Брат и сестра - Анненская Александра Никитична. Страница 3

Глава II

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ В НОВОЙ СЕМЬЕ

На другой день детей разбудила горничная.

— Вставайте, господа, поскорее, Глафира Петровна и без того сердится, что вы их комнату заняли, — сказала она, слегка расталкивая спавших.

Дети вскочили так быстро, как никогда не вскакивали в доме матери, и поспешили одеться с помощью услужливой горничной; они были почти совсем готовы, когда в комнату вошла Анна Михайловна.

— Ну что, хорошо ли вы спали, голубчики? — спросила она, целуя детей еще ласковее, чем накануне.

Они отвечали ей, что спали как убитые.

— А что, Дуняша, — обратилась она к горничной. — Ведь надо бы дать им чего-нибудь покушать, они, я думаю, голодны, до обеда-то долго ждать.

— Уж я, право, не знаю, — отозвалась Дуняша. — Надобно спросить у Глафиры Петровны.

— Ах, нет… как тут быть?.. от детского чаю ничего не осталось?

— Помилуйте, сударыня, да что же там может остаться, ведь вы сами знаете, сколько им дают.

По лицу Анны Михайловны видно было, что она очень хорошо знала, и сделала свой вопрос только для того, чтобы что-нибудь сказать.

— Послушай, Дуняша, — обратилась она к горничной шепотом. — Сходи-ка ты к Глафире Петровне, попроси ее, скажи, что ведь нельзя же морить голодом чужих детей, пусть даст чего-нибудь… Ты принеси ко мне в комнату, я их туда возьму!

Маша и Федя слышали весь этот разговор от слова до слова, и, конечно, он не мог привести их в хорошее расположение духа. Маша готова была отказаться от завтрака, который приходилось выпрашивать с таким трудом, но голод начинал сильно мучить бедную девочку, почти ничего не евшую за ужином.

Анна Михайловна привела детей в свою комнату, одна половина которой, отделенная шерстяной драпировкой, служила спальней, а другая представляла что-то вроде не то уборной, не то маленькой гостиной и была уставлена самой разнообразной мебелью. Едва дети успели усесться на низенький диванчик подле тетки и ответить на несколько вопросов ее о их прежней жизни, как в комнату вошла Дуняша, неся в руках две чашки теплой воды, слегка разбавленной чаем, почти без сахара и два тоненьких ломтика булки. Анна Михайловна, не ожидавшая, что ее племянники получат даже такой скудный завтрак, видимо, очень обрадовалась; но дети, привыкшие дома к другого рода пище, вовсе не разделяли ее радости, хотя из деликатности не сказали, что им хотелось бы чего-нибудь посытнее и повкуснее.

— Ну, теперь, — сказала Анна Михайловна, когда они выпили чай и Дуняша унесла пустые чашки, — я вас сведу в детскую, вы там познакомитесь с моими детьми.

Детская была маленькая комнатка, помещавшаяся рядом с кухней, на конце длинного коридора. В ней стояли три кровати, большой комод, платяной шкаф, длинный стол, и все эти вещи до того загромождали всю комнату, что в середине ее не оставалось и двух квадратных аршин пустого пространства. При входе детей им представилась сцена еще менее привлекательная, чем то место, где она происходила. Два мальчика лет десяти и двенадцати дрались самым отчаянным образом, нанося друг другу удары по чем попало. Маленькая девочка лет шести, вероятно перепуганная этою дракою, влезла на кровать и громко плакала.

— Боже мой, дети, вы опять деретесь! — вскричала Анна Михайловна, бросаясь к мальчикам. — Как вам не стыдно! Володя, перестань! Лева, оставь его!

Но дети, не обращая внимания на увещания матери, продолжали колотить друг друга. Вдруг старший, собравшись с силами, толкнул брата, и тот упал на пол, стукнувшись головой об стол.

— Господи, ведь ты этак убить его можешь! — закричала Анна Михайловна, бросаясь к младшему сыну. Она подняла его, прижала к груди своей и с ужасом смотрела на огромное красное пятно на его лбу.

— А он сам зачем меня всегда задевает, — отозвался старший мальчик, — вон он как мне исцарапал руку! — И он показал матери широкую царапину, из которой еще слегка сочилась кровь.

— Так ведь ты старший, тебе бы надо учить его, останавливать, а ты сам хуже его.

— Нет, неправда, не хуже! Вы так говорите потому, что он ваш любимец, а вот я папе пожалуюсь, как он меня исцарапал.

— И не так еще исцарапаю, — злым голосом проговорил младший мальчик, вырываясь из рук матери. — Я тебя когда-нибудь до смерти изобью!

— А я и это скажу папе!

Младший мальчик уже сжал кулаки и собирался с новой яростью накинуться на брата, но в эту минуту в комнату вошла Глафира Петровна.

— Что же вы, Анна Михайловна, — обратилась она к невестке. — Здесь глупостями занимаетесь, а там братец сердится, что дети не идут к нему.

— Слышите, дети, пойдемте же к папе, — сказала Анна Михайловна, обрадовавшись, что хоть таким образом драка детей на время прекратится. Она взяла на руки маленькую девочку, успокоившуюся несколько по приходе матери; впереди всех побежал старший мальчик, за ним неохотно последовали Маша и Федя, а сзади всех остался младший мальчик.

Григорий Матвеевич только что встал с постели, хотя уже был двенадцатый час утра, и сидел в столовой, угощаясь кофе и сытным завтраком. Он казался в хорошем расположении духа и, завидев детей, ласково сказал им:

— А, здорово, ребятки, наконец-то вы пришли повидаться с отцом!

— Папа! — закричал Володя, первый подбегая к отцу. — Посмотри, как Левка исцарапал меня! — И он протянул отцу свою исцарапанную руку.

Брови Григория Матвеевича нахмурились.

— Ты опять буянишь, волчонок, — произнес он строгим голосом, обращаясь к младшему сыну, — иди сюда!

Мальчик подошел на несколько шагов; он стоял, опустив голову и смотря на отца исподлобья злым, сердитым взглядом.

— Волчонок, как есть волчонок! — сквозь зубы проворчал Григорий Матвеевич и затем закричал, грозно топнув ногой — Смотри мне в глаза, когда я с тобой говорю, негодяй, подними голову!

Лева не шевельнулся.

— Подними же голову, говорят тебе!

Он схватил мальчика за волосы и насильно поднял ему голову. Лева опустил глаза, и по упрямому выражению его лица видно было, что его ничем не заставить взглянуть на отца. Григорий Матвеевич понял это.

— Пошел вон с глаз моих, — закричал он, — не смей показываться мне, упрямый негодяй! — Он толкнул мальчика к дверям так сильно, что тот едва устоял на ногах, и затем, обращаясь к Анне Михайловне, проговорил злобным голосом — Хорош твой любимчик, нечего сказать!

Анна Михайловна смотрела на всю эту сцену с выражением страха и беспокойства. Она не сказала ни слова на замечание мужа, только тяжело вздохнула и украдкой оттерла слезу, навернувшуюся на глазах ее.

— А ты что же не здороваешься с отцом? — обратился Григорий Матвеевич к своей маленькой дочери, которая, напуганная его гневом, спрятала голову в складки платья матери.

— Иди, Любочка, не бойся! — сказала Анна Михайловна, подводя к мужу девочку.

— Дура! Отца родного боится! — заметил Григорий Матвеевич, сунув дочери руку для поцелуя.

Затем пришла очередь Маши и Феди. Им также дядя сунул руку для поцелуя, и они должны были приложиться губами к этой руке. Маша с трудом скрывала свое отвращение, а Федя, напуганный всем предыдущим, постарался произнести самым почтительным голосом:

— Здравствуйте-с, дяденька-с! — за что был награжден благосклонной улыбкой Григория Матвеевича.

После этой церемонии детям приказано было вернуться в детскую. Левы там не было, и никто не заботился о том, куда девался мальчик, выгнанный из комнаты отцом. Володя и Любочка с любопытством разглядывали своих незнакомых родственников.

— Вы те папины племянники, у которых мать была больна и к которым ездил папа? — спросил Володя.

— Да, те, — отвечала Маша.

— Что же, вы навсегда у нас будете жить?

— Должно быть, навсегда.

— А, ну, я этому рад! Будем вместе играть, а то мне не с кем. Люба маленькая, а Левка такой злой, все дерется!

— Ты сам злой, — серьезным голосом произнесла Маша. — Зачем ты пожаловался отцу на младшего брата? Ведь ты же и сам бил его! Я не буду играть с тобой!