Дар Змеи - Кобербёль Лине. Страница 11

— Вообще-то нет. Ничуть не больше, чем Пробуждающая Совесть — ведьма!

— Тогда, значит, чернокнижник… он похож на Пробуждающую Совесть?

— И это не так. Пробуждающая Совесть видит правду и заставляет других видеть ее. Чернокнижник же поступает совсем наоборот. Он околпачивает людей, ослепляет их. Заставляет нас видеть то, чего нет, или не видеть то, что есть.

— Это он наслал туман?

— Возможно. Во всяком случае, туман ему помог. Ему легче внушить нам что-либо, если мы уже видели это раньше. Он очень опасен, Дина!

— Почему же ты выпустила к нему Страшилу?

— Потому что животных труднее обмануть, чем людей. А Страшила защитил нас. Это его заслуга, что мы остались сами собой, что Сецуан не смог одержать верх над нами. Но он вернется, Дина! Он попытается сделать это снова!

Мама села рядом со мной на траву и осторожно обняла меня. «Теперь мы обе промокнем», — подумала я, но подумала так, будто это относилось к кому-то другому.

— Нам нужно уехать, — добавила она.

Сначала я подумала, что ослышалась.

— Уехать? — осторожно переспросила я. — Куда? Надолго?

— Подальше отсюда! И, Дина, быть может… быть может, навсегда.

— Нет!

Она не могла это иметь в виду. Уехать еще раз! Ни в коем случае! Не теперь, когда все стало привычным, будничным. Мы посадили яблони. Мы построили дом. Ведь не можем же мы пуститься в путь, удрать только из-за него. Только потому, что он — чернокнижник.

— Я бежала от него еще до того, как ты родилась, — горестно произнесла мама. — Я едва могла защитить себя от него. Я не знала, как защитить своих детей!

— Ты имеешь в виду меня. Ведь только я ему нужна. Я — единственное змеиное отродье в семье.

— Дина! Не смей так говорить!

— Почему же? — горько вымолвила я. — Ведь это правда!

Я встала.

— Одного не понимаю… Я и вправду не понимаю, как ты могла родить от него дитя. Почему я вообще родилась на свет?

Мать открыла было рот, но я не дала ей времени ответить. Я ушла. Яблоневая ветвь задела мое плечо, и я нырнула вниз, чтобы не повредить нежные почки и бутоны. А потом внезапно подумала, что ведь это все равно. Если нам придется уехать, пожалуй, все равно, появятся ли когда-нибудь яблоки на этом дереве или нет. Я могла бы сломать целую ветку, если б захотела.

Отъезд

Каллан пытался отговорить маму… Здесь твоя семья среди друзей, Кенси-клан защитит Пробуждающую Совесть и ее детей. Но мать только качала головой и продолжала складывать вещи, которые следовало взять с собой. На дворе Давин копал могилу Страшиле.

— Пусть покоится там, где по-прежнему сможет следить за теми, кто приходит и уходит, — сказала мать. — Это ему больше всего пришлось бы по нраву!

— Если вы уедете, кто тогда защитит вас? — спросил Каллан, разжав и снова стиснув пальцы, будто хотел что-то схватить. — Малец подает надежды, но он еще больно юный. Мадама, это безумный поступок!

— Мне жаль, Каллан, но выбора у меня нет!

— Дай срок, я соберу дружину храбрых мужей и уж мы разделаемся с этим парнем!

— Меч и храбрые мужи бессильны против чернокнижника! — возразила мама. — Как можно сразить то, чего не видишь? А Сецуана видишь только тогда, когда он сам того пожелает!

Она не хотела никого слушать — ни Давина, ни меня, ни Розу и Мелли, ни Каллана, ни Мауди Кенси. Ни одной ночи не осмеливалась она ночевать под крышей Можжевелового Ягодника. Единственное, в чем смог убедить ее Каллан, — это переночевать у Мауди, чтобы тронуться в путь при дневном свете.

Заснуть мне было трудно. По другую сторону тонкой дощатой стены я слышала бормочущие голоса. То были мать и Мауди, Нико и Каллан. Они обсуждали разные планы.

Но не это заставляло меня бодрствовать. Стоило мне закрыть глаза, как я видела флейтиста, стоявшего в воде посреди озера, видела играющего на флейте, меж тем как вокруг него плясали туманы.

Назавтра, лишь только забрезжил серый рассвет, мы уложили последние вещи. Немногое уместилось в повозке, если вообразить, что это было все, что осталось нам в этом мире. Многое из того, что было сделано своими руками или куплено за последние два года, пришлось оставить.

На душе у меня было ужасно. Так печально, что приходится покинуть Можжевеловый Ягодник. А еще мне казалось, будто в этом была моя вина, так как спасались мы бегством от моего отца. Бывало раньше, когда я за что-то дулась на маму, я придумывала себе отца, который вдруг вынырнет откуда-то и увезет меня далеко-далеко. Само собой, он был очень добр. И еще он был силен и мужествен. А еще — он скакал на рослом красивом коне, а сам — в роскошном наряде, сплошь — бархат и шелк. И еще — он искал меня всю мою жизнь и был счастлив, что наконец-то я нашлась…

Так я мечтала, да. И вот, пожалуйста, получила в отцы Сецуана-чернокнижника…

На том месте, где Давин похоронил Страшилу, осталось бурое пятно свежераскопанной земли. У меня было желание положить на холмик цветок или что-то вроде этого, но зачем цветы Страшиле? Ему больше нравилось, когда чешут за ухом или угощают ломтиком колбасы. А этого я дать ему больше не могла. Я надеялась, что где-то есть небеса для собак, где Страшила бегал теперь повсюду, и вынюхивал самое заманчивое на всем свете, и рыл ямы, где хотел, и где ему каждый день доставались бы сахарные косточки. Если какой-то пес и заслужил такую жизнь, так это Страшила! Во всяком случае, он не заслужил того, что собственное семейство уезжало от него, пока он еще даже не остыл в своей могиле.

Я ненавидела Сецуана. Я чуть было не возненавидела и свою мать, ведь это она распорядилась, чтоб мы уехали.

— Дина! — позвала меня мама. Она уже сидела на облучке. — Пора!

На миг я прислонилась лбом к теплой шее Шелк овой, и у меня не было ни малейшего желания садиться в седло и скакать прочь. Но ничего ни поделаешь. Давин уже сидел верхом на Кречете и ждал, а в повозку запрягли мышасто-серую кобылу, которую, как сказала Мауди, мы берем с собой, чтобы не запрягать Кречета в повозку.

— Дать тебе руку? — спросил Каллан.

Он хотел проводить нас, пока мы не покинем пределы Высокогорья. А может, еще дальше, этого он точно не сказал.

Я покачала головой. Ведь медлила я не потому, что не могла самостоятельно сесть на лошадь.

Нико и Местер Маунус пришли помочь нам с последними приготовлениями к отъезду и попрощаться. Теперь они, как обычно, бранились меж собой. Однако же, вместо того чтобы, по своему обыкновению, кричать, они почти шептались, а это было необычно и им несвойственно.

— У тебя есть долг! — тихо произнес Местер Маунус и покосился через плечо, чтобы увидеть — слышала ли его слова мама.

— Да, но это совсем не то, что ты думаешь. Она спасла мне жизнь!

— Тысячи человеческих жизней зависят от тебя! Это настоящее безумие, что ты сидишь здесь, в горах, и разводишь овец! Ты не вправе блуждать по городам и весям, словно какой-нибудь купчишка!

Нико, глубоко вздохнув, очень спокойно произнес:

— Можешь ругать меня сколько угодно, Местер! Я решился.

И, улыбнувшись, обнял своего наставника и легонько прижался губами к его гневно-нахмуренному, испещренному морщинами лбу.

Местер Маунус просто потерял дар речи.

— Ну, знаешь! Ну, это уж… — запинаясь, пробормотал он. А потом сбился и замолчал.

— Оставайся у Мауди, Местер! Или перебирайся в Можжевеловый Ягодник. Когда все это останется позади, я вернусь. Или пришлю весть. Обещаю!

Так что, когда мы уезжали из Дома Можжевеловый Ягодник, Нико сопровождал нас, а Местер Маунус остался.

Рассказывает Давин

II. Лаклан

Совята в ночи

Вечером накануне нашего отъезда из Дома Можжевеловый Ягодник я поскандалил с матерью. Началось с того, что я не нашел свой меч. Я только-только похоронил Страшилу, и единственное, что занимало мои мысли, было желание отыскать гнусного дьявола, что убил нашего пса. Не говоря уж о том, что из-за этого ядовитого змея я покидаю родной дом. Но, сунув руку в покрытую дерном кровлю овчарни, где постоянно хранился мой меч, я не обнаружил ничего. Я шарил и шарил, пока не забрался в кровлю по плечо. Ведь где-то здесь он должен быть!..