Бульвар под ливнем (Музыканты) - Коршунов Михаил Павлович. Страница 26

— А если вам что-нибудь понадобится?

Кира Викторовна посмотрела на Деда. Она была ему признательна за эти простые его слова. Она даже не сказала ему, чтобы он подобрал живот.

Никогда Кира Викторовна не думала, что будет так волноваться. А почему она не должна волноваться — ее ученик поступает в Консерваторию. В ее жизни это происходит впервые. И то, что она здесь, это неправда: она сейчас стоит там, перед Валентином Яновичем. Она видит, как Валентин Янович своими большими руками держится за отвороты пиджака, откинулся на спинку стула, высоко поднял голову и слушает скрипку. Он так всегда слушает. Он умеет очень внимательно слушать. Это не просто учитель игры на скрипке, а учитель музыки. Он всегда говорит: «Музыка — это поиск звука». И это от него она столько слышала: «Это еще не звук, а это уже не звук». Для Валентина Яновича музыкой прежде всего называлось то, что составляло искусство звука. Звук должен быть «закутан в тишину, должен покоиться в тишине». Кира Викторовна была свидетельницей случая, когда профессор взял расстроенную скрипку ученика и, не подстраивая ее, сыграл чистым и точным звуком.

Что он скажет об Андрее? И как там Андрей? Только бы сыграл глубоко, сильно и точно. А для этого Андрею надо быть спокойным. Максимально. Кому перед выступлением требуется нервный толчок, а кому ни в коем случае этого нельзя. Андрей такой. Ему нельзя. А Ладе он нужен. Ладя создает самому себе препятствие и сам его преодолевает. Андрею это противопоказано категорически. Хотя она и пыталась это в нем притупить и кое-чего все-таки достигла. Но только кое-чего. Так же как и в Ладе, только в обратном направлении, она тоже кое-чего достигла: поселила в нем какую-то серьезность, разумность. Так ей казалось, во всяком случае, до сегодняшнего дня. Все придется начинать сначала. Но как там Андрей?..

И вдруг Кира Викторовна, решительно стуча каблуками, подошла к двери, взялась за ручку и не выдержала, открыла дверь. Андрей стоял — скрипка и смычок опущены. Он только что кончил играть. Валентин Янович сидел, откинувшись на спинку стула, руки — на отворотах пиджака. Все, как и представляла себе Кира Викторовна. Сидели члены комиссии.

— Знал, что войдешь, — улыбнулся Валентин Янович. — Приметил в коридоре.

— Валентин Янович, извините.

— Антонова. — Это профессор сказал членам комиссии.

Те кивнули.

— Косарев, вы свободны. Спасибо, — сказал профессор.

Андрей взглянул на Киру Викторовну и вышел из комнаты. В коридоре его встретили Павлик и Верочка. Павлик держал футляр от скрипки.

— Ну как? — не выдержала Верочка.

Андрей подошел к раскрытому окну. За окном, во дворе, стояла его мать. Но ему сейчас хотелось бы увидеть Риту.

Глава вторая

Это был скоростной лифт. В лифте была одна молодежь, веселая и говорливая. Те, кто поступил в институты и сейчас хотел бы поделить свое счастье на всех. Счастье для них — величина постоянная, как и собственная молодость.

Рита была в летнем платье и в шарфе. Она всегда его носит — теплый шарф. Даже летом. Шарф стоял по краям ее плеч, будто меховой воротник. Рита сделала прическу, ее глаза были подкрашены. Это впервые.

Лифт остановился, мягко раскрылись автоматические двери, и Андрей и Рита вышли.

Потом они вместе со всеми сидели в небольшом зале. Широко виден был город. Огни. Кроссворд из огней — по вертикали и по горизонтали. И над этими пересекающимися огнями — он и Рита. Андрей подумал, там, где огни не горят, там в кроссворде незаполненные слова.

Им принесли два высоких стакана с зелеными трубочками. Трубочки были похожи на стебли травинок. Поблескивали кубики льда. Повисли дольки лимонов, специально зацепленные за края стаканов. Коктейль назывался «Двое».

— О чем ты думаешь? — спросил Андрей Риту.

— Что у тебя так все хорошо.

— Я играл удачно. Пальцы пошли и смычок.

— Ты играешь, а что ты испытываешь? О чем ты думаешь?

— Я начинаю играть в уме, где-нибудь еще в коридоре. Я играю раньше, чем начинаю еще играть. Почему ты спросила об этом?

— Меня пригласил музыкант, и я говорю о музыке.

— Перестань. — Андрей злился, когда Рита начинала так вот говорить. Когда нельзя было понять ее настоящих мыслей и слов.

Рита отпила несколько глотков, качнула стакан и послушала, как стучит о его стенки лед. Взяла дольку лимона и опустила ее в коктейль.

— Я не думал, что ты все-таки пойдешь в технический институт, — сказал Андрей. Ему хотелось перевести разговор на Риту и поговорить серьезно. — Ты сделала это из-за отца? Ты должна была пойти в Институт международных отношений, например.

— Или иностранных языков. — Рита взглянула на Андрея, и нельзя было понять, что скрывалось за ее словами, потому что в глазах ее таилась улыбка.

— Давай чокнемся, — сказала Рита.

— Коктейлями?

— А что?

— Давай.

Они чокнулись, допили коктейль.

— Здесь есть оркестр? — спросила Рита. — Скучно без оркестра.

— Только ничего не придумывай.

— А я не могу начать думать раньше, чем что-то придумаю. Но за тебя я рада. Очень! — Было похоже, что это она сказала совершенно искренне. И Рита встала и направилась к выходу.

Они шли по Садовому кольцу, по Смоленскому бульвару.

— Куда мы идем?

— Какая тебе разница.

— Не люблю, когда ты такая.

— Я трогаю босой ногой прибой поэзии холодный… — сказала Рита.

— Перестань.

— А может, кто-нибудь другой — худой, замызганный, голодный — с разбегу прыгнет в пенный вал, достигнет сразу же предела, где я и в мыслях не бывал…

— Прошу, перестань.

— Чрезвычайность поэзии, — сказала Рита.

Дверь открыли, и на пороге оказался Витя Овчинников.

— Ха! — радостно воскликнул Витя. — Ребята!

Он искренне обрадовался.

Выбежали в коридор две девочки, две копии Вити. Одна девочка — помладше, другая — постарше. Девочки вежливо поздоровались.

— Приняли в Консерваторию, — сказала Рита, показывая на Андрея.

— Андрюшка, гений! — крикнул Витя. — Я это знал.

Девочки начали вежливо рассматривать Андрея.

— Прошу в мою рощу, — сказал Витя. — Мать, ко мне Рита и Андрей прикатили.

Вышла мать Вити. Андрей никогда не ожидал, что у Вити такая мать: небольшая, в стареньком ситцевом платье, усталые тихие плечи и такие же усталые тихие руки. Из кармана платья свешивалась ленточка клеенчатого сантиметра.

— Я очень рада, — быстро сказала она, заталкивая в карман сантиметр. — Проходите. Витя, я поставлю чайник.

— Чайник я поставлю сам, — сказал Витя. — Чай будем пить с лепестками жасмина. Экзотика — моя слабость. Мать, где коробка?

— У меня на полочке. — И она вышла из комнаты.

— Колониальные товары собственного изготовления. Это верно, что «гроссы» махнули на завод?

— Верно. У них идея, — сказала Рита. — Год они будут познавать себя и окружающую действительность.

— А что? Уважаю.

— Я тоже хочу познать себя и окружающую действительность, — сказала Рита. — Но у меня простое любопытство. — Потом она подумала и добавила: — Очевидно.

Витя и Андрей молчали.

— Убери свои вещи. — Это вернулась и сказала мать Вити.

— Сейчас. И прошу тебя бодрее смотреть на жизнь. — Витя сказал это матери как-то строго.

Андрей хотел по-настоящему обидеться на Риту, что она его сюда привела, но после того, как он увидел мать Вити, его сестер и самого Витю вот так, дома, где он был совершенно другим, Андрею вдруг стало стыдно за все, что он до сих пор думал о Вите. А Рита знала, какой Витя. Знала его настоящим.

Андрей заметил, что мать Вити чем-то расстроена, но старается не показать этого.

Витя потащил их к себе в комнату. Это была даже не комната, а отгороженная фанерной стеной часть коридора. Окна не было, но горела большая трубка дневного света. Стены украшены самыми неожиданными предметами — спасательный круг, древняя географическая карта, медная сковородка, переделанная в часы. Цифры наклеены из бумаги. Обыкновенный номерной знак, который висит на улицах, на домах. На знаке было написано: «Банановая роща, вход со двора». Вместо стульев на крашеном полу лежали цветные подушки. Стояла низкая тахта, покрытая пледом. Овальный столик напоминал раму от старинной картины: картину вынули, а вместо нее вставили чистый лист фанеры.