Рыжее знамя упрямства (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 69

— Словко, как вы?

— В порядке! Мы на Языке! Ждем Федю!.. Корнеич, ты звонил на базу? Что с Олегом Петровичем?

— Пытались вызвать неотложку, она где-то застряла, Каперанг повез Олега в больницу на своей машине, плюнул на какое-то совещание… Словко…

— Да? — сказал Словко, сразу почуяв какое-то осложнение.

— У Феди в баке кончился бензин. Он побежал за ним в кладовую, а там какая-то сволочь скачала из канистры всю горючку. И запаса нет. Он сейчас мечется, ищет. Ну, наверно, скоро найдет, вы уж потерпите…

— Мы терпим. А ты как там?

— А я уже на ходу! У мостков швартанулась яхта "Робинзон", с Сортировки, они идут к "Металлисту", прихватили меня.

— Сильно жмет?

— Да "Робинзону"-то что! Это корабль для кругосветки, у него фальшкиль три тонны… А как там ваш пассажир?

— А что ему! Завернулся в апсель, греется, как бабка на завалинке…

— Я позвоню еще на базу, потороплю Федю. А вы держи тесь…

— Ага, — сказал Словко.

Он знал, что не будет "держаться" на Языке. Рыжик, хотя и одетый, все равно дрожал, долго не протянет. "Да и сам я… А этот несчастный Федя когда еще разыщет бензин, с ним всегда проблемы…"

Словко убрал под жилет мобильник и встретился с желто-серыми глазами Рыжика. Тот все еще стоял рядом.

— Словко…

— Что? — спросил он с остатками командирской сухости.

— А я… мне что будет… за то, что не послушался…

— Да уж будет, — злорадно пообещал Словко.

— На совет, да?

Словко прошелся по нему глазами от ершистой макушки до босых (очень белых по сравнению с коричневыми щиколотками) ступней. Рыжик двумя руками держался за шорты, чтобы не съехали. И смотрел… Смотрел …

— Яхтенный матрос Кандауров, — сказал Словко, — встаньте как следует. Внимание!

Рыжик вздрогнул, сдвинул пятки и опустил руки. Шорты немедленно съехали ниже колен, однако Рыжик не решился подхватить их: команда "внимание" в "Эспаде" означала "смирно".

— За отказ отправиться на катер объявляю… строгое замечание, — выговорил Словко, покусывая губы. — Ясно?

— А… ага… — Рыжик заморгал. — И… всё?

— А что еще? Уши надрать, что ли?

Рыжик был явно не против такой меры. Его глаза начали светиться, как два фонарика (таких, как тот ).

— Что надо отвечать? — уж-жасно суровым тоном спросил Словко.

— Что? — шепнул Рыжик?

— "Есть получить строгое замечание". Понял, балда?

— Ага… — опять сказал Рыжик. И вдруг сморщился, всхлипнул и ткнулся лбом в мокрую резину жилета на плече Словко.

— Тебе что, мало сырости вокруг? — голосом скандальной бабки сказал Словко.

— Не-а, не мало… — Рыжик оторвал лицо от жилета, и оно, в сырых полосках, улыбалось теперь во всю ширь. — А ты… все равно без меня не управился бы… То есть было бы труднее…

— Держите меня, я за себя не ручаюсь! Голову оторву! — ненатурально взревел Словко. Затем сказал ничуть не испуганному Рыжику: — Подбери штаны-то. И пошли брать риф на гроте.

Они освободили от вертлюга грота-гик, Словко стал наматывать на него грот, который умело и аккуратно приспускал Рыжик. Когда от паруса осталось чуть больше половины, Словко поставил гик на место, и они с Рыжиком снова набили грота-фал. Налетел мягкий порыв, мотнул уменьшенный парус, гиком крепко врезало Словко по ребрам. Жилет смягчил удар но не очень. Словко аж взвыл.

— Больно? — подскочил Рыжик.

"Тебе бы так!" — чуть не вырвалось у Словко. Но застряло во рту. Ведь на самом-то деле хорошо, что не Рыжику, а ему, рулевому-растяпе…

— Чепуха, — процедил он. — Распутай стаксель-шкоты, совсем замотало…

— Ага! А что, идем на базу? — радостно догадался Рыжик.

Он же был не новичок, сразу понял план Словко! И план был самый разумный. Неизвестно еще, когда Федя раздобудет бензин. Сколько еще здесь трястись на холоде. А до базы — прямой путь. Мельничный полуостров был всего-то в двух с половиной километрах ("в полутора милях"), а ветер теперь будет дуть с кормы и слева — бакштаг, самый удобный курс. При нем почти не бывает крена, а с парусом, взятым на рифы — тем более. И волна не будет хлестать навстречу, лишь станет иногда догонять, накатывать с кормы…

— Подбери имущество, — велел Словко.

Рыжик бросил в кокпит кроссовки и пакет из-под Словкиной одежды. Глянул на командира, оглянулся на Смолянцева.

Громко и официально Словко сказал:

— Виктор Максимович! Мы отходим на базу, катер задерживается. Займите место в яхте.

— Ты что, спятил? — отозвался Смолянцев. Без особого даже удивления, устало так. Было видно, что ему кажется немыслимым покидать убежище под камнем и вновь окунаться в сырую свистящую круговерть.

— Мой матрос продрог до костей. Я за него отвечаю, — разъяснил Словко. — Нам надо скорее в тепло… Вы идете с нами?

— Вы что?! Ты… Не смей! Я… запрещаю! — Смолянцев стал неуклюже подниматься.

— Как хотите, — пожал плечами Словко. — Тогда ждите катер. Рыжик, взяли…

Они налегли на бушприт, "Зюйд" охотно сошел в воду всем корпусом, Словко прыгнул, добрался до кормы. Опустил перо руля, выбрал шкот.

— Рыжик, отваливай!

Рыжик, одной рукой придерживая штаны, налег на бушприт, развернул его "в сторону моря", упал животом на носовую палубу, крутнулся, оказался в кокпите, сдернул с уток оба стаксель-шкота. Нос быстро отводило от берега. Смолянцев был уже у самой воды, но дистанция между берегом и яхтой делалась все больше.

— Не смейте! — снова закричал Виктор Максимович. И кричал что-то еще, потом закашлялся. Налетевший ветер взметнул над его плечами парусину апселя, и это придало происходящему некую романтическую окраску. Впрочем, стишата, которые вдруг вспомнились стучащему зубами Словко были не романтическими, а ехидными. Он их сочинил еще в третьем классе, для дурашливой картинки в "Лиловой кляксе":

Тьфу! Ведь обещал не заниматься больше стихоплетсвом! И не вспоминать даже…

Уже издалека Словко увидел, что Смолянцев запахнулся в апсель, как Наполеон в плащ, и снова пошел к полюбившемуся камню. А ветер надул Рыжкин стаксель, надавил на белый треугольник грота (и, наверно удивился: почему парус теперь стал такой маленький?)

Но и с маленьким гротом "Зюйд" побежал резво. Иногда его догоняла волна — теперь без гребней, пологая, почти попутная, поднимала корму, мягко уходила под днище. На таком курсе даже очень крепкий ветер был не страшен остойчивому суденышку с зарифленным парусом. И можно было не откренивать.

— Рыжик, сядь в кокпит, не торчи на ветру.

Рыжик послушно съежился у носовой переборки. Глянул: "А ты?" Но Словко оставался на борту, у кормы — иначе трудно работать румпелем и ничего не видно впереди.

Мягкий бег яхты, скорость, совсем уже не страшные шум и плеск могли бы сделать этот отрезок пути сплошной радостью. Если бы не холод (все-таки он крепко донимал), не саднящая боль от удара гиком и не мысли (они все же царапались) об оставленном на острове Смолянцеве, "Но ведь сам же виноват", — сказал себе Словко. Он был уверен, что и Корнеич рассудит так же…

Когда были в ста метрах от гавани, выскочила навстречу моторка.

— Эй, привет! — радостно заголосил Федя. — А где ваш пассажир?

— На Языке! Не захотел с нами! Сходи за ним!.. А за Корнеичем не надо, он идет сюда на "Робинзоне"!

Федя рванул сквозь волны, а Словко обогнул мыс и носом подвел "Зюйд" к привычному (родному такому!) причалу.

К счастью, на базе была душевая. И (опять же, к счастью) нынче не была отключена горячая вода. Степан Геннадьевич Поморцев опытным глазом определил в Рыжике и Словко "повышенную степень трясучести" и без лишних разговоров погнал их под тугие струи. Словко сладко изнемогал под этими струями, ощущая, как уходят из него последние судороги озноба. А в соседней кабинке верещал наполовину всерьез Рыжик, которому самолично "возвращал нормальный тепловой баланс" начальник базы.