Последняя война - Булычев Кир. Страница 56

Капитан Загребин стоял в кают-компании перед картиной, изображающей горное озеро, сосны, подступившие к нему, и снежные пики на заднем плане. Капитан курил и думал. Потом посмотрел в дальний конец кают-компании, где на полукруглом диванчике сидели вполоборота друг к другу доктор Павлыш и штурман Бауэр, играли в шахматы. Практикант Христо Райков уместился на свободном краешке дивана, за спиной Павлыша, читал потрепанный журнал.

Из буфетной вкатился робот Гришка в белом передничке, принялся греметь чашками, собирая на стол к чаю. В открытую дверь за ним пробрался ванильный запах кекса, — тетя Миля в последние дни закармливала экипаж пирогами и тортами.

Радист Цыганков заглянул в кают-компанию. Глаза его были тусклыми от тоски, от бесконечности немногочисленных дней, отделявших его от земли.

— Скучно, Малыш? — спросил капитан.

— Скучно, — сознался Малыш. — Даже сам не понимаю.

— Ничего, — сказал Павлыш, отвлекаясь от игры. — Еще неделя, и мы дома.

— Чем бы мне вас отвлечь? — спросил капитан. — Эта болезнь, лихорадка возвращения, обычно лечится авралами и прочими энергичными действиями… Правда, доктор?

— Правда, но бесчеловечно, — сказал Павлыш. — Можно найти другой способ. Более интеллектуальный.

— Предлагайте.

— Ну, творчество…

— Кружок рисования? Драматическая студия?

— Примерно так, — сказал Павлыш. — Сдаюсь я, Глеб. Мне через два хода мат.

Капитан вышел в коридор. Павлыш догнал его.

— А в самом деле, — спросил он, — Геннадий Сергеевич, может, займемся творчеством?

— Ты что имеешь в виду?

— Выпустим журнал.

— Проводи меня до мостика, по дороге расскажешь.

— Мне эта идея пришла в голову, когда я вашу очередную историю слушал, — сказал Павлыш. — Каждый из нас знает их множество, с каждым что-то да происходило. И все это — назовем это фольклором, даже эпосом — пропадает втуне. Иногда только какой-нибудь журналист запишет рассказ, переработает до неузнаваемости. А пора нам самим восполнить белое пятно в литературе.

Говоря, Павлыш все более воодушевлялся, разогревался созревающей на ходу идеей. Его голубые глаза метали творческие молнии.

— Это будет альманах удивительных историй…

— Правдивых? — спросил капитан.

— Обязательно!

Павлыш подумал и внес поправку:

— Большей частью правдивых.

2

За чаем Павлыш заручился поддержкой большинства экипажа. Лишь Баков и Снежина Панова отказались участвовать в альманахе, сославшись на отсутствие литературных способностей.

Павлыш возмущался.

— Среди нас нет писателей, — уверял он. — Никто не умеет писать красиво. Совсем не в этом дело. Мы хотим сохранить для потомства фольклор в чистой его форме, без наслоений, которые обязательно внесут в него литераторы. И вообще подписываться необязательно.

— А я бы и не стал, — сказал Бауэр. — Кому какое дело до моего скромного имени?

— Правильно, — одобрил Павлыш. — Рукописи будете отдавать мне, я сам себя назначаю составителем альманаха, — это дело трудное, хлопотное, связанное с сохранением тайны псевдонима…

— Да и псевдонима не надо, — сказал Бауэр. — Пусть будет как на конкурсе: каждый подает свой рассказ под девизом.

— Отлично.

— А не членам экипажа участвовать можно? — спросил вдруг молчавший до этого патриций с планеты Муна.

— По крайней мере, я в этом не сомневаюсь, — сказал корона Аро, представитель Галактического центра. — И буду первым, кто принесет рассказ уважаемому редактору литературного альманаха.

3

Однако первым рассказ принес не корона Аро. Тот еще переводил его, как в дверь к Павлышу постучали.

— Войдите, — сказал Павлыш, уже час корпевший над чистым листом бумаги, включавший в отчаянии диктофон и бросавший его при звуке собственного голоса.

Павлышу было трудно. Рассказ должен был быть достойным редактора и инициатора альманаха. Рассказ должен был быть таким, чтобы Снежина Панова поняла, что писал его именно Павлыш и писал для нее, ради нее.

— Войдите, — повторил Павлыш. Вошел некто и сказал:

— Я уже принес.

— Списал, наверно, — сказал Павлыш.

— Мой рассказ. Под девизом, — сказал некто. — Только печальный.

— А я вот начать никак не могу, — пожаловался Павлыш. — Начало никак не придумаю. Первую строчку.

— Первая строчка — самое трудное, — сказал некто. Некто ушел. Павлыш взглянул краем глаза, но читать не стал. Потом.

Вложил лист в машинку, напечатал решительно:

С утра на город горохом сыпался ветер. Он скатывался с плоской горы, сдергивал с деревьев серые сентябрьские листья, крутил сор вокруг памятника на вокзальной площади и мчал по моторельсу к матросской слободке. Там стояли приземистые, уверенные в себе, ничуть не изменившиеся за сто лет дома, сушились на веревках, как белье, таранки и зеленели клочки виноградников, распрямивших спину, когда с них сняли грозди мелких сладких ягод. До виноградников ветер не доставал. Он запутывался среди сложенных из дикого камня заборов.

Из-за этих заборов на берегу было тише. Полоса песка и мелких ракушек была густо населена и обжита: заштрихована узкими лодками, измарана пятнами сухих водорослей, изрыта норками крабов, испещрена треугольными следами уток.

Утки жили у воды. Они подбирали дохлых бычков и прозрачные шарики медузинок. Потом неторопливо спускались к мелким волнам и плыли, словно парусники, по синей воде.

Дальше, направо, берег загибался, и начиналась оббитая волнами бетонная набережная. Там был городок. Сезон кончился, и город более не прихорашивался и не улыбался северянам. На набережной соревновались орнитоптеристы, и крылья их шелестели, как прибой. Опавшие листья скапливались вокруг деревьев и засыпали дорожки на бульварах. Под грибками летних кафе сиротливо стояли столы, стулья были унесены уже в помещение.

Ветер пахнул молодым вином. Он набирал этот аромат, пока крутил над городом. Вино давили почти в каждом доме слободы. Вино было кислым, некрепким, но на диво хмельным. Я был здесь в отпуске. Я очень устал…»

4

Павлыш почувствовал, что и в самом деле устал. И зашел в тупик. Теперь следовало перейти к сути дела, но как перейти, Павлыш еще не придумал. Пора было идти ужинать, но к ужину спускаться не хотелось — могло пропасть творческое настроение. Павлыш взял рассказ, принесенный ему, и решил прочесть.

Название рассказа было напечатано заглавными буквами:

Он разбудил ее на рассвете. За окнами висела непрозрачная синева, в которой утонули леса, поля, озера. Редкие огоньки дальнего городка с трудом продирались сквозь густую синь.

— Вставай, красавица, — сказал он ей. — Я хочу, чтобы тебе понравилось в моем доме.

Она отвела от него глаза. Иссиня-черная борода, занимавшая половину лица и лопатой ложившаяся на грудь, пугала ее.

— Смотри на меня, — приказал он. — Тебе все равно придется ко мне привыкнуть. Я тебе неприятен?

— Не знаю, — сказала она.

— Я буду добр к тебе, — сказал он. — Я не буду тебя обижать. Но ты должна во всем меня слушаться.

— Хорошо, — сказала она, не поднимая головы.

— Теперь иди, — сказал он. — Ты можешь делать что хочешь. Только прошу: не открывай дверцы под лестницей.

— Хорошо, — повторила она, мечтая об одном: чтобы он скорей ушел и оставил ее одну.

— Может быть, мне придется сегодня уехать, — сказал он. — Я вернусь к вечеру.

Она посмотрела ему вслед. Он медленно шел по коридору. Спина его, широкая и сутулая, таила в себе непонятную угрозу.

Через несколько минут она услышала, как под окном раздались голоса. Она подошла к окну и увидела, что он прощается с одним из слуг. Он и в самом деле уезжал. Ей сразу стало легче. Необходимость подчиняться Синей Бороде угнетала ее, но она знала, что другого выхода у нее нет: он был теперь ее хозяином и помощи ждать неоткуда.