Рыжее знамя упрямства (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 55

Каховский сразу вылетел в Ковригино на самолете местной линии…

Он вернулся в тот день, когда похоронили Тиму. Позвонил Корнеичу и узнал про все.

— Что же это делается на свете… — только и сказал он. И долго молчал.

— Поедешь к Олегу? — спросил Корнеич. — Мы там собираемся вечером. Возможно, с ночевой…

— Да, конечно…

Олег Петрович, как обещал, прислал автобус. На этот раз к дому Корнеича… И вот на квартире у Московкина, в пристрое детского дома, собрались командиры и ветераны "Эспады" трех поколений. Сам Олег Московкин, музейный деятель и журналист Даниил Вострецов, капитан первого ранга Дмитрий Соломин, программист Даня Рафалов и демобилизованный морской пехотинец, а ныне студент Саня Денисов.

— Я звонил Андрюше Ткачуку, но он в Токио, — сказал Московкин. Впрочем, это и так все знали…

В пустоватой комнате с ребячьими фотографиями на бледных обоях Московкин накинул на стол серую холщовую скатерть. Поставил тарелки с небогатой закуской и рюмки, стукнул бутылкой… Жены его дома не было. Она неделю назад уехала в Пермь: там у их с Олегом Петровичем сына Андрея "намечались крупномасштабные амурные ситуации".

— И хорошо, что уехала, — насупленно сказал Московкин. — Здешние события уложили бы ее в постель. Сердце у Кати стало, прямо скажем, не то, что раньше. Оно и понятно, не девочка уже… Ну, давайте, господа офицеры…

Никто не удивился такому обращению. Офицерами в военном понятии были не все, но все были офицерами "Эспады". И к званию этому относились без усмешки.

Подошли к столу. Олег Петрович открутил на бутылке пробку…

— В память о мальчике Тёме, ребята. Давайте не чокаясь…

Потом с минуту молчали. Сели наконец, тихонько зазвякали вилками.

— Я никак не мог приехать, — виновато сказал Каперанг. — Эти сволочи из округа натравили на меня трех подполковников с официальными полномочиями. Знаете, что они задумали? Оттяпать у базы часть территории и устроить там для себя зону отдыха. С сауной и прочими благами жизни… Какой-то их деятель недавно заглянул на станцию и положил на нее глаз…

— Уж не тот ли, что привез к нам Рыжика? — догадался Корнеич. — Очень такой бодрый и предупредительный…

— Возможно, — кивнул Каперанг. И вдруг изменился в лице. — Но я хотел не о том… Совсем не о том… — Он опять встал. — Я хотел сказать вот что. Пусть будут они прокляты. Те, кто убили мальчика…

Тихо-тихо стало у стола. За окнами перекликались ребячьи голоса, было еще совсем светло.

— Пусть будут они прокляты, — глухо повторил Соломин. — Все те, кто убил мальчика Тёму и кто обрекает на смерть тысячи и тысячи таких беспризорных мальчиков. И те, кто убил Сашу Медведева. Кто послал на гибель Кузнечика, двух моих матросов Сережу и Витю… и многих других матросов… и кто вырывает, вырывает, вырывает из жизни множество таких ребят. Отправляет их в чеченскую мясорубку, доводит до самоубийства в казармах… Кто лишает мозгов кавказских девчонок, заставляя надевать пояса шахидов и взрывать себя в гуще неповинных людей… Кто плюет на чужие жизни, кто захватывает и сжигает школы, кто убивает пулями, взрывчаткой, равнодушием, жадностью… Эти гады, они очень разные. Но они одинаковы в одном: они считают себя вправе губить наших детей. Поэтому пусть будут прокляты…

Соломин закашлял, глянул за окно, поднял и повертел рюмку. Сказал уже иначе:

— Но не будем пить за это. За проклятия не пьют. Выпьем за то, чтобы наконец понять: как искоренить этот гнусный сатанизм… И рывком опрокинул в себя рюмку. Сел… Выпили и остальные. Хотя не знали, как искоренить…

— Вы поняли, что играл там, на кладбище, ведущий барабанщик? — спросил Кинтель.

— Рыжик? — поднял голову Корнеич.

— Нет, Рыжик уже после. Я про того, кто у церкви. Это был Мастер и Маргарита… Он выстукивал: "Заводы, вставайте… вставайте. Заводы, вставайте…". Это его любимая песня. После того, как ребята посмотрели старое кино, "Военную тайну"…

— Ничего не изменится, — сказал Олег Петрович. — Заводы вставали тысячу раз. И казалось, что будет справедливость, и пацаны складывали за нее головы, а была новая кровь. И у власти оказывались очередные гады… Чтобы изменить всепланетное озверение, нужно что-то совсем другое. Глобальное… Не знаю… Может быть, чтобы солнце засветило по-иному. Или чтобы сместилась земная ось. Или разом исчезла власть денег… Чтобы люди поняли — жить на нашем шарике можно только вместе. Нужна смена приоритетов… Я не знаю…

— Мне кажется, Александр Петрович Медведев знал, — вдруг сказал Салазкин. — По крайней мере, догадывался… Ну, что вы так смотрите? Разве не ясно, почему за ним охотились? Он знал о возможности всепланетных мер. Именно, о смене приоритетов… Об этом и в тетради его…

— Ты что, разобрался в записях? — спросил Корнеич таким тоном, будто Салазкину грозила опасность.

— Конечно нет, — устало сказал тот. — Но кое-что улавливается. Возможность всеобщего изменения… Не верите? Вот… — И он вдруг широко перекрестился.

Это было неожиданно. Словно Салазкин явился друзьям в каком-то ином качестве. Как бы приподнялся над всеми и глянул своими зелеными глазами с высоких ступеней. Стало немного не по себе. Потом Корнеич слегка улыбнулся:

— Знаешь, Саня, мне пришло в голову… Из тебя, наверно, получился бы хороший священник. Ты не думал? Это я без шутки…

Салазкин кивнул: знаю, мол, что без шутки.

— Нет. Я бы, может, и стал, если бы появилась единая церковь. А когда вокруг Бога идут людские распри… не меньше, чем в политике… Лучше уж окунусь в математику. Там больше истины, чем в религиозных диспутах…

Каперанг очень серьезно спросил:

— Вера не мешает науке?

Салазкин коротко посмеялся:

— Вера? Науке? А как она может помешать? Спросите великих ученых, они многие были верующими… Да, вспомнил вот. Читал в чьих-то воспоминаниях. Было это в двадцатых годах. Академик Павлов после службы вышел на церковное крыльцо, перекрестился, а неподалеку стоял молоденький красноармеец. Поглядел на великого ученого с бородой и вздохнул: "Какая темнота"…

Все разом засмеялись. С облегчением, словно ждали такой вот разрядки. Только Салазкин не засмеялся. Обвел всех глазами.

— Николая Александровича Козырева, перед тем, как выпустить из лагеря, следователь госбезопасности спросил: "А в Бога вы верите?" — "Верую", — сказал Козырев. Человек, который уже тогда знал многие тайны звезд и времени… Кстати, Медведев занимался теми же проблемами, что и Козырев. Только в более практическом применении…

— То есть? — спросил Московкин. Едва ли он думал разобраться в сути, но ощущал нервный накал Салазкина и, видимо, хотел ослабить его.

— Козырева проблемы времени… то есть Времени с большой буквы… интересовали в масштабах вселенной. Время — как источник всеобщей энергии, горючее для звезд… Это я так, упрощенно, конечно… А Медведев рассматривал вопрос, как использовать энергию Времени в нашей человеческой жизни… Мы все живем в хронополе. Надо только научиться ощутить его, вступить с его струнами в резонанс, и вся энергия Времени станет твоей, навсегда. Она неограниченная и вечная…

— Очень уж похоже на фантастику… — нерешительно сказал Московкин. — При всем уважении к Саше…

— Похоже только со стороны, — запальчиво возразил Салазкин. — Кое-кто проник поглубже и понял, что дело пахнет керосином. То есть его ненадобностью. Керосина этого… Когда энергия хронополя станет общедоступной, нефть сделается ненужной…

— Ну и кому от этого плохо? — удивился Каперанг. — Неограниченность плаваний и полетов…

— Здрасте! "Кому плохо"! — совсем по-ребячьи воскликнул Салазкин. — Владельцам скважин и перегонных заводов. Нефтепроводов. Бензозаправок… Плохо всем, кто наживается за счет добычи нефти и газа, за счет спекуляций. Плохо правительствам, которые строят на этом свою политику. Нефть — мировая валюта. Без нее множество вещей и понятий лишаются смысла. И прежде всего исчезает колоссальная возможность обогащаться… Люди добрые, подумайте! Разве медународная мафия, которая вертит властями разных стран и стравливает народы в войнах, допустит такое? Они доберутся до автора идеи, будь он даже на Марсе, а не в Мексике…