Земленыр или каскад приключений - Михасенко Геннадий Павлович. Страница 39

— Не пойдёт! — сказал он. — Во-первых, Василию Парфёнычу все равно придётся подробно рассказывать, и это будет сложней, чем тете Вере, потому что он дотошный, у него будет больше всяких «как» и «почему». Во-вторых, тётя Вера в конце концов к нам же придёт узнать все из первых, так сказать, рук. Согласна? В общем, Люба, нам не уйти от тяжкого разговора с тётей Верой. Согласна?

— Согласна, но учти, Вася, я ничего не скажу! — повторила девочка со вздохом.

— Скажу я! Сказал — скажу, значит — скажу! Хотя меня никто и не выбирал командиром нашего путешествия, но я почему-то все время чувствовал свою ответственность, чувствовал, что именно я командир!

— Правильно! Я тоже так чувствовала! Потому что, во-первых, Ду-ю-ду — твоя проводница — это раз! Во-вторых, ты — мужчина — это два.

— Спасибо! Но все же настоящим командиром был, конечно, Земленыр! Интересно, как он там сейчас, наш старикан?

— В порядке, наверно!

— Успокойся и пошли!

Из трубы Ромкиного дома запоздало и одиноко валил свежий густой дым, валил неохотно, прямо насильно выдавливался. Казалось, он с большей бы охотой просидел в родном дымоходе, чем выползать наружу, где его ждёт медленное, но верное растворение.

У калитки ребят встретил добродушный Чарли, молодой дворняга чёрной масти, из-за которой Ромка и назвал его Чарли, уверенный, что на каком-то европейском языке это слово означает «чёрный». Его длинный хвост лежал на спине таким аккуратным кольцом, что Пи-эр наверняка пришёл бы в восторг от этой идеальной, пусть и волосатой окружности, постоянный радиус которой можно было вычислить. На морде пса не читалось ни отчаянья, ни горя, ни даже грусти. По двору никто не бегал и не вопил от беды. Из дома тоже не доносилось ни плача, ни причитаний.

— Еще не знают, — шепнул Вася, присел и потрепал собачий загривок. — Ну что, дружище! Похоронили мы твоего хозяина, понимаешь? Чарли! Вот такая скверная вещь!

Чарли не понимал и сунулся за лаской и к Любе. Она, привыкшая больше ласкать поросёнка Петьку, почесала ему за ухом, чем пёс вполне удовлетворился.

Во двор ребята вошли решительно, но на крыльце мужество покинуло их, и они замялись, то хватаясь за скобу, то отстраняясь, словно она обжигалась. Протоптаться бы им тут, наверно, до вечера, если бы тётя Вера не выглянула сама за какой-то надобностью.

— Вы что, ребятки?

— Здрасте!

— Милости прошу!

— Нет, мы ненадолго! Тетя Вера! — не находя слов, Люба бессильно вскинула руки женщине на плечи и припала головой к ею груди, порывисто, со всхлипом дыша. — Не могу! Говори, Вася! Только вы не волнуйтесь, тётя Вера!

— Да что вы, ей-богу! Что с вами? Я-то спокойна! — Тетя Вера взяла в ладони Любину голову и пристально заглянула ей в глаза, в которых читались смятение и боль. — Да что с вами, ребятки?

— Тетя Вера, мы пришли сообщить вам печальное известие! — сразу взял быка за рога Вася.

— Господи! Что еще такое? Что за сумасшедший день выдался!

— Вы не волнуйтесь!

— Да я не волнуюсь! Я уже наволновалась! — И тётя Вера тронула повязку на голове, от которой шибануло уксусом. — Все еще трещит! Ну, что там у вас?

— Дело в том, — продолжала Люба, — что Ромка… Не могу! Вась.

— Так вы о Ромке? Ну, это я уже знаю! С этой вестью вы уже опоздали! Я ему за это уже всыпала!

Вася вздрогнул и спросил:

— Кому всыпали?

— Да кому же, Ромке, понятно, оболтусу треклятому!

— Как вы могли ему всыпать, если он погиб? — упавшим голосом, не выдержав медлительности разговора, спросила Люба и разрыдалась в грудь тете Вере.

— Как это погиб? Еще чего не хватало! — воскликнула женщина и в сердцах добавила: — Да лучше бы он пропал, змей подколодный, чем маяться мне с ним!.. А кто вам сказал, что он погиб? — вдруг расплакалась она.

— Мы сами видели!

— А это вы видели? — Женщина рванула внутреннюю дверь, и ребята увидели Ромку, который спокойненько сидел за столом и уплетал за обе щеки что-то крупное и белое, то ли вареники в сметане, то ли пельмени.

— Ромка! — оглашено крикнули Вася с Любой.

— Ребя! — заорал и Ромка, увидев их, подавился и,

кашляя, бросился навстречу.

В сенях они слепились в один прыгающий и гогочущий комок. Из потока сумбурных восклицаний то и дело выделялось одно слово — «живой».

— А кто тогда погиб, если вы видели? — все еще тревожно спросила тётя Вера, поправляя съехавшее на глаза полотенце.

— Тетя Вера, мы, значит, ошиблись! Значит, никто не погиб!

— Черти полосатые! Рождаетесь на горе матерям! Проходите, и на вас вареников хватит!

•— Сейчас, мам! Чуть переговорим и зайдём! — заверил Ромка и закрыл, чуть не прищемив матери нос, дверь. — Значит, и вы вернулись! Значит, все же свернули голову птичке! Припёрло! Я же с самого начала говорил!

— Нет, наоборот! Мы добрались до Королевства Берёзовых Рощ, вылечили Ду-ю-ду, и потом нас перенесло домой. А вот ты-то как выжил? Мы же тебя похоронили! Тебя же деревом…

— Помню! Я все помню! И как деревом и как коршун Унш долбанул меня в голову. Вот видите? — И Ромка показал глубокий шрам за ухом. — Кстати, как Унш?

— Остался в Шарнирном Бору — там мяса много.

— Мерзавец! В друзья навязался! — с отвращением

припомнил Ромка, вдруг задрал рубаху — на его боку краснела, смазанная йодом, обширная, от плеча до бедра, ссадина. — Это от дерева. Я мамке сказал, что с обрыва сорвался. Поверила, но все равно отмутузила полотенцем!.. Как коршун добил меня, так потерял сознание и потом очнулся дома, в постели, у мамки под мышкой. Она, оказывается, ждала меня в моей кровати, и начала, и начала!..

— Вот те раз! — удивилась Люба. — Выходит, что в сказке мы не могли умереть! Смерть там означает жизнь тут!

— Возвращение к этой жизни! Ну и молодец, Кошупол Корбероз! Очень мудро придумал! А то разве справедливо было бы погибнуть в сказке?

— Но боязнь смерти была настоящей! И опасности были настоящие! И Пи-эр сгорел по-настоящему!

— Пи-эр сгорел?

— Да! Ой, что с нами было после Шарнирного Бора!

Они бы говорили еще и еще, но их опять, уже сердитее, позвала тётя Вера, и, чтобы не вызывать подозрений и нового гнева, ребята вошли в дом и уселись за стол, тем более что аппетит нагуляли волчий. Ромка ёрзал-ёрзал от какого-то нетерпения, потом не выдержал и, жестом попросив друзей сойтись к миске головами, сказал:

— Я, конечно, подло поступил, что сломал крыло Ду-ю-ду, и прошу за это прощения, но и вы должны сказать мне спасибо за это сломанное крыло, иначе бы вам нечего было делать в сказке и вы бы не совершили такого интересного путешествия.

Это заявление было таким нахально-неожиданным, что ребята не сразу нашлись что ответить, а лишь прошептали «ч-ш-ш!», но в их сердцах уже поселилось лёгкое разочарование. Они надеялись, что сказка проучила Ромку раз и навсегда, что она пошатнула и расставила по надлежащим местам его зыбкие представления о добре и зле и что теперь он стал совершенно другим человеком, однако все, как видно, получилась сложней. Вася вдруг понял, что по-настоящему подл не тот, кто просто поступает подло, но тот, кто, поступая подло, думает, что совершает благодеяние. Семена подлости, неизвестно откуда попавшие в Ромкину натуру, пустили в ней, похоже, такие мощные корни, что даже сам осознавая это, он старается все же в своей подлости отыскать крупицы и зерна порядочности и пользы.

И ребятам подумалось, что им придётся еще много повозиться с другом, прежде чем он станет настоящим другом, и новыми глазами они глянули на него, глазами скульптора на кусок глины.

Ну что ж, они повозятся, тем более что в сказке они получили мощную подзарядку всех своих сил, тех самых, которые учитывает волшебный камень, когда перелетает реку. И если уж этих сил хватило, чтобы разбудить в мёртвом камне живую птицу, то их хватит и для того, чтобы в отпетом разгильдяе и лоботрясе пробудить светлую душу.

Глава двадцать четвертая

КЛУБ СКАЗОЧНИКОВ

Вскоре, через несколько дней после возвращения домой, Любе пришла в голову мысль, что поскольку все, кто совершил сказочное путешествие, остались живы, даже Ромка, вернувшийся в сущности с того света, то почему бы не ожить и не вернуться Пи-эру? Правда, в отличие от Ромки, который просто умер, но тело его осталось целым, Пи-эр лишился тела, оно обратилось в прах, осталось лишь философское понятие, так что нечему, собственно, было возвращаться. Но для сказочных возможностей это не казалось препятствием, дело скорее всего могло сводиться к срокам оживления: Ромка — раньше, Пи-эр — позже. И каждое утро девочка с трепетом высовывалась из окна и смотрела на кадку с дождевой водой — не лежит ли поверх ею милое косоглазое существо. Она даже время от времени щупала пи-эровскую золу, которую сохранила в корзинке и надёжно припрятала в сенях, — не теплеет ли она, предвещая счастливое превращение, но та была бездушно холодна, со свинцово-тяжёлыми бляшками спёкшихся Раскалённых Паутов.