Предпоследняя передряга - Сникет Лемони. Страница 17

И вот наконец, как и предсказывал то ли Франк, то ли Эрнест, наступила ночь, и в отеле стало очень тихо, и тогда сестры и брат устроились на полу за большой деревянной стойкой, прислонившись спиной к стене и вытянув усталые ноги почти до самых звоночков. Вайолет рассказала об Эсме Скволор, Кармелите Спатс и Джеральдине Жюльен, которых она видела в солярии на крыше, и о своей беседе либо с Франком, либо с Эрнестом в вестибюле. Клаус рассказал о Сэре и Чарльзе в 674-м номере и о своей беседе не то с Франком, не то с Эрнестом в сауне. А Солнышко рассказала о завуче Ниро, мистере Реморе и миссис Басс в 372-м номере и о своей беседе с Хэлом и Франком или Эрнестом в кухне индийского ресторана в 954-м номере. Клаус педантично записывал все в свою записную книжку, а когда настала его очередь рассказывать, передал книжку Вайолет, и три Бодлера перебивали друг друга вопросами и соображениями, но когда все было сказано, и дети посмотрели на бесчисленные пометки чернилами на бумаге, они поняли, что все происходящее осталось для них такой же тайной, как и утром.

— Полнейшая бессмыслица, — сказала Вайолет. — Зачем Эсме устраивает вечеринку? Для чего Кармелите Спатс потребовалось гарпунное ружье?

— Как здесь оказались Сэр и Чарльз? — спросил Клаус. — Для чего из окна сауны вывешена липучка для птиц?

— Для чего Ниро? — спросила Солнышко. — Почему Ремора? Зачем Басс? Отчего Хэл?

— Кто такой Ж. С.? — спросила Вайолет. — Кто он — мужчина, который шныряет в подвале, или женщина, которая наблюдает за небом?

— Где Граф Олаф? — спросил Клаус. — Зачем он созвал в отель столько наших бывших опекунов?

— Франкэрнест, — сказала Солнышко, и это, наверное, был самый сложный вопрос.

И Вайолет, и Клаус, и Солнышко видели кого-то из управляющих буквально за несколько секунд до того, как часы пробили три. Кит Сникет говорила, что если они постараются освидетельствовать всех, кого увидят, то сумеют отличить негодяев от волонтёров, но Бодлеры не знали, кто из них кого видел, и попросту не могли понять, как это двум людям удалось быть в трёх местах одновременно. Вайолет, Клаус и Солнышко молча обдумывали сложившееся положение, прислушиваясь к тишине, которую нарушал лишь странный повторяющийся звук, доносившийся, судя по всему, снаружи. Некоторое время этот звук казался бодлеровским сиротам ещё одной нераскрытой тайной, но вскоре они поняли — это квакают лягушки. В глубинах пруда наверняка обитали тысячи лягушек, и когда настала ночь, лягушки всплыли на поверхность и переговаривались друг с другом гортанными кличами, свойственными их виду. Это был непостижимый звук, наводивший на мысль о том, что и мир природы тоже изъясняется шифром, который Бодлеры не могут разгадать.

— Кит сказала, что ничего не будет хорошо, — вспомнила Вайолет. — Она сказала, что, хотя поступки наши и благородны, ничего у нас не выйдет.

— Это правда, — кивнул Клаус. — Ещё она сказала, что наши надежды растают как дым, и, возможно, была права. Каждый из нас стал свидетелем истории, и все они как одна лишены смысла.

— Слон, — сказала Солнышко.

Вайолет и Клаус удивлённо посмотрели на сестру.

— Стихи, — сказала та. — Папа.

Вайолет и Клаус в недоумении переглянулись.

— Слон! — повторила Солнышко, но это был один из редких случаев, когда Вайолет и Клаус не понимали, что говорит их сестра. На лобике Солнышка появилась глубокая морщина: малышка пыталась придумать, как бы объяснить брату и сестре, что она имеет в виду. Наконец она поглядела на Вайолет и Клауса и воскликнула: — Джон Годфри Сакс!

Бодлеры просияли.

Скорее всего имя Джон Годфри Сакс ничего вам не говорит, если, конечно, вы не горячий поклонник американских поэтов-юмористов девятнадцатого века. Таких людей в мире немного, однако отец Бодлеров был одним из них и знал наизусть несколько стихотворений. Время от времени на него находило — как вы, наверное, понимаете, здесь это выражение означает «Он впадал в странное и импульсивное настроение», — и тогда он хватал ближайшего маленького Бодлера, начинал качать его на коленях и читал ему стихотворение Джона Годфри Сакса про слона. В этом стихотворении рассказывается о том, как шестеро слепцов впервые в жизни повстречали слона и не могли договориться друг с другом, как выглядит это животное. Первый слепец ощупал просторный гладкий бок слона и решил, будто слон похож на стену. Второй ощупал бивень и сделал вывод, что слон похож на копье. Третий ощупал хобот, четвёртый — ногу и так далее и так далее, и вот все слепцы принялись спорить, как выглядит слон. Когда Вайолет и Клаус немного подросли, они, как и многие дети, стали считать, что когда на папу находит, это не совсем удобно, поэтому главным слушателем декламаций мистера Бодлера стала Солнышко, потому-то она и помнила стихи лучше всех.

— Это стихи прямо про нас, — заметила Вайолет. — Каждый из нас ощупал крошечный кусочек мозаики, но целую картинку никто не видел.

— Целую картинку никто не видел, — подтвердил Клаус. — За каждой дверью в отеле «Развязка» скрывается тайна, и никто не может быть сразу везде и наблюдать сразу за всеми волонтёрами и сразу за всеми негодяями.

— А нам придётся, — вздохнула Вайолет. — Кит сказала, что сахарницу уже везут в отель. Нельзя допустить, чтобы она попала в руки самозванца.

— Но ведь сахарницу можно спрятать где угодно, — сказал Клаус. — И самозванцем может оказаться кто угодно. Все, кого мы видели, говорили о Ж. С., но мы даже не знаем, мужчина это или женщина!

— Хоть каждый был отчасти прав… — процитировала Солнышко предпоследнюю строчку стихотворения про слона.

Ею брат и сестра улыбнулись и закончили стихотворение:

— Но было все не так! [1]— хором сказали они, но их слова потонули в оглушительном звоне. «Не так! — возвестили часы отеля „Развязка“. — Не так! Не так! Не так! Не так! Не так! Не так! Не так! Не так! Не так! Не так! Не так!»

— Уже поздно, — сказал Клаус, когда затихло двенадцатое «Не так!». — Я и не заметил, как мы засиделись.

Они встали, потянулись и обнаружили, что в вестибюле пусто и тихо. Крышку рояля опустили. Фонтан выключили. Даже за конторкой портье никого не было, как будто отель «Развязка» не ожидал новых постояльцев до завтра. Единственным признаком жизни под громадной куполообразной кровлей был только свет лампы в форме лягушки и, разумеется, сами Бодлеры.

— Наверное, все постояльцы спят, — сказала Вайолет, — или читают до утра, как говорил Франк.

— Или Эрнест, — уточнила Солнышко.

— Может быть, и нам попробовать поспать? — предложил Клаус. — Остался ещё целый день на разгадку этих тайн, и когда он наступит, у нас должны быть ясные головы.

— Наверное, в темноте ничего пронаблюдать не получится, — сказала Вайолет.

— Устала, — зевнула Солнышко.

Ею брат и сестра кивнули, но трое сирот так и остались стоять. Ложиться спать, когда в отеле так и шныряют враги, строя зловещие козни, было неразумно. Но ведь козни строятся каждую ночь, и не только в отеле «Развязка», но и во всем мире, и даже самые благородные из волонтёров должны время от времени смыкать глаза — здесь это образное выражение значит «Ложиться на пол за большой деревянной стойкой и надеяться, что никто не вызовет посыльного до самого утра». Дети, конечно, предпочли бы спать в более удобной обстановке, но с тех пор, как у них в распоряжении была более удобная обстановка, прошло столько времени, что они без долгих разговоров пожелали друг другу спокойной ночи, а Клаус протянул руку и выключил лампу в виде лягушки. Несколько минут дети лежали в темноте, прислушиваясь к лягушачьему кваканью, доносившемуся из пруда.

— Темно, — сказала Солнышко. Младшая Бодлер не очень боялась темноты, но сочла этот факт достойным упоминания.

— Да уж, темно, — зевнув, согласилась Вайолет. — Ещё и в темных очках. Как там сказала Кит Сникет? Словно ворон, одиноко парящий в беспросветной ночи.

— Точно! — воскликнул Клаус.