Барабашка - это я: Повести - Мурашова Екатерина Вадимовна. Страница 23

Когда я вышла за дверь, мама сказала бабушке:

— Не нравится мне все это.

— Все в порядке, — ответила бабушка, составляя посуду в мойку (я слышала звон). — Просто девочка впервые задумалась о том, что ей придется когда-нибудь создавать семью. Помню, когда я была маленькая, то тоже думала о том, чтобы взять на воспитание сиротку. Потом, как видишь, прошло…

— Да нет, дело не в этом, — с досадой возразила мама. — Я недавно виделась с Юлей. Так вот она сказала мне, что встретила Ольгу на Невском с двумя какими-то мальчишками…

— Ну и что? Почему она обязана дружить именно с девочками?

— Да не в этом дело, мама! Как ты не понимаешь! — почти крикнула моя мама. — Если хочешь знать, Юля охарактеризовала этих мальчиков так: один оборванец, а другой — так просто олигофреник какой-то…

«Так, — подумала я, ложась на диван и раскрывая на коленях книгу. — Значит, какая-то мамина подруга видела меня с Жекой и Васькой. Ну что ж. Может быть, это и к лучшему». И я стала обдумывать, что хорошего в том, что мама и бабушка узнают про моих друзей, и что плохого. Думать так меня научила Ира Смирнова. «Вот какая бы ни случилась пакость, — говорила она, — если подумать немного, всегда можно придумать, почему это хорошо. И сразу легче делается. И с плохим справиться проще». Я уже несколько раз пробовала. Помогает, правда.

Мы с Васькой сидели на толстом тополином бревне и грелись на весеннем солнце. Точнее, делали вид, что греемся, потому что на самом деле солнце не грело совершенно и вообще было довольно холодно. Жека на корточках сидел поодаль и ничего не делал — просто смотрел куда-то вдаль.

— Замерзла? — спросил Васька и передернул узкими плечами.

— Не-а. А ты?

— И я — нет.

Жека вскочил, словно хотел куда-то бежать, но остановился на полдороге.

— Чего там? — спросила я у Васьки.

— Вон, гляди, Жар-Птица. И парень какой-то с ней… — Васька ткнул пальцем на дорожку.

По дорожке шла Жар-Птица в черно-красном осеннем пальто и синей фетровой шляпе. Вернее, не шла, а семенила вслед за высоким парнем с узким и злым лицом. Жар-Птица что-то быстро говорила ему, а лицо у нее было жалобное и испуганное. Парень, казалось, не слушал и все ускорял шаги.

— Но как же! Ты же говорил!.. — донеслось до меня восклицание Жар-Птицы.

Парень круто остановился, повернулся к ней и сказал что-то коротко и резко. Жар-Птица подняла локоть, словно защищаясь от его слов. Тогда он отвернулся, чтобы уйти, но она вдруг выпрямилась и выкрикнула что-то горько и презрительно. Я разобрала только: «Трус несчастный!» Парень снова шагнул к ней и вдруг наотмашь ударил ее по щеке.

Я вскочила с бревна, а Жека пискнул:

— Васька!

— Сидеть! — прошипел Васька и резко дернул меня за руку.

Парень прошагал мимо нас, засунув руки в карманы. Лицо у него было бледное и злое, а в узком длинном носу просвечивали белые хрящи. Жар-Птица, снова ссутулившись и как-то поблекнув, побрела в другую сторону.

— Но почему, почему, Васька?! — закричала я. — Я бы его!.. Как он смеет!..

— Не лезь, коли не понимаешь, — устало сказал Васька. — Коли б мы всунулись, только попортили бы все. А так, может, еще сладится…

— Что сладится?! — с ужасом переспросила я. — Ведь он же ударил ее!

— Ну и подумаешь, делов-то! — усмехнулся Васька. — Лишь бы не бросил. А то будет еще один вот такой… — Он кивнул в сторону Жеки.

— При чем тут Жека? — не поняла я.

— А притом! — обозлился Васька. — Чего, ты думаешь, промеж них было?! Книжки, что ли, вместе читали?! Так вот! И чего он так?.. Может, Жар-Птица Жеку кормит, считай, будущие грехи замаливает!

— Васька! — крикнула я и почувствовала, что сейчас заплачу.

Васька, наверное, тоже это почувствовал.

— Да ладно тебе, — поморщился он. — Не бери в голову! Это я сам дурак. Ты ж девчонка еще. Не бери в голову… А у них, может, и правда еще образуется. Видал я…

— Вась, — сказал молчавший до сих пор Жека. — А когда ты мне рогатку сделаешь? Обещал ведь…

— Сделаю, сделаю, — подтвердил Васька.

— А зачем тебе рогатка, Жека? — спросила я.

Отвратительная гримаса перекосила и без того некрасивое Жекино лицо.

— А вот вставлю туда камень и как запульну этому… прямо в глаз! Ба-амс!.. И еще училке школьной! Тоже в глаз! Ба-амс!

— Жека!.. — с упреком воскликнула я. — В людей нельзя стрелять! Никогда!

— Ха! Нельзя! — усмехнулся Жека. — В некоторых еще как можно!

— А учительница-то тут при чем?

— Да она изводила его, — хмуро объяснил Васька. — Он же, вишь какой, туповатый. Не понимал там чего-то… Вот она и изгалялась над ним… В угол ставила, по пальцам линейкой била…

— Так это ж… Жаловаться нужно было на такую… такую фашистку!

— Ха! Жаловаться! — Васька грустно и снисходительно поглядел на меня. — Кому? На что? Это если тебя кто стукнет, так твои мать с бабкой всех на ноги подымут. А за него кто вступится — подумай сама!

Я подумала и опустила голову.

Как-то незаметно пришла весна. На газонах среди прошлогодней травы появились новые зеленые стрелки, а на Жекином «огороде» из земли вылезло два каких-то бледно-желтых ростка. Жека утверждал, что это непременно картошка, и, если бы я его не останавливала, поливал бы их целый день кряду.

Как-то за ужином мама объявила, что на первую смену я поеду в лагерь, а потом она возьмет отпуск и мы вместе с ней поедем на Черное море. Я подумала о том, что Жека с Васькой никогда не видели моря, а потом спросила, можно ли мне не ездить в лагерь, а побыть в городе. Мама дернула шеей и сказала:

— Ни в коем случае!

Я сообщила Ваське, что, сразу как кончатся занятия в школе, меня отправят в лагерь. Он кивнул и равнодушно сказал:

— Значит, поедешь.

А я подумала, что ему это совершенно все равно, и мне стало обидно, потому что сама я очень привыкла к Жеке и Ваське и все время думала о них.

— Васька, — спросила я, — а тебе совсем наплевать, есть я или нет, да?

— Дура ты! — сказал Васька с такой злостью, что я даже опешила.

— А хочешь, я никуда не поеду? — спросила я. — Или поеду понарошку, а потом сбегу из этого лагеря и здесь буду жить, с вами. Хочешь?

— А жрать чего? — ехидно поинтересовался Васька.

— На вокзале да не прокормиться… — солидно, подражая Ваське, сказала я и засмеялась.

— Слушай, Ольга, сколько тебе лет? — вдруг спросил Васька.

— Тринадцать, а что? — удивилась я. Никогда раньше Васька не задавал мне таких вопросов. Мне вообще казалось, что его совершенно не интересует, как я живу и что делаю в то время, когда меня нет с ними.

— Ты совсем дура, да? — спокойно, даже задумчиво спросил Васька и отвернулся от ветра, чтобы прикурить.

— Да нет, вроде не совсем, — сказала я, честно подумав над этим вопросом.

— Так ты чего, не понимаешь, что ли, что про тебя подумают, если узнают, что ты здесь, с нами… жить тем более… что за тобой потянется…

— А мне наплевать, — сказала я, догадавшись наконец, что имеет в виду Васька.

— А родителям твоим?

— Не, родичам не наплевать! — усмехнулась я. — Помнишь, у меня фингал был?

— Ну? — нахмурился Васька.

— Так это родичи с помощью бабушкиной знакомой врачихи пытались проверить, что я тогда тут ночью делала. Вправду компрессы меняла или чего еще… — Рассказывая, я хотела развеселить Ваську и даже приготовилась смеяться вместе с ним, но в ту же секунду увидела, что ошиблась в своих ожиданиях. Васька посерел, потом на сером фоне выступили красные пятна, он закашлялся и, прижимая руки к груди, выкашливал отдельные, не связанные между собой слова: — Ты… Тебя!.. Из-за нас! Сволочи! Убью!

— Да ты чего, Васька?! — испугалась я. — Успокойся. Это ж когда было! И не убили же меня. А фингал — подумаешь, ерунда какая!

— Я думал, тебе из родителей кто двинул, — откашлявшись, сказал Васька, — потому и не спрашивал… А есть такие вещи, которые хуже смерти…