Рыжее знамя упрямства (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 82

Год назад Илья натянул в нашей комнате леску с колечками. На колечках — зажимы. С их помощью Илья прикрепил к леске занавес, который мама сшила из разноцветных старых штор (на новую материю денег не нашлось). Илюха разъяснил, что по закону “взрослеющие разнополые дети” не должны обитать в одной комнате. А если расселиться невозможно, то пусть будет хотя бы так…

Я сказала, что он “разнополая балда”, но сильно не спорила. Идея с занавесом была неплохая. Он делил “детскую” посередине (рядом с люстрой, которую мы с той поры зажигали очень редко). Задернешь — и оказываешься словно в своей отдельной комнате, сама себе хозяйка. Впрочем, “устраивали суверенитет” мы только по вечерам, когда наступала пора укладываться. Я ложилась раньше. Илюха засиживался до ночи — то над книжками, то над какими-то схемами. Пестрые цветы, квадраты и орнаменты на сшитых шторах неярко просвечивали от его настольной лампы. Мне это нравилось: уютно так…

Но если брат не ночевал дома, я оставляла занавес незадернутым. “Вспоминала детство”. Смотрела в окно над Илюшкиным столом — на листья, звезды и отблески станционных фонарей.

В последнее время Илья часто оставался на ночь у своих друзей. Мама каждый раз нервничала так, будто он отправился на войну. Нервничала она и в тех случаях, если он просто задерживался где-нибудь допоздна. “Это же не пустые страхи! Вы же знаете, в каком криминальном мире мы живем!” Надо сказать, Илья понимал мамину боязнь. Он ей твердо пообещал, что, если не приходит домой до одиннадцати вечера, то обязательно звонит: где он и что с ним. И всегда выполнял обещание, хотя порой и зубоскалил по этому поводу.

Вот и сегодня он позвонил за пять минут до “контрольного срока”. Мама схватила трубку в большой комнате, а я в коридоре (потому что тоже слегка беспокоилась).

— Мам, добрый вечер! Мы тут засиделись у Толика Гаевского, ты его знаешь… Ну, такое дело, идея одна проклюнулась, хакеры всего мира засохнут от зависти. Принцип двойного рикошета… Придется сидеть до ночи… Конечно, заночую. Ну, мама, это же лучше, чем пешком переть через полгорода, автобусы не ходят… Ну, я же не виноват, что дома нет компьютера. А у Толика машина супер-класс!.. Нет, не утром, а ближе к вечеру, раньше мы не управимся… Что?.. Мама, у меня всего неделя до начала сладкой студенческой каторги, я хочу потратить эти дни с максимальной пользой для человечества… Ты не волнуйся, Евдокия Петровна, это бабушка Толика, угощает нас кофием и капустными пирожками. И следит за нашим хорошим поведением…

— Ты даже забыл, что у твоей сестры завтра день рождения, — сказала мама.

— Что?.. А! Ничуть не забыл. Буду как раз к вечернему чаю.

Мама положила трубку. За Илюху она была теперь спокойна. Более или менее.

— Имей ввиду, с тебя подарок, — сообщила я братцу со своего аппарата.

— А, это ты, мучача! Как дела?

— Что это за идея двойного рикошета?

— Ну… потом попытаюсь втолковать, если интересно. Не телефонный разговор…

— Подумаешь, засекреченные гении… Днем какая-то девица приходила, тебя спрашивала.

— Катерина, что ли?

— Катерину я знаю. Эта незнакомая…

— Ну и ладно… — сказал он оч-чень равнодушно. — А впрочем… обрисуй, если помнишь.

— Ну… девица как девица. Малость рыжеватая. Судя по лицу, не совсем дура. И вообще ничего, вполне сексапильная сеньорита…

Я отчетливо представила, как он ненатурально вытаращил глаза:

— Че-во-о? Ты откуда слова-то такие знаешь?

— Здрасте! Век спутникого телевидения, Илюшенька. И к тому же я не “нинья”.

— Я приду и покажу, кто ты такая! Взгрею по заднице!

— Давай, давай, — сказала я, вспомнив недавний урок дяди Кости. — Не забудь про подарок.

— Будет тебе подарок… Кабра синвергюэнца.

— Как-как?

Братец с удовольствием повторил. Он уже забросил испанский, но кое-какие выражения помнил. После разговора я посмотрела в словаре: что это значит? Оказалось “нахальная коза” (а как красиво звучит!). Но в тот момент, у телефона, я ничего не поняла и только сказала на всякий случай:

— Сам такой.

Он погоготал…

Разобравшись со словарем, я решила, что пора спать. Улеглась, выключила свою лампу на столике, занавес задергивать, конечно, не стала.

В окно как бы вдвинулась всей грудью августовская ночь: черное небо, еще более черное кружево кленов, переливчатые звездные огоньки в листве. И время от времени отблески на листьях — как пролетающие желтые птахи.

Громче стали звуки.

Мама любит повторять: “Мои дети выросли под вопли маневровых тепловозов”. Ну, вопли не вопли, а покрикивают локомотивы часто. И вагоны лязгают, когда их сцепляют и расцепляют. И голоса диспетчеров в динамиках такие, что порой можно разобрать слова: “Две цистерны — на седьмую!.. Осторожно, по третьему пути следует пассажирский!..”

Наш трехэтажный кирпичный дом на улице Машинистов стоит в пяти кварталах от станции “Сортировочная-2”. Почему она “два” и где находится “один”, для всех загадка. Впрочем, никто не ломает голову, привыкли. Станция большая и знаменитая. Особенно известной она стала после того, как на подступах к ней рванули два вагона с тротиловыми шашками для горных работ. Столкнулись со встречной цистерной и шарахнули.

Меня в ту пору еще на свете не было, а Илюхе шел четвертый год, и он, к счастью, в те дни жил на детсадовской даче. По всем зданиям в окрестных кварталах пошли тогда трещины, кое-где обвалились балконы. И лишь наша старая трехэтажка, которую строили еще в сороковых годах прошлого века пленные немцы, устояла без повреждений, только рамы со стеклами повылетали. В наше окно влетел костыль с рельсовых путей, свистнул через большую комнату и открытую в коридор дверь, воткнулся в косяк у вешалки. Так воткнулся, что папа не смог вытащить. Махнул рукой: пусть торчит на память о грозном событии. Скоро папа привык вешать на костыль шинель и фуражку.

Этот квадратный стержень с загнутым концом торчит у косяка и теперь, только никто ничего на него уже не вешает…

В дверной щели был заметен свет. Это значит, мама еще не выключила свою лампу и лучи сквозь приоткрытую дверь большой комнаты падают в коридор. Наверно, мама лежит с книгой. Но, скорее всего она не читает а думает про Илюху. Тревожится. Не про то, как он сегодня там, у друга Толика, а вообще…

2

Я тоже стала думать про брата.

Я его люблю. Иногда мы спорим и ссоримся, но чаще всего это не по правде. Илюха добрый человек, хотя порой и норовит изобразить из себя этакого взрослого наставника — снисходительного и насмешливого. В конце концов, что тут такого? Ведь он действительно старший и, к тому же, знает все на свете.

Лучше всего Илья разбирается в компьютерах (а я в этом деле “ни бум-бум”). До недавнего времени у нас дома был компьютер. Папин. Вернее, казенный. Когда папа стал работать в газете “Городские голоса”, компьютер ему выдали в редакции. А когда папы не стало, редакция оставила эту “систему” Илье. Сказали: “На память об отце”. На этой памяти Илья и осваивал “премудрости виртуальных миров” (это он так говорит). Но в конце концов система устарела. Тем более, что еще в редакции она была не из новых. Илья все чаще заводил разговор, что “это уже не машина, а экспонат, прошлый век”. И наконец разобрал компьютер на детали. Мама ахнула: “Как ты посмел! Это же папин!” Илья сказал, что пусть лучше папин компьютер продолжает приносить пользу людям — хотя и в разобранном виде, — чем пылится в углу простой грудой железа. Детали он унес к Толику Гаевскому, где они монтировали какой-то современный “суперкомплекс”.

Мама всплакнула, но больше упрекать Илью не стала. Потому что он, скорее всего, был прав. В самом деле, компьютерная наука требует постоянного технического роста.

Когда Илья кончил школу, все (и мы с мамой) были уверены, что он пойдет учиться на инженера-программиста. А он взял да и подал документы на философский факультет. Мама опять ахнула: “Ты с ума сошел? Зачем тебе это? Все говорят, что ты компьютерщик от Бога!”