Тени Авалона - Олейников Алексей Александрович. Страница 52

Дженни шла пустыми галереями, где стучало эхо шагов, шла по высоким узким коридорам со стрельчатыми окнами, из которых падали косые столбы света, разлиновывали коридор на свет и тень, свет и тень. Как клавиши пианино.

«Умеют ли Барды Магуса играть на таких инструментах?»

Суд, Марко, история с мамой, Талос, мертвый город, похищенные печати, заговоры и тайны – она будто была на дне колодца в старой электронной игрушке, а сверху падали и падали бетонные блоки, один другого тяжелее, и не было сил ни увернуться, ни сдвинуть их с места.

Дженни вышла на верхушку одной из боковых башенок (по извилистому, как кротовья нора, ходу) и вдруг встала.

Арвет. Сидел на складном стульчике и рисовал.

– Привет, – он поднял глаза. – Классно выглядишь. Как ты?

– Спасибо, так себе, – Дженни села на нагретый на солнце камень. – Ты же на полигоне?

Арвет огляделся:

– Разве?

Дженни не сдержалась, улыбнулась. Вышло смешно.

– Не, эти танцы с волками не для меня, – его карие глаза блеснули на солнце, сбили ей дыхание.

Они молчали довольно долго. Арвет щурился и легко и быстро касался карандашом бумаги. Дженни смотрела, как он рисует, а солнце золотит его ресницы и плавит воздух на профиле, и из сердца у нее никак не уходило напряжение, она думала сразу обо всем, что случилось с ее жизнью за прошедший год, и оттого не могла закончить ни одной мысли до конца.

– Я запуталась, – сказала девушка. – Слишком много всего, слишком быстро.

Арвет показал рисунок.

Мягкие холмы, обрывистая линия утеса, облака и чайки. Ничего необычного.

– Зачем люди рисуют, когда есть фотоаппараты?

– Ни один фотоаппарат не увидит того, что видит человек. Фотография – это застывший свет, комбинация электронов на карте памяти. А картина несет след того, кто ее нарисовал, она светит светом самого художника. Портреты, марины, пейзажи, натюрморты – это слова и фразы художника, его алфавит – краски.

Это как ясный взор, только у каждого художника он свой, и никто, кроме него, не сможет написать картину именно так. Иначе – смогут, но вот так, как видит он, и увидеть то, что видит он, – не смогут. Понимаешь? Рисунок – зеркало для художника, только зеркало, которое меняется само.

– Ты же не учился рисованию? Почему так уверен?

– Учился немного, – Арвет прищурил глаз, поглядел на вид, потом на рисунок. – Но это неважно, учился ты или нет. Важно, кем ты себя сам считаешь. Я раньше не понимал, а теперь вот понял…

Он повернулся:

– Пока плыл сюда, на Авалон, думал. Я все никак не мог понять, кто я.

Дженни улыбнулась:

– Ты Арвет Андерсен, внук шаманки Элвы…

– Да, шаман, прошедший посвящение старика Мяндаша. Я скачу по небу на солнечном олене и держу в руке железное перо. Но еще я – служка в церкви Святого Олафа, а еще – сын своей мамы и своего отца. Так кто я на самом деле?

– Ты тот, кто спас меня. Кто всегда спасал меня и приходил за мной. Даже туда, куда не мог прийти.

– Для тебя я такой. Но для себя кто я есть? Что я значу, что я могу? Раньше я не сомневался, жизнь была как прямая дорога. А теперь все…

– …как в тумане, – закончила она. – Все непонятно. Это я виновата. Во всем, что происходит, во всем виновата я! Люди гибнут, судьбы ломаются, жизнь летит под откос. Если бы я не открыла ту дурацкую клетку, ничего бы не было!

Дженни, видно, посмотрела прямо на солнце, оттого глаза заслезились.

– Есть и хорошие вещи.

– Какие?!

– Я снова начал рисовать, – улыбнулся саам. – Думал, совсем бросил. А после похода в мертвый город как прорвало. Всегда есть хорошие вещи, во всем.

– С тех пор, как ты приплыл, мы почти и не были вместе вот так, как сейчас, – вздохнула Дженни. – Все на бегу, все время спасаю или спасаюсь. Нет времени, чтобы просто посидеть на ветру, поглядеть на море. Всегда должно быть время поглядеть на море.

Арвет протянул набросок.

– Уже закончил?

Картина не изменилась, только в углу выросла башенка, на которой можно было различить две маленькие фигурки.

– Допустим… Если все картины о чем-то говорят, тогда о чем твой рисунок?

Арвет задумался:

– О свободе. Об одиночестве. О готовности к молитве.

– Ты до сих пор веришь в Бога?

– А что поменялось? – Арвет пожал плечами. – Оттого что я стал шаманом, с Богом ничего не случилось.

Девушка только руками развела:

– Вот упертый!

Она встала, уперла кулаки в бока:

– Эй, Бог! Ты там, наверху! Если ты там, всемогущий и всеведущий, скажи – зачем все это?

– Джен, он так не ответит, – мягко сказал Арвет.

– Да он вообще не ответит! – Дженни начала кипятиться. – Это же глупо – полагаться на какого-то всемогущего дядю, который решит твои проблемы. Если он есть, как допустил, чтобы маму унесли в Тартар? Чтобы Марко лишился половины жизни? Чтобы погиб город и весь Магус Дьюлы?

– Джен…

– Каким жестоким надо быть, чтобы ничего не делать, когда на войне гибнут дети?!

– Или Бог садист, или его нет, – перебил ее Арвет. – В любом случае, молиться ему бессмысленно. Так?

– Пусть он ответит, если есть! – не сдавалась Дженни. – Сам подумай, сколько мы всего видели, а Бог на глаза не попадался.

Зачем смерть, Бог?! Зачем ты всех убиваешь, Бог? Что мы тебе сделали?!

Ее знобило, сердце колотилось сильно-сильно и хотелось плакать. Этот мертвый город она не забудет никогда.

Арвет встал, обнял ее.

Стало немного теплее.

– Думаешь, мне бы не хотелось, чтобы он был? – сердито сказала Дженни. – Тебе плохо – помолился, и легче стало, наверное. А мне куда идти?

– Ко мне, – серьезно сказал Арвет.

Его дыхание грело затылок, и мурашки ползли по шее, и Дженни хотелось стоять так вечно, и уже не спорить, а просто слушать море.

– Завидую я, – буркнула она, остывая. – Ты со своим Богом как в шубе на морозе. А я голышом.

– А может, он не садист, – сказал Арвет. – Может, он слишком любит людей.

– Любит?! – Дженни аж задохнулась. – Как же он может стоять в стороне, если убивают ребенка?!

– Один раз вмешаешься – придется вмешиваться всегда и везде. Нельзя спасти в одном месте, а в другом уберечь, придется спасать еще и еще. И тогда что останется от свободы человека? Мы будем просто игрушками в его руках. А ты представь, каково это – мочь все, и видеть, и понимать всех людей и их поступки, любить всех и при этом добровольно ограничить свое всемогущество ради свободы всех. Ты подумай, какая это мука.

Дженни недовольно засопела. Она все равно была не согласна – нельзя, нельзя допускать зла! Но понимала, что этот спор сейчас можно закончить только ссорой.

А ссориться она не хотела. Она хотела стоять вместе с ним.

– Арви?

– Чего?

– Я бы не хотела никого спасать, – шепнула она. – Хотя бы годик.

Юноша положил подбородок ей на плечо.

– Смотри – закат. Каждый вечер солнце опускается в бездну, и где гарантия, что вернется? Но оно проходит круг и восходит снова. Раз за разом. Просто делает, что должно. Лучше быть, как солнце…

– Смешной ты. Солнце – огромный шар газа. И это мы вокруг него вращаемся.

– Тем более, – с жаром возразил он. – Ты подумай – болтается в черном космосе, одно, в компании каких-то мелких камешков. И ведь не устает, светит. Если бы я стал пастором, то вместо проповедей рисовал бы картины.

Дженни хихикнула:

– Представляю зрелище – все собрались послушать слово святого отца, а тут ты на треноге выносишь холст. И сдергиваешь покрывало.

– А что? Я слыхивал проповеди и хуже.

– Арви, Арви, ну зачем ты приплыл, глупый ты саам.

– Чтобы тебе было кого шпынять, разумеется.

Глава семнадцатая

Черный «Рэндж Ровер» уткнулся носом в дюну, энергично заработал колесами, но не продвинулся вперед. Водитель сдал назад, загнал машину в тень чахлого деревца.

Раздраженно опустил шторки, затемнил окна. Дальше – пешком, когда зайдет солнце. Та его часть, которая некогда была демонием, слышала хор бывших собратьев, они шли по следу.