Студенты - Гарин-Михайловский Николай Георгиевич. Страница 20
- Ты действительно думал купить ей машинку? - спросил Карташев.
- Да... Понимаешь, у нее практика обеспечена, ее, так сказать, бывшие подруги по ремеслу...
- Придумал!! - с презрением перебил Шацкий. - Именно надо быть Петей, чтобы додуматься до такой глупости.
- Почему, мой друг? - спросил Ларио.
- А потому, - серьезно заговорил Шацкий, - что на машине и она не будет работать, и ты ее выгонишь на другой день... Она от работы отвыкла, она, хоть бы хотела, не может работать, потому что изнурена...
- Она даже кровью кашляет...
- Дурак, - фыркнул Шацкий. - Но если бы она и могла работать... Платья, юбки, заказчицы, и все это в твоей комнате, и ты с тремя Сашками, пятью Лизками... Понимаешь теперь, что ты глуп?!
- Ну, хорошо, ты умен, ну, и какое же твое мнение?
- Нет, ты не отлынивай, ты понимаешь теперь, что ты глуп?
- Ну, хорошо, дальше...
- Сознался наконец... Слава тебе, господи... А дальше то, что ей надо открыть меблированные комнаты. Найдется несколько таких дураков, как ты, которые ей платить ничего не будут, и она вместе с вами подохнет с голоду.
- Меблированные комнаты - идея хорошая, - согласился Карташев, - но для этого надо много денег.
- Немного больше, чем для машины... Можно откупить уже с готовой обстановкой, можно напрокат взять, можно в рассрочку купить... сто рублей надо.
- Ну, и отлично... Я даю тридцать пять, вырученные от татарина, сказал вдруг Карташев.
Конечно, Карташевым руководило и доброе чувство, но в то же мгновение сам собою разрешался смущавший его и другой вопрос: продажа вещей была бы неприятна его матери. Если не писать ничего об этом и деньги прожить, выйдет некрасиво, а если отдать этой несчастной, то молчание о продаже вещей получит характер даже некоторым образом возвышенный: "Да не ведает правая рука, что творит левая".
Поэтому Карташев даже с легким сердцем вынул отдельно лежавшие в бумажнике деньги и положил их на стол.
- Ха... ха... - весело пустил он.
Шацкого вдруг смутила эта именно непринужденность Карташева. Он сконфуженно и напряженно замигал своими маленькими глазами.
- Мой друг, ты не умеешь... Так порядочные люди не делают... Если ты хотел помочь, то должен был дать все...
- Кто тебе мешает? - ответил Карташев.
- Что? - нерешительно спросил Шацкий и вдруг, быстро вытащив свой бумажник, вынул сотенную и бросил ее на стол. Но сейчас же карикатурно вскочил, оперся на стол, закрыв одной рукой деньги, точно хотел их взять назад, и так посмотрел на Карташева и на Ларио, точно сам не понимал, что с ним делается.
- Миша!.. - умилился Ларио.
- Пошел вон!! - заорал вдруг благим матом Шацкий.
Он ураганом стал носиться по комнате. Кровь прилила к его лицу. Он испытывал отвращение и к Ларио, и к Карташеву, и к Тюремщице. Он упал на кровать и несколько мгновений лежал с закрытыми глазами.
- Грабят!!! - закричал он в порыве бешенства.
Ларио и Карташев переглянулись.
- Миша, возьми деньги, - сдержанно произнес Ларио.
Шацкий молчал.
- Конечно, возьми, - сказал Карташев, - ну, дай десять, пятнадцать рублей.
- Дай десять, пятнадцать рублей, - передразнил его Шацкий... - оставьте меня в покое.
Карташев и Ларио заговорили между собою.
- Послушай, - говорил Карташев, - но ведь прежде всего ей следует лечиться. Самое лучшее позвать бы Корнева...
- Я согласен, - ответил Ларио.
- Собраться бы с ним обсудить. Сегодня - что? Среда, так в пятницу... в шесть часов...
- Отлично.
Шацкий поднялся с кровати. Лицо его было уже спокойно.
- Честному человеку нельзя жить на свете, - проговорил он задумчиво.
- Миша, возьми назад деньги.
- Пошел вон! - спокойно ответил Шацкий... - Нет, с вами в Сибирь попадешь... Едем в оперетку...
- А в Александринку?
- Ну, вот... они меня окончательно убьют... Можешь ты мне сделать одолжение, ехать именно в оперетку?..
- За твое великодушие я согласен с тобой хоть к черту, - ответил Карташев.
Шацкий утомленно кивнул головой.
- Одевайся.
- Господа, что же вы? Чаю...
- Нет, нет, с этим подлецом я больше секунды не могу быть, - торопил Шацкий.
Карташев и Шацкий оделись.
- Спасибо, Миша! - сказал Ларио, провожая их.
- Убирайся, убирайся...
- Го-го-го, - смущенно щурился Ларио, когда Шацкий, не желая протянуть ему руки, убегал по коридору, - ты послушай, Миша, твой друг, граф Базиль, так бы не поступил.
- Может быть, может быть... с такими господами, как ты, все может быть.
- Миша, это, наконец, обидно; или давай руку, или я брошу тебе в морду твои деньги, - вспыхнул Ларио.
- Ну, вот... Я говорил... На тебе руку, и черт с тобой!
- Ну, вот так лучше.
- У! животное...
- Ну, прощай, - крикнул снизу лестницы Карташев.
- Прощай... Прощай, Миша, - крикнул Ларио.
- Пошел вон, - раздался из темноты уже веселый обыкновенный голос Шацкого.
XIV
- Ну, что? - спросил Шацкий Карташева, когда они по окончании представления выходили из театра.
Карташев промычал что-то неопределенное.
- Нравится, но стыдно признаться, - сказал Шацкий. - Со мной это можно оставить - я не Корнев, я пойму тебя, мой друг. Завтра едем?
- Вряд ли.
- Как хочешь... может быть, утром меня навестишь?
- Нет. Я завтра на лекции.
- А-а! ужинать хочешь?
- Нет... буду письма писать.
- Ну, в таком случае прощай...
Карташев хотел писать домой, но, возвратившись, почувствовал себя в полном нерасположении. Перед ним ярко проносились картины театра, мелькали голые руки и обнаженные плечи красивых актрис, и особенно одна из них не выходила из головы - красивая, стройная, с мягкими, темными глазами певица. Она была одета итальянкой, пела "Viva l'Italia"*, ласково обжигала своими глазами, и Карташеву показалось, что она даже обратила на него особенное внимание...
______________
* Да здравствует Италия (итал.).
Перед ним сверкнули ее манящие, добрые глаза, нежная и атласная белизна ее голых рук и плеч, сердце его усиленно забилось, и он подумал, засыпая:
"За обладание такой женщиной, за одно мгновенье можно отдать всю жизнь".
Что-то снилось ему. Но утром, когда Карташев проснулся, все сны его подернулись таким туманом, что он почти ничего не мог вспомнить, и только образ матери, холодный и равнодушный, стоял ясно перед ним. Под впечатлением ее образа он почувствовал какое-то угрызение совести, хотел было засесть за письмо к матери, но, по зрелом размышлении, раздумал, потому что письмо под таким настроением вышло бы натянутое, сухое, и мать его, очень чуткая, была бы не удовлетворена. Поэтому, прежде чем писать письмо, Карташев решил привести себя в равновесие. Вдумываясь, что выбило его из колеи, он прежде всего остановился на оперетке и решил больше туда не ходить. Это очень облегчило его. Второе решение было - немедленно после чая отправиться на лекции и аккуратно все их высидеть. Он даже пешком пошел в университет. Он шел и с удовольствием думал о своей решимости.