Студенты - Гарин-Михайловский Николай Георгиевич. Страница 15

Карташев хотел сказать - честнее, но вспомнил проделки Шацкого с родней.

"И тут не его вина - кто их там знает, какие у него отношения с родными и что они за люди. Да, наконец, не в жены же я его брать хочу. Мне доставляет удовольствие его общество... Одиночество невыносимо для меня, - я томлюсь, бегаю по всему городу, высунув язык от тоски, отвыкаю от своего голоса... Нет, окончательно решено - я сближаюсь с Шацким".

И Карташев открыто и ласково посмотрел на Шацкого.

- Мы очень редко с тобой видимся, а между тем, наверное, оба скучаем я был бы очень рад, если бы мы видались почаще.

- Мой друг, за чем же дело стало? - ответил Шацкий и, церемонно встав, протянул руку Карташеву. - Может быть, поедем ко мне чай пить?

- Поедем лучше ко мне... Я жду письма.

- С удовольствием.

Новые друзья вышли на улицу, взяли извозчика и поехали к Карташеву.

Войдя в комнату Карташева и сняв пальто, Шацкий сел на диван и, качая пренебрежительно головой, заговорил:

- Так, так... образец петербургской квартиры, пять дверей в одной комнате и трескотня и резонанс такой, точно сидишь в табакерке с музыкой... Ничего нет удивительного, что десять, пятнадцать лет - и человека везут в сумасшедший дом... А впрочем, некоторые застрахованы от этого... твоего Корнева не свезут... Он, подлец, сам свезет. Не будем говорить об этом: это грустные мысли. Чай есть?

Карташев распорядился.

- Ну, что же, устроился? - спросил Шацкий и стал осматривать хозяйство Карташева. Он подошел к столу и небрежно тронул неразрезанные лекции Карташева.

- Наука не процветает... Да, да, надо немного забыть гимназию, чтобы опять какой-нибудь интерес почувствовать к этой несчастной науке... Небольшой, впрочем... Всё те же десять тысяч слов... Но скажи, к чему у тебя все эти ковры, скатерти, столовое белье, для чего это студенту? Это видно, что с политической экономией ты еще не знаком... Всех денег назад не выручишь, но третью часть можно получить.

- Заложить?

- К чему такое беспокойство? - Шацкий заглянул в окно. - Постой... Как раз он.

- Кто?

- Татарин...

Шацкий высунулся в форточку и крикнул татарину номер квартиры.

- Послушай... - начал было Карташев.

- Так ведь не захочешь продавать и не продашь, а цену на всякий случай узнаешь...

Татарин пришел, и Шацкий, быстро поворачиваясь, живой, сосредоточенный, стал ему показывать вещи, объяснял, врал про их стоимость и раздражил в конце концов аппетит татарина настолько, что тот настойчиво стал предлагать за все отобранное тридцать два рубля.

- Ну, тридцать пять или убирайся к черту, - решительно проговорил Шацкий.

Карташев протянул руку за деньгами.

- A la bonne heure*, - произнес Шацкий, облегченно вздыхая.

______________

* В добрый час (франц.).

- Еще нет ли чего? - спросил татарин, увязав все.

- Нет, нет, иди, - замахал Карташев.

Когда татарин ушел, Шацкий сказал:

- Домой, конечно, не напишешь...

- Конечно, напишу, - недовольно перебил Карташев.

- Напрасно.

- Оставим этот разговор.

- Как тебе угодно.

- Мне, правду сказать, немножко неприятна вся эта продажа.

- Ну, стоит ли, мой друг, на таких пустяках останавливаться... с твоим сердцем и умом. Ecoute*, едем к Ларио... Сегодня этот негодяй заходил ко мне, но не застал: это неспроста...

______________

* Послушай (франц.).

XII

Дела Ларио были плохи.

Восемнадцать рублей, с которыми он приехал в Петербург, разошлись очень быстро. "Из дому" он ничего не получал, потому что единственная его родня сестра - неожиданно овдовела и с четырьмя детьми осталась на такой ничтожной пенсии, что сама нуждалась в самом необходимом.

Надежды на урок тоже были на воде вилами писаны. При таких условиях никакие общие планы не лезли в его голову, и когда товарищи задавали ему в этом роде вопросы, Ларио начинал смущенно и оживленно подергивать плечами, разводил руками и говорил:

- Мой друг... ну, ну что ж тут думать о том, что будет послезавтра, когда завтра я, может быть, подохну с голоду.

И он смущенно пускал свое "го-го-го", закладывал вещи, пока было что закладывать; кое у кого брал взаймы, если предлагали. Иногда он приходил в гости, целый день ничего не евши, и если ему не догадывались предложить поесть, то и он не говорил о том, что голоден. По его красному лицу и по оживлению трудно было и догадаться, что человек сегодня ничего не ел. Но если его спрашивали:

- Петька, обедал?

Он отвечал:

- Собственно, н-нет... - И сейчас же прибавлял: - Собственно, вот, урочишко если бы получить рублей хоть в десять, и отлично бы.

Но, когда Ларио наедался, оживление его вдруг пропадало. Он делался молчалив, возился с своим больным зубом и угрюмо, без выражения, смотрел куда-нибудь в сторону.

Случайные рублевки уходили на Марцынкевича, и в этих случаях, оправдываясь, Ларио, разводя руками и по обыкновению кипятясь, говорил:

- Мой друг, что ж я на два рубля сделаю? По крайней мере, ну, хоть забудусь.

В общем, чем запутаннее становилось положение, тем Ларио делался беспечнее.

Единственно, что еще смущало его, - это квартира, или, как говорил он, "квартирный вопрос". С квартирой связывался и обед - блюдо голубей, правда, не всегда обеспеченное, но все-таки щит от страшного призрака полного голода.

Поэтому, когда пришел срок платить за месяц, Ларио скрепя сердце, - это было как раз накануне встречи Шацкого с Карташевым, - отправился к Шацкому и попросил у него взаймы шесть рублей. Он получил от Шацкого деньги, но вышло как-то так, что в последнее мгновение он решил уплатить хозяйке только за полмесяца. На остальные же три рубля пообедал, выпил бутылку пива, а вечером отправился к Марцынкевичу.

Там, в прокопченных залах этого заведения, его обдало обычным спертым воздухом, в котором смешивались и человеческий пот, и прокислые закуски буфета, и пиво, и водка. Но конфузливый в так называемом порядочном обществе, Ларио здесь не чувствовал обычного стеснения. Он умел в этих залах проводить весело время.

Когда он вошел, вечер был в полном разгаре. В воздухе тускло горели газовые рожки, освещая низкие, грязные залы, в которых взад и вперед двигалась обычная толпа посетителей: гризетки, горничные, ремесленные кокотки, "швейки", их кавалеры - приказчики, студенты и разного рода кутящий люд, от чуйки до господина во фраке, желающего поразить этот мир изысканностью своих манер. Но здесь, в этой демократической толпе, было мало настоящих ценителей таких манер, и они вызывали только веселый смех в дамах да желание со стороны кавалеров своих дам поставить обладателя фрака с изысканными манерами в какое-нибудь особенно глупое положение.