Французская литературная сказка XVII – XVIII вв. - де Ла Круа Франсуа Пети. Страница 43

Тернинка вздрогнула от удивления.

— Да, прекрасная Тернинка, — продолжал Нуину. — Вы дочь волшебницы Серены, которая своим могуществом и своим искусством снискала больший почет, нежели особы самого высокого звания. К ней я и собирался вас доставить, чтобы, положив к ее ногам сокровища, которые она желала получить и которые мне посчастливилось похитить у колдуньи, я был бы вправе просить у нее самое дорогое из них в награду за то, что я совершил, исполняя ее волю.

Тернинка, немного смущенная ревностью, какую она выказала, не колеблясь, приняла последнее предложение Нуину. Они стали спускаться по плодородным ликующим склонам, и чем ниже спускались, тем больше красот открывалось их взорам.

Солнце еще жарко пылало в небе, когда наши влюбленные оказались у подножья горы.

Хотя Звонкогривка шла таким легким шагом, что мудрено было устать, тревоги и страхи, пережитые Тернинкой в минувшую ночь, когда она не сомкнула глаз, сильно ее утомили. Нуину, полный забот о ней одной, заметил это и спешился в тени апельсиновой рощи, разросшейся по обе стороны ручья. Тернинка, сев на землю, тотчас уснула, как ни старалась она прогнать сон.

Нуину разнуздал Звонкогривку, чтобы лошадь могла отдохнуть и освежиться. Он не хотел, чтобы она уходила далеко, но в то же время хотел, чтобы она паслась там, где ей нравится, вот он и вытряхнул навоз из всех ее колокольчиков, чтобы слышать, куда она пойдет. Но лошадь, как только почувствовала, что колокольчики ее свободны, вместо того чтобы щипать траву, стала прохаживаться взад и вперед, делая такие изящные и соразмерные движения, что вокруг зазвучала музыка, прекрасней которой ничего нельзя вообразить.

Нуину послушал некоторое время эту мелодию, а потом залюбовался прелестной Тернинкой. Ни одна женщина не могла бы с ней сравниться совершенством сложения, а лицо ее во время сладкого сна, смежившего ее веки, дышало всеми чарами цветущей юности и красоты. Влюбленный Нуину не мог наглядеться на девушку и, созерцая ее прелести, отдавался самому пылкому воображению, хотя и оставался в границах нерушимого почтения, как ни побуждало его это зрелище их преступить.

В ту пору любовникам и в голову не приходило, что благосклонности можно добиться обманом или силой, застигнув врасплох предмет своей страсти, [101]доверившийся их чести. Поэтому Нуину только пожирал глазами сокровища, предоставленные его взору, и воображал те, которые оставались для него сокрыты.

Меж тем Звонкогривка, потихоньку удаляясь, так пленительно звенела своими колокольчиками, что Нуину, выбрав несколько незнакомых ему мелодий, сочинил на них галантные куплеты в честь спящей Тернинки. «Нет, — говорил он в этих стихах, — если даже в моей власти было бы сотворить красавицу по прихоти моего вкуса, я все равно не мог бы вообразить девушку прелестнее и восхитительнее той, что я вижу перед собой нынче. Чтобы тронуть мое сердце, надо было бы просто создать точное подобие Тернинки».

При такой живой работе воображения нашему Нуину, конечно, не спалось. Он возблагодарил небо за то, что его божество вкушает глубокий покой, но подумал, что, хорошенько выспавшись, Тернинка захочет есть. В прекрасной стране Кашмир, куда ни кинешь взгляд, — всюду можно было найти в изобилии изысканнейший десерт, его предлагали каждое дерево, каждый кустик. Но нельзя же было, проголодавшись, начинать с фруктов. Нуину отложил в сторону дощечки со стихами, сочиненными подле Тернинки, и пошел искать Звонкогривку, колокольчики которой продолжали звенеть, хотя лошадь скрылась из глаз Нуину. Нуину и сам не знал, что он намерен предпринять, но забрал себе в голову, что существо, которое уже оказало им бесценную помощь, найдет средство вывести их из любого затруднения. Звонкогривка предстала перед ним так, как изображают Орфея — в окружении зверей и птиц, которых привлекла ее чарующая музыка. Рябчик, две красных куропатки и фазан, слишком ею заслушавшиеся, поплатились за это жизнью. Нуину принялся готовить ужин для Тернинки, ибо, хотя Зяблик был принцем, Нуину, когда хотел, мог быть поваром, и притом искуснейшим, и конечно, излишне спрашивать, постарался ли он блеснуть своим искусством на этот раз.

Когда он вернулся, Тернинка проснулась, а когда она проснулась, ей подали ужин. Она отдала должное заботам Нуину и была тронута его вниманием. Он рассказал ей, какой счастливый случай помог ему раздобыть для нее это маленькое угощение. Она пожалела бедных птичек, которых сгубила любовь к музыке, но, печалясь об их судьбе, съела их с большим аппетитом. Ей хотелось знать, что делал Нуину, пока она спала. Дощечки его все еще лежали рядом с ней — не говоря ни слова, он их открыл. Тернинка взяла дощечки и, хотя и покраснела, раза два или три перечитала написанное на них. Она сказала ему, что не решается похвалить, как они того заслуживают, стихи, которые неумеренно ее восхваляют, а Нуину в ответ стал уверять, что, напротив, восхваляет ее слишком скупо, и поклялся ее красотой, что чувства его в тысячу раз глубже, чем он может это выразить в стихах или в прозе.

— Нуину, — сказала скромница Тернинка. — Если бы я хотела досадить себе здравыми рассуждениями, я сказала бы, что не вполне доверяю вашей искренности, ибо я знаю себя и знаю, что я хороша лишь настолько, что меня нельзя назвать совершенной уродиной. Но поскольку вы ослеплены пристрастным ко мне отношением, я не стану открывать вам глаза на мои бесчисленные недостатки, от которых мне хотелось бы избавиться, чтобы стать достойной того, что, по вашим уверениям, вы обо мне думаете.

Во время этого спора обеими сторонами было произнесено множество нежных слов, от которых мы избавим читателя, [102]ибо он обычно всегда пропускает такого рода беседы, чтобы поскорее добраться до конца сказки.

Едва они отужинали, стало темнеть. Тернинка, которая полдня проспала, пожелала отправиться в путь.

Невинность ее собственных чувств, почтительность ее спутника, нравы страны, где они очутились, — все, казалось, должно было ее успокоить. И однако она была столь шепетильна в отношении приличий, что полагала более пристойным вдвоем провести ночь в дороге, нежели оставаться с глазу на глаз на привале. Однако она беспокоилась о Нуину: он ведь и впрямь нуждался в отдыхе. Он угадал ее мысли, он понял ее чувства, он заверил ее, что не так низок, чтобы спать, когда она бодрствует, и они пустились в путь, надеясь с рассветом оказаться у прославленной Серены.

Мелодии Звонкогривки изумляли и чаровали всех, кто встречался им на пути. В лесах, по которым они ехали, птицы, обманутые блеском Светящейся шапки, отвечали на мелодичный звук золотых колокольчиков, полагая, что приветствуют зарю. Деревенские петухи воображали, что возвещают наступающий день, и будили бедных землепашцев, едва успевших заснуть, торопя их снова взяться за работу.

Но Тернинке стоило только снять шапку, как все снова погружалось в темноту и бедные труженики снова засыпали.

Но наконец наступил настоящий рассвет, и Нуину пообещал своей прекрасной возлюбленной, что она скоро увидит свою прославленную мать. Однако сдержать обещание он не смог. Дважды побывав у волшебницы, он был уверен, что легко найдет ее в третий раз. Но тщетно он потратил два дня на поиски ее жилища. Он знал, что уже множество раз проехал с ним рядом, и не мог понять, почему Серена в этот раз не допускает его к себе, ведь он везет к ней дочь, которую она, без сомнения, нежно любит, да и остальные сокровища, которые она хотела получить. Нуину испугался, как бы Тернинка не заподозрила его в обмане, но последние доказательства его искренней любви совершенно излечили девушку от ревности, и теперь она беспокоилась только о том, чем заслужила немилость матери, которой никогда не видела и которая почему-то не желала видеть дочь. Они и на третий день не отступились от своего намерения и снова стали объезжать окрестности, но им не пришло в голову поступить так, как Нуину поступал прежде, — сказать Звонкогривке, чтобы она отвезла их к волшебнице, а лошадь наделена была способностью переноситься туда, куда ей приказывают, и никакое волшебство не могло ей помешать. Но Нуину этого не знал, и если его случайно осенила счастливая мысль, когда он попросил Звонкогривку доставить их в Кашмир, то теперь, когда он тщетно искал жилище Серены, он об этом не подумал.