Из-за девчонки (сборник) - Туинов Евгений. Страница 55
Странный он какой-то был сегодня, то есть он всегда был чуть-чуть странный, а сегодня в нем вроде бы напористость стала прорезываться или просто он из-за Таньки нервничал. Ну надо же было запереть человека в ее день рождения, без штанов оставить! Ну что за дела!
Леха откинул руку с книгой в сторону, поднял голову и заговорил вдруг стихами:
Он еще о чем-то таком же грустном и тоскливом читал, и было ясно, что это он свою несчастную любовь к Таньке имеет в виду, и про Таньку там угадывалось, и снова про него самого. Слёзные были стихи. Но под конец я чуть не обидел Леху – чуть не засмеялся на весь двор. Уж очень смешон он был в трусах и майке на своем балконе, с томиком стихов в откинутой руке и с этими его мечтами и преисподнями.
– Ну как? – спросил Леха, закончив говорить стихами и сразу сникнув.
– Евтушенко? – сдерживая смех, уточнил я.
Леха потупился и сказал:
– Нет! Это мои стихи.
Что-то новенькое. Стихов Леха еще не сочинял, кажется. До чего довели человека!
– Ну? – снова спросил он, ожидая, видимо, похвалы или сочувствия.
– Сойдет. Только при гостях не читай, – сказал я и пошел домой за Лехиной одеждой.
– Почему?! – крикнул он мне вслед.
Но я уже не стал ему отвечать, да и что я мог ответить…
Связав вещи в узелок, с третьей попытки я закинул их Лехе на балкон. Хорошо еще, что Егорихи, кажется, все же не было дома. Узелок мой дважды падал прямо в середину клумбы под окнами и помял там какие-то обожаемые ее астры и георгины.
Впрочем, этого могло и не быть, если бы Леха не поленился бросить мне с балкона конец веревки. А так эта операция по извлечению Лехи из заточения была у нас с ним отработана до мелочей.
С соседкой на первом этаже ему, правда, очень не повезло. Если бы не Егориха, все было бы куда проще и безопаснее. Даже, может быть, и не в ней было дело, а в ее цветах. Так она их лелеяла, так за них переживала и так сражалась с Лехой, что не совсем понятно было, зачем они ей. Я, как всегда, думал: цветы людям в радость выращивают. А когда из-за них только зло да ненависть, лучше и не сажать. Правда, во дворе поговаривали, что Егориха поторговывает цветами на базаре. Тоже мне – цветовод-любитель! Когда она бдительно сидела дома у окошка, Лехе удрать со своего балкона было невозможно. Такое начиналось!.. Мы уж пробовали.
Леха даже в комнату не зашел – прямо на балконе оделся. Штаны ему давно были коротки, но в поясе великоваты, куртка вроде впору, да какой-то он в ней был неуклюжий. Может, из-за того так казалось, что и штаны и куртка были мятыми, а сам Леха, аккуратист и чистюля, выглядел всегда причесанным, прилизанным, сияющим, как надраенная пряжка на солдатском ремне, которым меня в детстве пороли и который я приносил Лехе вместе со штанами, чтобы не спадали.
Леха сунул руку под деревянный ящик на балконе. В ящике хранились пустые бутылки, старые цветочные горшки и всякая ненужная мелочь и рухлядь, которую еще жалко было выбрасывать. А под ним мы прятали сложенную самодельную веревочную лестницу, по которой Леха спускался с балкона и забирался назад перед приходом родителей. Мы с ним даже придумали когда-то приспособление, чтобы лестница не висела, пока Леха в бегах был, не болталась под балконом, не мозолила глаза Егорихе. Мы к нижней ступеньке привязали резинку, которая и подтягивала лестницу вверх. При возвращении нужно было лишь потянуть за тонкую бесцветную леску, которую мы оставляли специально, и лестница спускалась.
– Нету! – распрямившись, сказал Леха. – Батя, наверное…
– И что дальше?! – крикнул я.
Вечно у него что-нибудь случается в самый неподходящий момент!
– «Дальше, дальше»!.. – неожиданно огрызнулся Леха. – Дальше надо веревку в ванной снимать.
– Ну так снимай скорее!
Леха ушел в квартиру.
– На ней там белье, – сказал он, вернувшись. – Мать навешала. Еще не высохло…
Тоже мне – Ромео! Мать, белье не высохло… Прятал бы лестницу подальше, глядишь, давно бы Таньке своей за цветами сгонял. А белье бы на балкон вывесил, уже высохло бы. Стихи, видишь ли, он читает, в шезлонге сидит нога на ногу!.. Запирая Леху, родители, наверное, нарочно не занимали бельем балкон. Как-никак, а не совсем в клетке. Можно свежим воздухом подышать, даже позагорать, если летом.
– Ну и сиди там один! – потерял я терпение. – Суши свое белье. Я пошел.
Если бы я в самом деле сейчас пошел, Леха небось сиганул бы с третьего этажа. Но я так только – погрозил и остался стоять под его балконом. Знаю я этого влюбленного Леху! Он на все способен.
– А-а-а! – заорал Леха и исчез за тюлевой занавеской в квартире.
Когда он появился снова, лицо у него было зверским и решительным, а сам он как попало обмотан бельевой веревкой, на которой еще остались не снятые впопыхах носовые платки и несколько пар носков. Леха яростно извивался внутри этого веревочного кокона, пытаясь стряхнуть с себя остатки белья. Один носок даже упал с балкона, и мне пришлось подобрать его и сунуть в карман. Носок был аккуратно заштопан на пятке, нитки подобраны умело и в тон, так, что штопку не сразу и заметишь.
Леха нашел конец веревки и, примотав его к балконным перилам, стал раскручиваться, освобождаясь от пут.
– Ты узлов, узлов побольше наделай, – посоветовал я. – Спускаться – ладно, зато подниматься будет легче.
Узлы он вязал торопливо и молча, с сосредоточенным напряженным лицом. Толстые Лехины губы беззвучно шевелились, будто он шептал какие-то заклинания. Это у него с детства такая привычка была – губами шевелить, когда что-нибудь усердно делал. В окне Егорихи, кажется, шевельнулась занавеска… Или мне почудилось?
Наконец Леха бросил веревку вниз и перелез через перила. Да, с лестницей-то было удобнее. Мимо окон второго этажа Леха спустился спокойно. Он перебирал сильными руками по веревке, сопел и потешно сучил ногами в коротких штанах. Я только боялся, выдержит ли бельевая веревка такую тушу.
Стоило Лехиным ногам зависнуть над Егорихиным окном, как нежданно-негаданно отдернулась занавеска, и в открытую форточку почти по пояс высунулась сама Егориха и стала ловить Леху за ногу! Бравая, однако, была старушонка!
– Я тебе! – орала она на весь двор. – Люди добрые! Что же это делается-то средь бела дня! Я тебе потопчу цветики! Я вот тебе!..
Леха завис метрах в трех от земли, поджав ноги чуть ли не до подбородка. Рукой до него Егориха дотянуться не смогла. Но тут же она сменила тактику, просунула в форточку свою деревянную суковатую клюку и уже ей стала цеплять Леху за ноги. Так у нее дело пошло успешнее.
– Лезь назад! Назад, ирод окаянный! Все отцу-то скажу, как ты тут акробатишь! – стращала она.
В том, что она скажет, можно было не сомневаться.
– Прыгай, Леха, – посоветовал я. – Все равно застукали.
И Леха прыгнул.
Затрещал куст георгина под его ногами. Что-то нечленораздельное голосила из форточки Егориха, но мы уже были за пределами двора.
– Всё! – отдышавшись, сказал Леха. – Назад хода нету.
– Сколько тебе добавят за побег? – спросил я.
– Неделю, не меньше. И лестницы теперь у нас не стало…
– Ладно, – сказал я и повернулся уходить, – мне еще уроки надо доделать…
Но стоило мне вернуться домой и сесть за стол, как в дверь позвонили. Я даже пожалел, что у нас нет глазка в двери, потому что был уверен: пришла Егориха.
– Кто там? – спросил я тихонько через дверь.
– Да я это…
Леха стоял на пороге несчастный и жалкий, да еще в этих мятых коротких штанах, из-под которых выглядывали носки, в этой сиротской курточке, под которой – я знал – у него не было и рубашки.
– Чего тебе? – спросил я, впуская его в квартиру.
– Деньги забыл, – сказал он шепотом.