, а держа его на отдалении, — наводя его на дом, сосну, кучу песка у соседских ворот, на забор, на дом сторожих, на дуб. В шаре плыли и менялись очертания — перевернутого мира, города у воды, полного блеска, светящихся точек и брызг, — разливались реки, возникали и пропадали замки, проносились огненные шары.

— Это ты мне свою планету показываешь? — мысленно спросила Ася пришельца.

— Да, — мысленно ответил тот. — А покажи мне свою.

— Моя называется Земля, — начала Ася издалека, после чего перечислила страну, область, город и улицу Володарского, на которой стояла. — А вот растет дуб. С дуба сыплются желуди, только их пока еще мало, вот такие, — она приблизила шар к зеленому желудю, несвоевременно упавшему с дуба. — Их здорово собирать в конце лета.

— Зачем? — спросил пришелец.

— Не знаю. Просто так. Нравится.

— Понимаю, — задумался пришелец. — Искусство.

— Что? — удивилась Ася.

— Искусство, — повторил пришелец. — Бесполезное и нравится.

— Ну… да, — согласилась Ася. — А это цветы в палисаднике у Раисы Андреевны. У нее цветы красивые.

— Их едят? — поинтересовался пришелец.

— Нет, — задумалась Ася и объяснила, — Искусство.

— А у нас едят, — грустно сказал пришелец.

— Ты голодный? — встрепенулась Ася.

— Ну, в общем, да, — стеснительно согласился пришелец.

Ася просунула руку сквозь штакетник и сорвала ближайший цветок мальвы.

Раиса Андреевна застучала из дома в окно, и Ася, моментально вскинувшись, ускакала, как олень из программы «В мире животных».

Пришелец наелся мальвы. Солнце съехало по небу вниз, свет стал желтый, медовый, почти золотой. В золотом свете голубой шар показывал сады — красивее, чем у Раисы Андреевны и даже, может быть, красивее, чем у бабушки, но это вряд ли.

— Ася! Анастасия! — крикнула бабушка с крыльца. — Ужинать!

Она прислушалась. Вдали по параллельной улице проехал автобус, у соседки Еремеевны заблеяла коза, мяукнул и потерся о ноги серый Василий, явившийся с поцарапанной мордой.

— Уйди, кот, — бабушка слегка отпихнула его ногой. — Ааааааасяаааааааа!

У дома Раисы Андреевны звякнула ручка ведра, зашипела вода, ударила из крана в ведро. Бабушка вышла за дом, прошлепала стоптанными туфлями, которые носила на огороде вместо галош, по нежному мятлику к канаве, разделяющей два участка, и позвала:

— Раиса Андреевна, Асю не видели?

— Видела, с час как цветы у меня в палисаднике драла. Я только сказать, она бегом.

— Куда побежала-то?

— Да туда куда-то, к Урицкого. Вы ей скажите, а то что ж такое, все цветы у меня, что были — на улицу глядели — все поободрали!

Бабушка в сенях всунула ноги в черные «городские» туфли, сняла фартук, надела кофту с лиловыми перламутровыми пуговицами. Ася, когда маленькая была, очень любила их разглядывать. Бабушка пошла через сад к воротам. Сад стал глубже, темнее; в кустах обозначились норы, ходы и провалы. Запахло душистым табаком. Под ноги метнулся темный клубок.

— Тьфу ты! — испугалась бабушка, но опознала соседскую кошку. — Пшть!

Кошка Еремеевны юркнула сквозь забор, и стебли малины слабо заколыхались, отмечая ее путь.

Бабушка скрипнула калиткой, вышла за ворота. Тихо. Аси нет. И на лужайке перед воротами, поросшей мягкими гусиными лапками, и за домом сторожихи, и за котельной, и на школьном дворе. Бабушка, прихрамывая — колено болело третий день, — пошла к перекрестку Урицкого и Володарского. На Володарского были частные домики с садами, на Урицкого тоже, и таблички со свирепыми революционными именами забавно смотрелись на калитках, украшенных фанерными звездами, среди гусей, коз, сирени и жимолости.

Володарского была не улица, а тупичок, с грунтовой дорогой, которую покрывала тонкая серая пыль, всегда приятная босым ногам, а на Урицкого уже начинался асфальт. На перекрестке бабушка поглядела по сторонам. Небо уже стало серое, а деревья черные, и на небе проступили мелкие звезды.

— Ася! — позвала бабушка.

— Мууууу, — низко и печально откликнулась из-за федорченкова забора корова Машка.

Бабушка прошлась по Урицкого туда-обратно: туда — до хлебного, где Ася днем покупала теплый хлеб и по дороге домой объедала всю горбушку, и обратно — до автобусной остановки напротив почты, и вокруг, через чужой двор между трех двухэтажек, где стояли старые гаражи и голубятни. Вообще Асе туда ходить без спроса не разрешалось, но она иногда убегала смотреть на ласточек.

Ее так и тянуло к этим домам, где во дворе мужики вечно пили водку. Дома были желтые с белым, как вокзал, клуб и другие важные строения в городе. На первом этаже окна с пышными цветами в горшках плотно укрывали занавески, вышитые ришелье, а под балконами второго этажа лепились ласточкины гнезда, и птенцы высовывали темные головки и пищали. Ася, проходя мимо, всегда замедляла шаг, разглядывая цветы, вышивки и ласточек.

— А это ласточки или стрижи? А стрижи какие? А ты научишь меня так вышивать? А эти синие цветы как называются?

«Броваллия», — вспомнила вдруг бабушка и еще раз позвала Асю. Из-за угла выскочила пегая собачка с лохматыми ушами, скандально залаяла.

— Цыц, — велела бабушка, и собачка послушно ушла.

Еще Асе сюда ходить запрещалось, потому что алкоголик Тимарчук, допившись до белой горячки, в прошлом году гонялся здесь за женой с топором и едва не зарубил бабушку, которая помнила его еще сопливым младенцем, а потом сколиозным подростком. Бабушка сама не понимала сейчас, как она его тогда остановила, но в этом дворе ей становилось не по себе, а уж представить себе здесь Асю — и вовсе худо.

Бабушка огляделась, сдвинула брови и пошла домой через пустой, засыпанный битым стеклом и залитый гудроном двор школы, переживающей вялый летний ремонт. Окрестные девчонки перекопали всю спортивную площадку, устраивая в ее мягкой песчаной почве гигантские многоэтажные секретики, для которых выбирали самые большие куски стекла и самые близкие к забору цветы в палисаднике Раисы Андреевны.

Здесь Аси тоже не было. Бабушка еще несколько раз покричала ее, но откликнулась только цепная собака у Раисы Андреевны.

Небо посинело, в нем замельтешили летучие мыши. Бабушка всхлипнула и потянула на себя скрипучую калитку. «Надо подмазать петли», — подумала она. У дорожки светился в темноте душистый табак. В доме горело голубым одно окно: дед смотрел телевизор. Значит, не пришла.

Заметив, что тени вытягиваются, а по голым рукам и ногам несет холодом, Ася поняла, что пора возвращаться. Она пошла совсем в другую сторону, мимо котельной через яблоневый сад. Там было неинтересно: цветы отцвели, яблоки еще не созрели, яблони в сумерках торчали, как черные ведьмы в узких белых юбках. Ася поскользнулась на чем-то, едва устояла на ногах. По запаху поняла — влезла в свежую коровью лепешку. Чтобы освободить руки, она сунула голубой шарик за щеку: кармана на платье не было. Разулась и старательно вытерла ногу и сандалию о росистую траву. Сандалию еще протерла лопушком, но она все равно воняла, и руки тоже.

Ася побрела по мокрой траве, ноги сразу замерзли. Она спутала направление и вышла совсем далеко от дома, на Первомайскую, рядом с лесом и выходом к речке. Оттуда уже дошла до дальнего конца Урицкого и пошлепала по остывающему асфальту домой.