Жили-были. Русские инородные сказки – 7 - Кац Михаил Борисович. Страница 41
Бруно, сказал мне господин бургомистр, у нас беда, Бруно. Не успел выздороветь господин Шехтель, спасибо тебе, как заболела его дочь, Катрин. Доктор Клейн утверждает, что это разбитое сердце и единственное, что нам теперь может помочь, это яд мантикоры. Так что напрягись, Бруно, напрягись и достань. Ты же можешь.
Тетраграмматон
От двери до генеральского стола было семь шагов, и хозяин кабинета не поднял головы до тех пор, пока лаборант не прошел их все. Когда тот оказался рядом, генерал со вздохом сожаления оторвался от последней страницы «Красной звезды» и, неприязненно скользнув взглядом по джинсам вошедшего, уставился на него в упор. Лаборант протянул генералу неровно оторванный по краю лист бумаги.
– Вот, – сказал он, – вывели. Есть еще отдельные недочеты, но в основном все.
Генерал принял записку, надел очки и принялся читать. Брови его поползли вверх.
– Ху… В смысле, кем вы там себя вообразили?
Он отшвырнул листок, сорвал очки и откинулся в кресле.
– Это еще что такое?!
Лаборант пожал плечами.
– Тетраграмматон, – сказал он. – Наш. Исконный. Российский. Как заказывали.
Генерал потемнел лицом.
– Это ты что же, боец, – угрожающе начал он, – позабавиться решил? Да ты знаешь, что я тебе…
Лаборант взял листок со стола и прочел вслух. Свет в кабинете померк, пространство ухнуло и съежилось, поползли из углов тени, заскрипели полы, и ударили неурочно за окном куранты. Генерал выпрямился и напрягся. Повеяло холодом, стал ниже потолок, поползли по столу уставы строевой и караульной службы, но тут выглянуло из-за облаков солнце, кабинет наполнился светом, и морок рассеялся. Генерал выдохнул, оценивающе глянул на лаборанта, зачем-то открыл ящик стола, внимательно посмотрел в него и закрыл обратно.
– Ну хорошо, – на полтона ниже сказал он. – Верю. Но почему всего три буквы?!
Лаборант виновато вздохнул.
– Так я же говорю: наш, исконный, российский, – повторил он. – Одну букву мы того… проебали.
Устал
– И ведь что обидно, я же не запускаю это дело. До блеска каждый раз чищу, драю, так что все горит просто, как мыть берусь – так что твой потоп. Но вот только закончу, только отдохнуть прилягу, на секунду буквально, встаю – бац! Снова какая-то дрянь завелась, и уже расползлась по всем углам, и уже все кругом загадила. А я, значит, опять рукава засучивай и все по новой. И откуда оно только берется, спрашивается? Вот в этот раз «люди» какие-то завелись, от сырости, что ли. Настырные – жуть, насилу от них избавился. Теперь вот спать уже пора ложиться, а я, смешно сказать, боюсь. Устал я, вот что.
Ктулху вздохнул и сокрушенно потряс кудлатой головой. Миктлантекутли перестал скалиться и участливо похлопал его по плечу.
Секретарь дьявола
– Эй, приятель!
Патер, минуту назад показавшийся из задней калитки райской приемной, растерянно заозирался. Наконец он заметил вдалеке, в тени забора, тучного мужчину в строгом коричневом костюме, с дорогой тростью и отчего-то в легкомысленном канотье. Обнаружив, что его заметили, тот приветливо замахал рукой.
– Эй, приятель! – снова закричал он. – Давайте сюда!
Патер смутился, но затем, решив, что такая компания все же лучше никакой, торопливо засеменил к толстяку.
– Добрый день, – сказал он, приблизившись. – Приятная погода, не правда ли?
– Что, – добродушно пропыхтел толстяк, – тоже не взяли?
Патер открыл рот, очевидно собираясь возразить, но затем что-то в лице его дрогнуло, и он лишь тяжело сглотнул и кивнул.
– Не расстраивайтесь, – все так же добродушно утешил его шляпоносец. – Не вы первый, не вы последний. На чем срезались?
Патер заколебался.
– Меня спросили, – наконец выдавил он, – умею ли я сворачивать язык трубочкой.
– Ну и как? – с живым любопытством поинтересовался толстяк. – Умеете?
Патер покачал головой.
– Четыре года университета, – прошептал он, – пять семинарии. Двадцать лет прилежного служения в крохотном приходе на границе с Мексикой. Двадцать лет нести свет невежественным дикарям. Двадцать лет изучать слово Божие. У меня семьдесят статей в «Гласе Троицы»! Мою полемику о природе чуда святой Бригитты благосклонно воспринял сам кардинал Полетто! И они спрашивают меня, умею ли я сворачивать язык трубочкой.
– Не расстраивайтесь, – повторил толстяк. – Откуда же вам было знать, чему на самом деле нужно учиться.
– Но почему?! – вскричал патер. – Почему этому?!
– Да потому. У меня поинтересовались, умею ли я прыгать через скакалку. Посмотрите на меня. Похоже, что я могу перепрыгнуть через какую-то дурацкую веревку, а?
– Вес наш земной, – автоматически начал пастер, – не имеет значения на небесах, ибо только…
– Да чушь собачья, – отмахнулся толстяк. – Я столько лет носил эти килограммы там, что уж конечно прихватил их с собой и сюда. Вы ведь не перестали быть священником только оттого, что умерли?
– В некотором смысле…
– Ну а я не перестал быть жирным адвокатишкой. Я никогда не рассчитывал войти в Царство Божие, о нас знаете одних анекдотов сколько ходит, но срезаться на том, что я не могу перепрыгнуть через веревку…
– Вот именно, – вскинул подбородок патер. – Вот именно. Все, чему нас учили, все, чему мы верили, простая логика, в конце концов. Да, намерения Его неисповедимы…
– Намерения его здесь ни при чем, – авторитетно перебил толстяк. – Поверьте опытному адвокату. Много я повидал контрактов на своем веку и уж отличу мошенническую фитюльку от настоящей бумаги. Никто не дописывал листы этого договора задним числом, не мостил слова в оставленные промежутки. Здесь все по-честному, все так и было обговорено заранее. А что мы знать не знали, что действительно важно на этом свете, так это наша проблема. Незнание закона, отец мой, не освобождает и так далее. И уж к Закону Божьему, будьте уверены, это тоже относится.
– Но мы изучали… – Патер растерялся окончательно. – Мы ведь исследовали. Священые писания, труды отцов церкви…
– Вы прочли то, что хотели прочесть. Обычное дело, с моими клиентами случается сплошь и рядом. А потом один кричит про козу, а другой про Иеремию, а рассудить их кому? Правильно, только мне. Потому что я могу взглянуть на дело непредвзято. А у нас, отец мой, у людей, есть адвокат? Который бы взглянул на наш договор с Ним трезвым взгядом и растолковал доступно, что к чему? А?
– Теологические труды…
– Двадцать три причины, почему коза должна достаться Биллу.
– Священные тексты…
– Невнятные, как и все грамотно составленные договоры, уж я знаю, о чем говорю.
– Апокрифы…
– Ближе, но все не то. Подумайте, отец мой, подумайте. Кто у нас есть не имеющий отношения ни к Нему, ни к нам, но при этом по уши замешанный во всю эту историю? Кто был на сцене с самого начала, не отходил ни на шаг, всюду совал свой нос, так что чуть что, на него начинали сыпаться шишки со всех сторон? Кто предлагал вам, людям, свои услуги еще во время самого первого конфликта интересов, который был описан в Священном Писании?
– Не имеете ли вы в виду… – прошептал священник.
– Вот именно.
Толстяк довольно откинулся назад, на стену забора, сдвинул шляпу на нос и закинул ногу на ногу. Патер замер и беззвучно зашевелил губами. Несколько раз он порывался что-то сказать, но затем обрывал себя. Палило солнце, с басовитым жужжанием пролетел мимо шмель, было душно.
– И что же теперь? – прервал наконец молчание патер. – Что же теперь будет?
Адвокат поднял подбородок и взглянул на него из-под полей канотье.
– Не знаю, как вы, – пробурчал он, – а я отчего-то уверен, что не пропаду. Раз уж меня не взяли туда, мне остается одна дорога, а с ним я как-нибудь договорюсь. Профессиональная солидарность, знаете ли. Уверен, у него найдется для меня работа.
– А я? – растерянно спросил патер. – Как же я?