Монсегюр. В огне инквизиции - Семенова Татьяна П.. Страница 14

Анри красноречиво и пылко вещал, и слова его текли так складно и вдохновенно, как песнь трубадура. «Если бы Господь действительно услышал его речи, то непременно дал бы ему богатство, хотя бы за усердие», — подумал Пьер.

Тем временем Анри неожиданно прозаично завершил свою речь:

— Смилуйся, Господи, не прошу о манне небесной, пошли хотя бы тощенький кошелёк с деньгами на первое время, чтобы не умереть с голоду.

Договорив, он повернулся к Пьеру и замер в ожидании с прикрытыми глазами и блаженной улыбкой на лице. Оба молчали довольно долго. Наконец Пьер решил высказаться:

— Ну и где милость Божья?

Еле заметная усмешка играла на его устах. Анри деланно нахмурился.

— Подожди. Так быстро не получится. Расстояние слишком велико. Мы на земле, а Господь на небе.

Выдержав ещё одну недолгую паузу, он полез за пояс. Вытащил оттуда кошелёк, сделал изумлённое лицо и вдохновенно произнёс:

— Вот она, божья доброта. Спасибо тебе, Господи, услышал-таки несчастного и обездоленного.

Пьер во все глаза смотрел на кожаный кошелёк, где серебряными нитями был вышит его собственный вензель из первых букв имени и фамилии. Он машинально сунул руку за свой пояс и… разумеется, ничего там не обнаружил.

— Ну ты и ловок. Когда успел-то? — спросил он, растерянно разведя руками.

Анри обезоруживающе улыбнулся:

— Ну что ты, дружище, разве это я? — Он поднял взгляд к небу. — Это Господь услышал мои молитвы.

Анри взвесил кошелёк на ладони, удовлетворённо хмыкнул и деловито убрал его обратно за пояс.

— Ладно. Ты просишь Бога о милости, а я уповаю только на свой меч!

С этими словами Пьер схватился за рукоятку меча, но Анри примирительно взял его за руку.

— Не горячись. Я добрый христианин и поделюсь с братом выпавшим мне счастьем. Даже нет, отдам всё. Христос жил бедно и просто. Последую его примеру.

Он со вздохом протянул кошелёк хозяину.

— Так-то оно лучше, — расплылся в улыбке Пьер. — Однако, что ни говори, повадки у тебя как у рутьера. Это точно.

— Разве я похож на рутьера? — Анри, казалось, обиделся.

Пьер, изобразив на лице предельную серьёзность, осмотрел нового знакомого и, поморщившись, нарочито брезгливо произнёс:

— Похож. Взгляни на себя. Одежда в грязи, рукав почти оторван, губа разбита, на лбу ссадина.

— Ну, тогда ты тоже мне под стать, — в глазах Анри плясали весёлые огоньки. — В твоих светлых кудрях полно гнилой травы и сосновых иголок. Будто ночевал, как разбойник, в лесу. И лицо краше, чем у меня: всё в ссадинах и левый глаз заплыл.

Они рассмеялись.

— И какой добропорядочный человек пустит нас в дом обогреться? — развёл руками Пьер.

— Никакой, — подтвердил Анри. — Но попробовать можно.

— Ты знаешь здесь поблизости какое-нибудь селение?

— Да. Я эти места знаю неплохо. За холмами есть деревушка. Недалеко отсюда.

— Тогда пошли. Хотя нет, постой, — сказал Пьер, отвязывая от седла Ворчуна мешок с провизией. — Давай перекусим сначала.

Анри с радостью принял предложение. После хорошего куска жареной курицы, запитого лёгким красным вином, усталость как рукой сняло.

— Вот теперь в путь, — скомандовал Пьер.

Он взял под уздцы коня, и они двинулись вперёд.

Пьер хотел о многом расспросить своего спутника, но не стал бередить его раны. Просто поинтересовался:

— Куда ты теперь?

— Не знаю, — пожал плечами Анри. — У меня нет денег, нет коня. У меня ничего нет.

— А родственники? Друзья?

— К чему доставлять им неприятности? Инквизиторы вездесущи. Не пощадят тех, кто приютил меня. Уверен, они уже разослали своих гонцов по окрестным городам и сёлам.

— Да, Арнальди не оставит это дело безнаказанным, — согласился Пьер. — Наверняка будет искать.

— А ты куда направляешься? — поинтересовался Анри. — Ведь не обратно в Тулузу?

— Нет.

— А что ты делал на кладбище? — полюбопытствовал Анри. — Хотел посмотреть, как Арнальди выкапывает трупы? Весёлое занятие для рыцаря.

И он брезгливо поморщился.

— Просто присоединился к толпе, чтобы стража ворот не приставала с расспросами, зачем выезжаю из Тулузы.

Анри пристально посмотрел на Пьера.

— А тебе есть что скрывать?

Пьер понял, что сказал лишнее. Спутник спутником, но язык надо держать за зубами. Доверять нельзя никому. Тем более что его послали с ответственной миссией в Монсегюр. Надо быть предельно осторожным.

— Скрывать мне нечего, — поспешил ответить Пьер. — Еду в Фуа к дяде. А стражников не люблю. Выспрашивают, вынюхивают…

— Так Фуа в другой стороне. Тебе придётся делать большой крюк.

— Придётся. И благодарить за это я должен тебя. Завёл меня совсем в другую сторону.

Анри примирительно произнёс:

— Не стоит так расстраиваться по пустякам. Может, оно и к лучшему. Будет теперь у тебя спутник. Путь-то неблизкий. А всякой мерзости полно кишит на дороге. Вдвоём-то оно спокойнее.

— Ты тоже хочешь идти в Фуа? — удивился Пьер.

— А мне всё равно куда. Лишь бы подальше от Тулузы. Дома теперь у меня нет, — печально вздохнул Анри.

Пьер понимал своего попутчика. Даже если бы тот покорно подчинился инквизиции, его всё равно привлекли бы к суду и признали виновным. Хотя бы по статье соумышления в ереси, ведь он хоронил еретика.

По двадцать шестому канону Нарбоннского собора 1233 года для осуждения не требовалось даже допроса. Достаточно показания свидетелей, чтобы обвинить. Всякое отпирательство и оправдательные речи самого подсудимого в счёт не принимались и не имели никакого значения.

Пьер на минуту представил, что ждало бы Анри, останься он в Тулузе. Его отца сожгли (пусть даже уже мёртвого), а по закону дети и внуки погибшего на костре еретика лишались всех гражданских прав. Помимо всего прочего, Анри отлучили от церкви (и это сделал сам Арнальди), а значит, ему предстояли нелёгкие испытания.

Во-первых, отлучённый должен носить специальную одежду тёмного цвета, сшитую на манер сутаны. Вид каявшегося был поистине жутковатый, напоминал восточного схимника. На одеяние нашивалось два жёлтых креста, [12] капюшон спускался на лицо, в нём прорезались отверстия для губ и глаз. Всякие украшения из золота, серебра, а также шёлковые уборы воспрещались. Помимо прочего, каявшийся должен был по воскресеньям и праздникам, кроме Богоявления и Вознесения, являться в церковь с пучком розог. Во время чтения Апостола следовал обряд бичевания. Отлучённый снимал одежду и обувь, оставаясь в одном нижнем белье, и, держа в руках крест, предлагал бить себя священнику. Такое же бичевание проходило во время каждой церковной процессии. Вместо свечей каявшийся нёс розги и по окончании крестного хода подходил к священнику для получения ударов. Дома им предписано было неустанно молиться, соблюдать посты. Если в поведении каявшегося что-то не устраивало инквизитора, он мог лишить его всего имущества. Замаливать грехи отлучённых посылали в святые места. Первым делом следовало посетить тулузский кафедральный собор святых Стефана и Сатурнина, затем монастыри и храмы в Сен-Дени, Сито, Клюни и других городах. Всё это сопровождалось публичным бичеванием, бдением, постом, истязаниями и постоянной молитвой. Но, пожалуй, самым страшным наказанием было полное презрение со стороны населения. С таким человеком воспрещалось общаться, разговаривать, посещать его дом. Даже врач не мог прийти к отлучённому больному, иначе его сочли бы соучастником ереси. И такое церковное наказание могло длиться пять лет, а то и десять.

Пьер даже представить не мог Анри в роли каявшегося. Впрочем, и себя тоже. Это было немыслимое испытание, жестокое. По нему, так лучше смерть на костре, чем позор и отречение от мира.

Он сочувственно покачал головой:

— Да, в Тулузу тебе идти опасно. Но не будешь же ты вечно бродить по дорогам, надо найти какое-нибудь пристанище.

— Я думал об этом. Единственный приют для гонимых — Монсегюр. Туда и направлюсь. Только провожу тебя до Фуа. Ты путешествуешь один. В случае опасности можешь рассчитывать на меня. Мой меч к твоим услугам. Я в долгу перед тобой. Надеюсь, по дороге не выдашь меня инквизиторам?