Из-за девчонки (сборник) - Туинов Евгений. Страница 31

– Мне кажется, он тебя любит, – осторожно заметил Игорь: разговор опасно приближался к запретному.

– Ах, любит – не любит, какое мне дело! – с досадой сказала Соня. – Да не меня он любит, а себя, свою загубленную молодость. В таком же смысле и Муза Ивановна меня любит – не меня, а свои собственные школьные двойки.

Здесь Соня была отчасти права: математичка Муза Ивановна питала к ней необъяснимую симпатию и, награждая ее очередным „бананом“, так сокрушалась и горевала, как будто ставила двойку самой себе. Игорь подозревал, что Муза Ивановна мучается тем же „комплексом Эйнштейна“, но, оказывается, у Сони было наготове совсем иное объяснение.

– Ты хочешь спросить: „А я?“ – безжалостно продолжала Соня, хотя Игорь ни о чем ее не собирался спрашивать. – Тебе, Игорек, не хватает собственных ошибок, тебе тоскливо без ошибок жить. Я для тебя находка. И шел бы ты лучше домой. А то завтра скажет твой заграничный братец: „Что это у Игорька моего такой бледный вид?“ – „А это Софья Георгиевна Мартышкина его доконала“.

Игорь встал: на сегодня с него и в самом деле было достаточно.

– Да, ты точно не в форме, – сказал он. – Пойду.

– Вот и правильно, – ответила Соня и тоже встала.

– Но на будущее, – глядя в сторону, проговорил Игорь, – не трогала бы ты лучше моего брата.

– Хорошо, – неожиданно согласилась Соня и поцеловала Игоря в щеку. – Спокойной ночи. Я махну тебе в окошко рукой.

Помедлив, Игорь повернулся и вышел в большую комнату.

Дядя Жора по-прежнему сидел за столом в майке и делал вид, что читает газету. У него были печальные, совсем собачьи глаза.

– Ну, позанимались? – тихо спросил он. Слышимость в квартире была идеальная.

– Да, позанимались, – ответил Игорь. – Всего хорошего.

И вышел на площадку.

На лестнице Игорь помедлил, затем стал неторопливо спускаться. Таков был их ежевечерний ритуал прощания, и изменять ему сегодня, несмотря ни на что, не было причины. В конце концов, он знал, на что шел: Соня не обманывала его и не обнадеживала. Все, что она сказала сегодня, она могла сказать и вчера, и позавчера, да, собственно, и не раз говорила.

Снег на улице шумно таял: вдоль тротуаров бежали коричневые ручьи. Было так тепло, как будто сквозь коричневое небо светили невидимые солнечные лучи.

Прямо перед домом был разбит чахлый скверик, по другую сторону которого блестели широкие витрины универсама. В этот поздний час магазин был закрыт. Игорь прислонился спиной к витрине и поднял глаза к Сониному окну.

Ему нравилось, как расположено окно ее комнаты, – в самом центре широкой стены девятиэтажного дома. Можно было вообразить, что весь дом – это толстая скорлупа, окружающая маленькое светящееся ядрышко Сониной комнаты. Сколько раз, уходя от витрины универсама, он бросал последний взгляд на цветные окна, и ему становилось тепло от мысли, что ее комната со всех сторон прикрыта такой мощной бетонной скорлупой.

Три цвета было в спектре ее окна: зеленый – когда она занималась (или делала вид, что занимается) за письменным столом, оранжевый – когда она сидела у зеркала при свете обеих ламп, и розовый – когда читала на тахте. Иногда Соня снимала настольную лампу и ставила ее на пол, чтобы удобнее было читать, не слезая с тахты, тогда комната наполнялась сумрачным, подводным светом.

Окно было над двумя большими деревьями. Когда она подходила к нему, отчетливо можно было разглядеть ее лицо, освещенное настольной лампой и потому ярко-розовое, как лампочка, на зеленом фоне. Соня что-то листала, и по стенам бегали косоугольные тени. Она тянулась к книжной полке, висевшей над столом, – тени на стенах, вытягиваясь, начинали метаться. По движению теней Игорь мог догадаться обо всем, что Соня делает. Вот – широкая прямоугольная – взметнулась к потолку и на миг погрузила в плотный сумрак всю комнату: это стелется на тахту плед. Вот мелькнули вдоль стен какие-то странные блики, как от стекол вдалеке проезжающего автомобиля, – распахнулись полированные дверцы шкафа. Это был целый мир – ее окно, и Игорь мог долго стоять у темных витрин универсама, запрокинув голову и расшифровывая блики и тени.

Было поздно, но не настолько, чтобы садиться к зеркалу и включать верхний свет. Игорь часто спрашивал Соню, что она в таких случаях делает. Соня со смехом отвечала, что просто сидит и любуется собой. Сейчас окно горело зеленым огнем, оно летело сквозь сырую темноту, словно карта с яркой рубашкой.

Но вот штора ласково колыхнулась, отодвинутая розовой рукой, Соня привстала и выглянула наружу. Приоткрыв форточку, она звонко, по-мальчишески свистнула и, размахнувшись, бросила что-то на улицу. Первым побуждением Игоря было сорваться с места и побежать через сквер, но он заставил себя подождать, и, только когда фигурка Сони исчезла, он неторопливо пошел к тому месту, куда по расчету это должно было упасть. Комок бумаги успел-таки размокнуть, когда Игорь его нашел. Он развернул бумагу и, подойдя поближе к приделанному к стене уличному фонарю, прочитал:

В такой короткой записочке Соня ухитрилась сделать грамматическую ошибку: вместо „что бы“ у нее было написано „чтобы“. Должно быть, Игорь долго стоял с запиской в руке и широко улыбался, потому что подвыпивший прохожий проковылял мимо него, остановился, обернулся и хотел что-то сказать. Но передумал, махнул рукой и побрел дальше, неся на плечах свою покачивающуюся, тусклую, как станционный фонарь, вселенную. Игорь не любил нетрезвых людей, но этому человеку он от души пожелал вдогонку (мысленно, разумеется) всего самого доброго.

Потом он вернулся к витрине универсама и, не чувствуя еще, что замерз, снова запрокинул голову. Судя по освещению, Соня сидела у зеркала и, невидимая отсюда, любовалась собой. „Она тысячу раз права, – думал Игорь, – и сто тысяч раз не прав тот болван, который задумал подстричь все деревья. Что за дикая идея, чтобы все на свете девчонки непременно получали пятерки по геометрии?!“ Ну а то, что он занимается с Соней, „курирует“ ее, пытаясь подогнать под очередной график для своей десятиминутки, – разве это не попытка рассадить по линейке кусты? Эта мысль не впервые приходила Игорю в голову, и ему хотелось бы поскорее дожить до тех времен, когда она покажется нелепой и странной.

Сюда, к витрине, однажды вечером подошла Нина-маленькая. В накинутом на плечи пальто она долго стояла поодаль, и Игорь не сразу ее узнал. Был мороз, снег хрустел под ногами, сестра приблизилась. „Постыдись, – тихо сказала она, – ты же сам на себя не похож“. И они вместе вернулись домой, не проронив по дороге ни слова. Свет у родителей был погашен, старики усиленно притворялись спящими… Но на другой вечер Игорь опять стоял в одном пиджаке у витрины универсама.

Ему казалось, что стены Сониной комнаты озарены цветными отблесками легенд ее детства. Одну, может быть и не вымышленную, Игорь очень любил. Даже сейчас, вспомнив о ней, он растроганно заулыбался. Это был рассказ о том, как, потерявшись в городском парке воскресным вечером, пятилетняя Соня забралась на эстраду (шел какой-то концерт) и, приказав конферансье опустить микрофон, принялась бесстрашно декламировать стишки. А в это время ее мама, совершенно обезумев от горя, бегала по темным аллеям, обливаясь слезами и не произнося ни слова.

„Ты понимаешь, Георгий, – говорила сама Наталья Витальевна, обращаясь, по обыкновению, к мужу, – мне казалось, что если я ее позову, позову по имени, то никогда уже больше не увижу. Люди спрашивали меня, что случилось, но я только отмахивалась и бежала дальше“. Потом она услышала разговор проходивших мимо мужчин: „Отчаянная девчонка, ох, вырастет – кто-то наплачется с ней!“

А Соня в это время, переждав аплодисменты, объявила, что теперь она будет танцевать, все равно ее мама потерялась, и ей идти теперь некуда. „И было на мне оранжевое платьице, яркое, как мак“, – подхватывала в этом месте Соня, обязательно в этом месте и непременно произнося одни и те же слова: „Яркое, как мак…“