Конверт из Шанхая - Кузьмин Владимир Анатольевич. Страница 13

– Далее у меня одни вопросы. Потому что не важно, от чего проснулся покойный, а все остальное вроде именно так и выглядит.

– Так! Вы сказали «выглядит». Что вам не нравится, что вас смущает?

– Папка. Вернее, то, что она пуста. Преступник взял какие-то бумаги, но не взял такую дорогую вещь, как несессер.

– Ну, преступник мог попросту не осознать ценность этого предмета. А вот что было в папке – вопрос весьма важный.

– И что интересного для грабителя могло в ней быть? – спросила я.

– Ценные бумаги, облигации, чеки, – наконец принял участие в разговоре и дедушка.

– А счеты?

– Что счеты?

– Счеты обычно используют, чтобы считать, – пояснила я свой вопрос.

– Может, Михаил Наумович подбивал общую стоимость бумаг, хотя ее он, уж наверное, должен был знать заранее. Но мог, к примеру, пересчитывать стоимость бумаг по курсу ассигнаций к золотому рублю. Или к какой иностранной валюте.

– Иван Порфирьевич, а что было в том футляре? – спросила я призадумавшегося господина Еренева.

– Арифмометр [28], – ответил тот.

– И что вам показалось странным в этом счетном приспособлении?

– А разве мне показалось?

– Показалось, а то с чего бы вам вот этак головой качать?

– Странным мне показалось то, что у покойного была столь новомодная вещица, как арифмометр Однера, а он пользовался счетами.

– Да тут ничего удивительного нет, – отмел все сомнения дедушка. – Я и сам во времена, когда приходилось постоянно заниматься бухгалтерскими делами, всегда держал на столе и счеты, и арифмометр. На счетах привычнее, а оттого быстрее складывать и вычитать. На арифмометре много быстрее и точнее получается умножать и делить, особенно большие числа. И такая особенность, чтобы одновременно пользоваться и счетами, и арифмометром, водится за очень многими.

Прибежал официант, Иван Порфирьевич сделал заказ.

– Хорошо, – вернулся он к прежней теме. – Подведем итог. Совершено ограбление с убийством. Вероятнее всего, преступник ночью, когда все спали, незамеченным прокрался к двери купе жертвы, вскрыл ее либо ключом, либо отмычкой и вошел. Но неосторожное движение или иная причина разбудили жертву, преступник схватил орудие убийства – либо принесенное с собой, либо находившееся в купе – и нанес жертве смертельный удар. Были похищены бумажник с деньгами и некие бумаги из папки на столике. Чемоданы, одежда и прочие вещи остались нетронутыми. Чемоданы и одежда понятно. Убийство – это вам не кража, господа присяжные поверенные, так что преступник был испуган, желал побыстрее покинуть место преступления, а чемоданы и одежда ему бы мешали, могли выдать его при встрече с кем бы то ни было, привлекли ненужное внимание, мог возникнуть переполох. А вот несессер… То ли он не был оценен по достоинству, то ли?.. Непонятный, пока необъяснимый момент. Как бы то ни было, преступление можно квалифицировать как ограбление со взломом и непреднамеренное убийство. Десять лет каторги! Но для этого нужно преступника установить.

Иван Порфирьевич вновь задумался и умолк, пришлось отвлечь его.

– Постойте, пожалуйста, – обратилась я к нему. – Я про орудие убийства хотела спросить. То есть что вы о нем думаете?

– Да, разумеется. Необычное орудие. Никогда прежде такого не видел. Оно в равной мере может оказаться… ну чем-то вроде ножа для бумаг, если принадлежало убитому, или настоящим оружием, если было принесено преступником.

– От входа было плохо видно, но мне показалось, что на рукояти был рисунок?

– Был. Орнамент вдоль ее верхнего и нижнего краев. Но он мне ничего и ни о чем не говорит. Могу нарисовать?

Рисунок и нам с дедушкой ничего не напомнил.

– Ох, что вы там про личность преступника собирались сказать, Иван Порфирьевич? – спросил дедушка.

– Я, Афанасий Николаевич, хотел сказать, что наши рассуждения были нужны лишь для того, чтобы помочь эту личность установить. Так что мы с вами свою миссию исполнили, приготовились дать показания самым тщательным образом. А дальше уж не наше дело.

От этих слов дедушка повеселел.

– Дедушка, давай я тебя стану называть по имени? – спросила я.

– С чего вдруг?

– Ну ты слишком молодой, чтобы быть дедушкой такой взрослой внучки. На тебя вон дамы вчера заглядывались.

– Не смеши меня, Даша! Грешно это, смеяться рядом с покойным.

– А что! Дарья Владимировна права, – поддержал мою мысль господин Еренев. – Вот сейчас будет станция, вы прогуляйтесь по перрону, сами увидите.

– Заговор! Вы меня отправляете гулять по перрону, а сами станете со следствием общаться! Не допущу! Я тоже любопытный! И не старый еще, как вы же любезно отметили. Может, от меня следствию тоже польза выйдет?

– Да не будет никакого следствия, – вздохнул товарищ прокурора.

– То есть как?

– Позже все растолкую. Мы на станцию прибыли, предлагаю пройти на перрон ко входу в первый класс. Все произойдет весьма быстро, так что нам лучше быть под рукой.

6

Мы спустились на перрон, вернее, на невысокий дощатый настил, служивший здесь в качестве перрона. Я не успела еще ступить на землю, когда мимо пробежал проводник из первого класса. Добежал до жандарма, что-то тому сказал. Настала очередь пробежаться жандарму. Он бросился в сторону крохотного домика чуть в стороне от станционного здания.

Вся эта суета имела итогом приход к поезду двух жандармов, того, кто бегал, и другого, за которым бегали. Второй был старше чином, простодушен лицом и имел дурную привычку часто трогать свои усы. Оба взобрались по ступенькам в вагон. Чем они там занялись, мы не видели, но я вполне точно могла себе это представить.

Минуту спустя выпрыгнул из вагона давешний старший железнодорожный служащий.

– Господа! И дамы! – закричал он. – Покорнейше просим всех пассажиров через вагон первого класса пока не ходить. Тех, кто сам едет первым классом, просим покамест прогуливаться. Или в ресторацию, что ли, пройти. Вот такая у нас просьба.

Естественно, что все, кто слышал эту речь, кинулись к оратору с вопросами, но тот очень быстро удалился со сцены.

Еще через минуту младший чином жандарм затрусил, стуча подковками по доскам, в сторону станционных зданий. Почти вслед за этим в вагон позвали нас. Вернее, позвали Ивана Порфирьевича, а я уж увязалась за ним самостоятельно. Дедушка сделал было движение пойти следом за нами, но раздумал.

– Сюда извольте пройти, ваше высокоблагородие, в салон, – вел нас проводник.

В салоне за одним из столов сидел тот самый жандарм с усами и что-то выспрашивал у… да назову его старшим проводником, а то все время сбиваюсь, решила я.

– Была игра или нет, я спрашиваю? – чуть повысил голос жандарм.

– Была, – согласился старший проводник.

– Убитый играл?

– Играл.

– А посторонних не было? – тут жандарм для напускания страха на допрашиваемого поправил кобуру, из которой виднелась рукоятка пистолета Браунинга. Но допрашиваемый не хуже моего понял, что это все для острастки, и не испугался.

– В точности ответить не могу, но не должно было быть.

– Все. Ступай, ничем тебя не пробьешь.

Жандарм стал доставать из кармана кителя платок, но сначала ему пришлось вытащить какие-то бумажки и пакетики, а после убрать их обратно в карман. Утерев лоб, вахмистр (хоть про этого вспомнила, какой чин ему выходил из всех этих эполетов и гарнитурок [29]!) черкнул в блокноте на столе пару слов. Наш проводник деликатно кашлянул.

– Простите ради бога, – вскинулся вахмистр, вскакивая из-за стола, – не заметил, что вы ждете. Нашенских покуда расспросишь, семь потов с тебя сойдет. Присаживайтесь, ваше высокоблагородие.

Иван Порфирьевич прошел к столу, я за ним. Он сел против жандарма, я села на стул за другим столом. Вахмистр все это заметил, но смолчал: раз товарищ прокурора молчит, так и он не стал возражать. Жандармы прокуратуре не подчиняются, но и для них она не пустой звук.