Бульвар под ливнем (Музыканты) - Коршунов Михаил Павлович. Страница 7

Не присаживаясь, пьет кофе и доедает бутерброд. С чашкой идет в спальню к платьям — надо все-таки выбрать, какое надеть. Но неожиданно берет с тумбочки детектив. Кира Викторовна присаживается на кровать, раскрывает книжку. Сейчас Кира Викторовна очень похожа на Ладьку.

Кира Викторовна торопливо переворачивает страницу: детектив — ее тайная страсть.

Кира Викторовна вскочила с кровати. В конце концов, какое надеть платье? Уже пора бежать в театр.

И так вот всегда — вскакиваешь и бежишь, и бежишь. Везде ты нужна, а если не нужна, то тебе что-то нужно или кто-то нужен. И все обязательно срочно. Неужели люди когда-то приходили домой, садились и пили чай из самоваров? А если куда-то спешили, то только на извозчиках? Удобная, счастливая жизнь. Нет, не для Киры Викторовны. Она бы была несчастной от такой жизни. Определенно.

Как там себя чувствует Ладя в директорском кабинете? Вот уж за кого не надо волноваться — кабинет директора для него все равно что собственная классная комната, только более приспособленная для индивидуальных занятий: можно добровольно находиться под замком и не волновать ее, Киру Викторовну, хотя бы в канун такого дня.

Именно все так и было. Волновать Киру Викторовну Ладя не хотел, поэтому действовал дальше самостоятельно и сугубо конфиденциально: снял телефонную трубку и начал медленно набирать на диске номер. Ладя дал слово, но Ладя может его и взять. Полная самостоятельность. Упражнение — вещь полезная, но Ладе необходима связь с внешним миром.

Диск отсчитал последнюю цифру и остановился.

— Большой театр? — сказал Ладя. — Это Брагин… из мимического. Я немного задерживаюсь. Передайте Олегу Антоновичу… — Ладя положил трубку. Потом подошел к фортепьяно и начал собирать белые флаги.

В Большом театре мало что поняли из Ладиных слов. Брагин… Кто такой Брагин?

Но Ладька удовлетворен первым успехом: связь с внешним миром установлена. Надо попытаться установить непосредственный контакт с живым человеком. Остается замочная скважина. Ладя опять присел на корточки, только уже без скрипки. Так удерживать равновесие значительно легче.

Ладя смотрит в скважину. Пусто. Никого. Вдруг показалась тетрадь с музыкальным сочинением. Кто-то ее держал в руках и разглядывал отметку. Лохматая голова, клетчатая рубашка. Композитор. Юрка Ветлугин. Друг Гусева. Прекрасно.

— Полифония!.. Иди сюда, — зашептал Ладя.

— Чего тебе? — У композитора был точный слух, и поэтому композитор сразу понял, что с ним разговаривают через замочную скважину.

— Слушай…

Связь была установлена и с живым человеком. Теперь двое разговаривали через замочную скважину — разрабатывали план побега. Разрабатывал, собственно, Ладька, а композитор больше кивал своим худым длинным носом.

Ладька взобрался на спинку дивана, дотянулся до полукруглой фрамуги, которая сверху украшала дверь кабинета, нажал на фрамугу, и она открылась.

Композитор сбегал и принес лестницу часовщика.

Ладька пролез через фрамугу. Композитор приставил к дверям лестницу, держал ее. Ладька захлопнул фрамугу, быстро спустился по лесенке в коридор. У него не было двух чемоданов, но вскоре мимо Татьяны Ивановны прошел человек и пронес электрические часы и лестницу. Направился в полуподвал, в раздевалку.

Татьяна Ивановна была занята пасьянсом. «Могилу Наполеона» можно раскладывать сутки напролет, чтобы добиться такого положения, когда карты из двух колод окажутся сложенными только в восемь кучек и все кучки будут прикрыты только тузами и королями. Татьяна Ивановна вскинула глаза и, не сомневаясь, что это часовщик, продолжала хоронить Наполеона.

В раздевалке Ладя быстро натянул свою куртку, нахлобучил шапку и, как происходит в детективных романах, пулей выскочил наружу.

Обычно Ладька в шапке, как в ведре, носит все свои школьные принадлежности, даже учебники иногда. Как он это делает? Связывает тесемки, получается ручка — и ведро готово. Нагружайте его. А если ничего больше нести не надо, шапку, соответственно, надеваете на голову, и она, соответственно, перестает быть ведром. Сейчас ему ничего нести не надо было, и поэтому шапка была просто шапкой.

В городе ярко горели вечерние огни. На улицах было людно: кончился рабочий день и стояли очереди на троллейбусы, на автобусы.

Ладька пытался втиснуться без очереди в троллейбус, в автобус. Не получилось. Отовсюду вытаскивали, стыдили. Тогда Ладька, взъерошенный, растерзанный, возмущенно закричал:

— Где же меценаты?! — и все-таки влез без очереди в автобус. Только бы успеть, только бы автобус не очень долго «шлюзовался» на перекрестках.

Глава третья

Это была просторная комната, в которой собирались ребята обычной, не музыкальной школы. Они собрались у Риты Плетневой, своей одноклассницы. Потанцевать, повеселиться, передохнуть от занятий, которые к весне делаются все более серьезными и ответственными. Об этом говорят учителя, и все ребята знают, что это правда, но легче от этого не становится. Двадцатый век — это век больших скоростей, компьютеров и алгоритмов; нейтрино и генетических моделей; футурологии и наследственных свойств.

А школьные вечеринки остаются такими, какими они были, может быть, со времен ледникового периода и первых наскальных рисунков.

Гремела радиола, гремели голоса, которые ни в чем не уступали радиоле. Мебель в комнате жила своей самой активной жизнью. Двое играли в шахматы, Иванчик и Сережа. Шахматную доску держали в руках, потому что играли стоя. Вокруг них танцевали. Иванчик и Сережа иногда поднимали шахматную доску высоко над головой, чтобы танцующие случайно не смахнули фигуры. Иванчику и Сереже кричали:

— Фракционеры! Изоляционисты!

Еще их называли «гроссами» — это значило «гроссмейстеры». Это была их настоящая кличка, уважительная.

Кто-то в коридоре зацепил головой висячую лампу, кто-то показывал на своем пальто вешалку, которую он сделал из толстой цепочки, у кого-то ботинки следили, как грузовик, и его не впускали в комнату, и он стоял, подсыхал.

Пришел Андрей Косарев.

— Привет, — сказала ему Рита весело.

— У тебя гости? — спросил Андрей и нахмурился.

В квартире становилось все шумнее, все громче звучала радиола. В танце выделялся высокий паренек — круглое широкое лицо и забавный курносый нос, слишком маленький для такого лица. Витя Овчинников. Танцевал с девочкой, на которой были эластичные брючки и такой же свитерок с круглым воротником до самого подбородка, «битловочка».

— Витя, кочегарь! — кричали ребята. — Включай ускоритель!

— Наташа, не уступай! — кричали девочки и сами приседали и в такт прихлопывали.

Витя Овчинников ловко в танце проскользнул под шахматной доской.

— Двойной сальхов!

Тогда и Наташа вслед за Витей проскользнула под доской и еще сумела дополнительно крутнуться на месте.

— Двойной тулуп! Прессинг по всему полю!

— Витя, прибавь в коленях.

— Зачем? Бей интеллектом!

«Гроссы» невозмутимо продолжали играть. Андреи стоял в стороне. Он Ритин друг. Знаком и с Ритиными одноклассниками, но все-таки он здесь чужой. Андрей начал жалеть, что пришел, и поэтому злился. Он хотел повидаться только с Ритой. Но ему совершенно не хотелось сейчас быть в гуще этого веселья — не то время, не то настроение. Вообще он никогда не стремился посещать такие вечера.

— О великом думаешь? — спросила Рита. — А мы просто танцуем.

— Ну и что? — небрежно сказал Андрей.

— Ничего, — спокойно сказала Рита. — Танцевать будешь?

— Не буду. Страусиный оптимизм.

— Соизволишь кофе выпить?

— Нет.

— Сладкий пирог? Приобретен в кулинарии «Будапешт».

— Нет. — Андрея злило, что Рита не одна, а он хотел застать ее одну.

— Тогда в шахматы. Сережа! Иванчик! Хочу с ним сыграть. — И Рита показала на Андрея.