Как мне досталась сушеная голова - Стайн Роберт Лоуренс. Страница 9

14

Я чуть не подскочил. Что делать? Бежать? Спрятаться?

Будь это знакомая мне игра «Король джунглей», я бы знал правильный ход. Я знаю, как смыться от Злого ученого. Хватай лиану и улетай — только тебя и видели. А на лету подхвати несколько дополнительных жизней.

Но то ведь игра.

Я прижался спиной к хижине, ожидая, когда меня схватят. Поспешные шаги приблизились. Я затаил дыхание, но сердце колотилось с оглушительной силой.

И что же вижу — на нас скачет маленькая зверушка.

Не доктор Холингз, а насмерть перепуганный кролик с длинными ушками и большими лапами. Это они издают такой громкий звук, когда он прыгает.

Я проводил глазами ускакавшего зверька. Он скрылся между двумя низенькими хижинами.

— Это кролик?

Карин поднесла палец ко рту, напомнив, что надо быть тише воды, ниже травы.

— Это новый вид гигантского кролика, открытый твоей тетей.

— Очень поучительно, — пробурчал я. — Вот только не уверен, что мне сейчас нужен урок природоведения.

Карин подтолкнула меня в мою хижину.

— Поторопись, Марк. Если папа проснется… — она не закончила.

«Если он проснется, быть моей головушке высушенной», — закончил я за нее.

Ноги у меня вдруг стали ватными и отказывались идти. И все же я заставил себя переступить порог хижины.

Руки так дрожали, что я с трудом оделся. Кое-как натянул джинсы, в которых прилетел сюда. И рубашку с длинными рукавами.

— Давай, ну давай же, Марк, — шепотом подгоняла меня Карин из дверного проема. — Пошевеливайся!

Лучше б она молчала. Каждый раз от ее слов я подпрыгивал чуть не до потолка.

— Живей, Марк!

Открыв рюкзак, я достал свой фонарь и направился к двери.

— Ну давай же, Марк! Идем! — свистящим шепотом подгоняла меня Карин.

Остановившись на полпути, я прихватил сушеную голову и сунул ее в карман рубашки. Затем открыл дверь и шагнул во мрак.

Куда мне теперь идти? Что делать? Как мне найти свою тетю?

Миллион вопросов крутилось у меня в башке. Горло так пересохло, что болело. Ах, сейчас бы баночку холодной колы из лаборатории! Но какое там! Разве можно так рисковать и, чего доброго, разбудить отца Карин.

Мы двинулись по высокой, мокрой от росы граве.

— Не вздумай включать фонарь, пока не скроемся за деревьями, — предупредила Карин.

— Но куда мне идти? Как я найду тетю Бенну? — прошептал я, с трудом проглотив комок.

— Есть только одна тропа, — объяснила Карин, указывая рукой на купу деревьев на краю поляны. — Часть пути пойдешь по ней.

— А дальше? — спросил я дрогнувшим голосом.

Она пристально посмотрела на меня:

— А дальше Колдовство джунглей доведет тебя куда следует.

Жди. Доведет.

А еще через неделю, стоит мне хлопнуть в ладоши — и я на Луне.

Мне вдруг захотелось повернуть обратно и вернуться в свою маленькую хижину. Лечь как ни в чем не бывало и выбросить из головы всякое воспоминание о том, что я читал записную книжку тети Бенны.

Но тут мы с Карин подошли к пирамиде из сушеных голов. Темные глаза пристально всматривались в меня. Такие печальные-печальные глаза.

Менее всего хотелось мне, чтобы моя башка венчала эту кучу.

Нет уж. Спасибо.

И я потрусил к деревьям.

Карин поспешила за мной.

— Ну, удачи, Марк! — сказала наконец она.

— С-спасибо, — еле выдавил я. Потом остановился и повернулся к ней. — Что ты утром скажешь отцу?

Карин пожала плечами. Ветер играл ее длинными волосами, скрывая лицо.

— Ничего я ему не скажу. Скажу, что спала как убитая. И ничего не слышала.

— Ну и ладно, — согласился я. Затем, покрепче зажав в руке фонарь, повернулся и побежал под кроны деревьев.

Тропинка была мягкая, песчаная. Даже через подошву сандалий чувствовалось, что песок сырой. Лианы и широкие листья выступали прямо на тропу и хлестали меня по джинсам. По обеим сторонам тропы росли какие-то растения вроде травы, но через несколько шагов разглядеть толком ничего нельзя было. Может, я уже сбился с нее?

Я включил фонарь и посветил под ноги. Луч скользнул по каким-то растениям, вроде папоротника, усикам ползучих лиан. Черные стволы деревьев тянулись ко мне своими ветвями с гладкой корой.

Никакой тропинки.

Я тупо посмотрел на световой круг и подумал: вот я один-одинешенек в этих ужасных джунглях.

Что мне теперь делать?

15

— Ау!

Я прихлопнул москита на шее, но слишком поздно. Я почувствовал, как его жало вошло в меня. Потирая шею, я сделал несколько шагов по травянистым зарослям, светя себе под ноги.

— Аа-уу! Аа-уу!

Этот пронзительный крик, причем, как казалось, совсем в двух шагах, заставил меня остановиться. С дрожью я вспоминал слова: «Ночью джунгли принадлежат их обитателям».

— Аа-уу! Аа-уу!

Это еще что такое? Явно не гигантский кролик. Такой дикий вопль принадлежал кому-то покрупнее. Я повел фонарем по кругу, разглядывая траву, лианы. В бледном свете фонаря гладкие стволы деревьев казались пурпурными.

Никакого зверя не было.

Меня трясло. Несмотря на то что и ночью жарища стояла несусветная, меня знобило.

От порыва ветра листья на деревьях захлопали, ветки согнулись и зашептали.

Да, джунгли живые, понял я.

Вокруг неумолчно трещали всякие насекомые. Толстые большие листья шелестели и поскрипывали. Было слышно, как бежит по земле какой-то четвероногий житель джунглей.

— Аа-уу! Аа-уу!

Что это такое?

Не отдавая себе отчета, я прижался к невысокому дереву. Я стоял не дыша, прислушиваясь.

Зверь приблизился? С низких ветвей свисали гроздья листвы, образуя что-то вроде естественной пещеры. Здесь я в безопасности, убеждал я себя, и могу присмотреться. И вдруг под этим шатром из веток и листвы я и в самом деле почувствовал себя безопаснее. Выключив фонарь, я присел на землю, прижавшись спиной к стволу, и смотрел, как сквозь густую листву проникала узкая полоска лунного света, отчего листья казались серебряными. Дышать я старался спокойно и размеренно.

Немного успокоившись, я сразу почувствовал, как устал. Дремота навалилась на меня, словно теплое толстое одеяло. Я громко зевнул. Веки налились свинцом. Я из последних сил боролся со сном, но это было выше моих сил. Прижавшись затылком к стволу, я погрузился в крепкий сон под аккомпанемент ночной песни джунглей. Мне снились сушеные головы. Дюжины сушеных голов с фиолетовой или зеленоватой мягкой кожей, с черными светящимися угольками глаз и черными иссохшими губами, искривленными в злобном крике.

В моем сне головы парили в воздухе и плясали, перелетали с места на место, словно теннисные мячи. Они налетали на меня, стукались мне о грудь, отскакивали от моей головы. Но я не чувствовал ударов. Они летали и подпрыгивали. А затем иссохшие губы приоткрылись, и они начинали петь хором.

— Живей, Марк, живей!

Вот какая это была песенка. Пели они хриплыми скрипучими голосами. Так шелестит осенью листва деревьев, когда ветер пробежит в кронах.

— Живей, Марк, живее! — Вот такая ужасная песенка, от которой кровь стынет в жилах. — Живее, Марк, живее!

От движущихся губ выражения у них непрестанно менялись — одно почище другого. Угольки глаз горели. А головы — дюжины голов — съежившихся, иссохших — летали и подскакивали в такт пению.

Я проснулся, и в ушах у меня все стоял их шепот. Я невольно замигал: сквозь листву сочилось неяркое утро. Спина чертовски болела. Вся одежда — хоть выжимай.

Я не сразу сообразил, где я и что здесь делаю. Ужасный сон так и стоял перед глазами. Рука моя невольно скользнула в карман рубашки и нащупала сушеную голову.

Все лицо зудело. Я поднял руку чтобы почесать щеку и что-то смахнул с нее. Лист?

Какой там. Я скосил глаза на ладонь. Огромный красный муравей. Размером с саранчу.