Инженеры - Гарин-Михайловский Николай Георгиевич. Страница 27
Карташев выпил и закусывал ветчиной.
И ракия ему понравилась, и ветчина с сильным ароматом и особым вкусом.
- Ее необходимо резать очень тонкими пластами. Чем тоньше, тем вкуснее. Там, на Адриатическом море, пластинки чуть ли не как кисея тонки и прозрачны.
Карташев ел с наслаждением, усиливавшимся, после утомительной и непривычной еще работы, прохладой под деревом, после зноя, от которого плохо предохраняла форменная фуражка.
Полузакрыв глаза, он ел, ни о чем не думая, смотря на открывавшуюся даль Днестра, на далекие линии на горизонте, сливавшиеся с синевой неба. Там небо синее было, а над головой ярко-мглистое, раскаленное. В садах, с пригорка, где они сидели, видны были широкие листья винограда, густо укрывшие кусты, землю; правильными рядами тянулись фруктовые деревья. Между ними клумбы с ягодами: видны были уже краснеющая клубника, кусты красной смородины, крыжовника.
Хорошо бы, как в детстве, перелезть чрез низкую ограду и нарвать тайком.
Еще лучше забраться в те баштаны, где расползлись по земле длинные плети огурцов, дынь, арбузов.
А там за баштанами потянулись поля уже высокой кукурузы. И ко всему прибавлялось радостное, бьющееся, как живое, сознание в душе заработанной еды, заработанного дня, сознание, что он, Карташев, получающий теперь даже меньше рабочего, больше не дармоед и ничего общего не имеет со всей той ордой хищников, с которыми еще вчера, казалось, связала его роковым образом судьба.
Даже мысль о том, что он ничего не знает, больше не смущала его.
Теперь его незнание обнаружено. Теперь учиться, учиться и учиться. Учиться у рабочего, десятника, техника, у Сикорского. Карташеву казалось, что точно для него нарочно вся эта дорога задумана и выстроится в три месяца, чтобы успел он прийти и наверстать все недочеты. Всего через три месяца он постигнет свое ремесло, он с правом скажет:
- Я инженер.
А Сикорский подбавлял масла в огонь, характеризуя ему их общую специальность.
- Основное правило в нашем деле: за незнанье не бьют, но за скрыванье своего незнанья - бьют, убивают и вон гонят с дела. Незнающего научить не трудно, но негодяй, который говорит - знаю, а сам не знает, губит безвозвратно дело.
Да, да, думал Карташев, это та логика, которая всегда бессознательно сидела в нем, подавляемая всегда сознанием, что до сих пор это было не так, что до сих пор, напротив, шарлатаны как будто и пользовались успехом в жизни. Тем лучше, и слава богу, что он сразу объявил, что он ничего не знает.
- Начальства у нас нет, - продолжал Сикорский, - кто палку взял в нашем деле, тот и капрал. Это значит, что кто хочет работать, кто может работать, тот скоро и становится хозяином дела, помимо всякой иерархии служебной.
"Буду, буду хозяином", - напряженно стучало в голове Карташева.
- И рядом с этим надо учиться быть смелым, решительным, находчивым. У меня был старик десятник, у которого я учился в первых своих шагах инженера. Он всегда говорил: "Глаза робят, а руки уже делают..."
Неужели, думал Карташев, так случайно выбранная им карьера инженера действительно подойдет ко всему складу его натуры, души?
- Ну, поели? И ступайте.
Карташев вскочил свежий и радостный.
- Я эту проклятую куртку к черту брошу, на эту телегу. - Карташев снял куртку и жилетку и остался в одной рубахе.
- Вечером, - сказал Сикорский, - пошлем le plus grand в город за вашими вещами. Завтра надевайте только панталоны, ночную рубаху, высокие сапоги, и пусть вам шляпу с большими полями купят. Да бросьте вы эту балаболку.
Сикорский указал на болтавшееся на груди Карташева золотое пенсне.
- У вас в гимназии же было хорошее зрение.
- Оно и теперь хорошее.
Карташев ощупал свое пенсне и с размаху бросил его в соседний сад.
- Ну, это уж глупо, - сказал Сикорский.
Карташев вспомнил, как однажды в деревне Аделаида Борисовна, краснея и смущаясь, сказала ему с ласковым упреком: "Зачем вы носите пенсне?"
Может быть, он когда-нибудь расскажет ей, при каких условиях расстался он с своим пенсне.
И ему еще веселее стало на душе. В первый раз он почувствовал, что Аделаида может быть его женой.
Что до рабочих Карташева, то они далеко не были в таком праздничном настроении, как хозяин, и, идя за ним, роптали.
- Так без отдыха начнем махать, - и сапоги и ноги скоро обработаем.
- Чтоб вам обидно не было, я сегодня вам от себя прибавлю по двадцать копеек на человека, - сказал Карташев.
Это произвело хорошее впечатление. Ропот прекратился, и рабочие уже молча шли за Карташевым.
- Ничего, - сказал с длинной шеей худой молодой рабочий с подслеповатыми глазами, - добежим как-нибудь до смерти.
Он комично потянул носом, покосился на товарищей и с глуповатой физиономией продолжал:
- За прибавку, конечно, спасибо... Только наш брат, известно, дурак, ему, что коню, в брюхо бы только что воткнуть.
- Вы же поели?
- Поесть-то поели, а выпить вот и забыли.
Веселый смех остальных поддержал рабочего.
- Водки хотите?
- А неужели воды?
Рабочие опять расхохотались.
- Ты ему сунь воды, - показал рабочий на обрюзгшее от водки лицо соседа, - а он тебе в морду, пожалуй.
Рабочие совсем развеселились.
- Да где же здесь достать водку? - спросил Карташев.
- Э-во! - ответил парень. - Только доставалки были бы, а то в один миг...
- Ты, что ли, пойдешь? - спросил Карташев.
- А неужто, - показал парень на опившегося, - его посылать? Туда-то он махом, а назад раком. Лучше я пойду.
- Тебя как звать?
- Тимофей, что ли...
Тимофей взял деньги и, пока приступал Карташев к разбивке, уже возвратился с водкой.
Другой рабочий позаботился и об закуске, забежав по дороге в баштаны и сорвав несколько огурцов.
- Вот что, ребята, - сказал Тимофей, - присесть надо.
И, обращаясь к Карташеву, сказал:
- Ты пять минут нам дай сроку, а потом мы тебе на рысях отзвоним тебе, - и танцса твоего, и бисестриц...
Карташева сильный соблазн разбирал при виде огурцов, только что, да еще воровски, сорванных с баштана. Всегда в детстве такие огурцы казались ему особенно вкусными. Он не утерпел и, поборов смущение, нерешительно сказал: