Отзвуки прошлого - Воробей Вера и Марина. Страница 9

– Да, совпадения бывают всякие, – загадочно, с волнующей хрипотцой, отозвался гость. – Но это, кажется, не тот случай.

– Вадим Петрович! – обрела голос бабушка.

– Погодите, Ксения Матвеевна, – мягко и в то же время решительно прервал ее Вадим Петрович, глядя на Лену, которая вдруг почувствовала, как по спине пробежал холодок, и почему-то убрала руку под стол: – Видишь ли, Лена, кривой мизинец – это как бы фамильная черта семейства Драгомиловых. У нас в роду почти у всех такие мизинцы, за редким исключением. Ты понимаешь, что это может означать? – В глазах гостя появился мягкий свет.

– Что?

– Что ты моя дочь.

У Лены вырвался глупый нервный смешок. Ну допустим! Она готова признаться, что ей и самой в голову лезло всякое насчет мамы и Вадима Петровича. Но чтобы такое? Полный бред!

– Да нет! – сказала она и тряхнула головой, как бы проясняя мысли. Голова и в самом деле стала лучше соображать, и Лена сказала более уверенно: – Вы что-то путаете, Вадим Петрович. Мало ли кривых мизинцев на свете. И потом, моего папу звали Сергей. У меня и отчество Сергеевна. В паспорте так и написано – Серова Елена Сергеевна. А у Катьки в свидетельстве о рождении – Серова Екатерина Сергеевна. Верно, ба?

Но едва взглянув на бабушку, Лена сразу поняла, что ее вопрос совершенно излишен. Круглое, всегда румяное лицо Ксении Матвеевны побледнело. Губы скорбно поджались, морщинки стали резче, и сама она как-то сразу постарела. И потом, она избегала смотреть на Лену, будто чувствовала себя виноватой. Но когда бабушка заговорила, в ее голосе не было ни сожаления, ни огорчения, одно только признание неотвратимости случившегося.

– Верно-то верно, Алена. По паспорту ты – Серова Елена Сергеевна. Только Сергей Валерьянович – твой приемный отец, а Вадим Петрович настоящий, по крови.

В голове у Лены промелькнуло: «Похоже, весь мир сошел с ума и я вместе с ним». А потом нахлынули эмоции. Сердце забилось так гулко, что ей показалось, что она оглохла. Но Лена все слышала, каждое слово, хотя они и проникали в ее сознание с трудом.

– …Отчество Сергеевна тебе от деда досталось. Мама в метрику так и записала, когда ты родилась. За Сергея-то она замуж вышла, когда тебе два с половиной годика исполнилось. Он тебя сразу же удочерил. Ты, конечно, этого не помнишь. Мала еще была…

Бабушка продолжала рассказывать, а Лена в это время никак не могла заставить себя сосредоточиться. Ее захлестывали чувства.

Выходит, этот человек, на лице которого застыло это мучительное, чуть смущенное выражение, ее настоящий отец! Выходит, мама и он… были близки настолько, что на свет появилась она, Лена!… Вспомнилось, как мама любила повторять, что она желанный ребенок. Тогда Лена смеялась: конечно, желанный, и Катька желанная, раз папа и мама любят друг друга. Однако теперь это признание обрело особый, глубокий смысл.

Поздно вечером, когда Вадим Петрович ушел, а Катька угомонилась, Лена заглянула в комнату бабушки:

– Ба, не спишь?

– Заходи, чего уж, – отозвалась Ксения Матвеевна, вздохнув.

Лена присела к ней на кровать, подтянула под себя голые ноги, а бабушка заботливо прикрыла их одеялом.

– Обижаешься на всех нас, что мы от тебя правду скрывали?

– Нет, что ты, ба, не обижаюсь. Просто… не понимаю. А может, и обижаюсь… немножко, – призналась Лена, почувствовав, что не хочет кривить душой.

Для нее этот вечер стал вечером откровений и открытий, и она до сих пор находилась под действием сильного стресса, хотя вряд ли осознавала это. Просто было как-то не по себе. Она даже с Борей не могла говорить, когда он позвонил, пробормотала, что голова раскалывается, что завтра она все ему расскажет, и положила трубку.

А что рассказывать, когда и сама толком ничего не понимаешь. Из краткого сбивчивого разговора, прерывавшегося вопросами, ответами и молчаливым признанием, выходило, что Вадим Петрович ничего не знал о ней. А значит, и винить его в том, что он бросил собственную дочь, у нее причин не было. А что было? Лена все время прислушивалась к себе, стараясь понять, что же испытывает она к этому человеку теперь, когда он так неожиданно появился в ее жизни? И не могла подыскать определения своим чувствам. В голове царил сумбур. Но одно она помнила хорошо: когда он прощался с ней, обещая завтра вечером прийти, ей захотелось прикоснуться к его руке, несмотря на сильную душевную боль, которую она ощущала физически. А мама? Получается, она любила дважды. Папу и Вадима Петровича (Лена пока даже в мыслях не могла назвать его отцом). Правильнее сказать, Вадима Петровича и папу. Воспоминания захлестнули Лену. Эпизоды из ее жизни промелькнули, как кадры видеоролика. Вспомнилось, как отец мазал ей разбитые коленки зеленкой, дул на них и приговаривал: «У кошки боли, у собачки боли, а у моей дочки заживи!» Как они с мамой повели ее в первый класс – это было одно из самых ярких и последних воспоминаний, когда Лена держала за руки сразу и отца, и маму.

– Нам было хорошо вместе, – произнесла Лена вслух так, словно хотела убедить в этом весь мир. Она положила голову на скрещенные руки, чуть повернула лицо к бабушке. Шелковистые пряди густой волной упали вниз. Девушка этого не заметила, как не заметила и одинокую слезу, украдкой скатившуюся по щеке. – Знаешь, ба, иногда мне даже казалось, что папа меня больше Катьки любит. – На ее губах появилась слабая улыбка, плечо дернулось: – Глупости, конечно, он любил нас одинаково, потому что считал нас обеих своими дочерьми. И что бы ни случилось, я всегда буду думать о нем как о своем родном отце.

– Вот и правильно, внучка. Сережа и был тебе настоящим отцом.

Но Лена пропустила бабушкины слова мимо ушей. В эту минуту ее волновали вопросы, которые она не могла не задать.

– Ба, ну ладно, когда мама с папой были живы. Тут все ясно. Но почему ты потом столько лет молчала? Никогда ни полсловечком не намекнула об этом Вадиме Петровиче.

Ксения Матвеевна принялась разглаживать руками одеяло. Этот жест невольно выдал ее волнение. Но даже если бы Лена этого не увидела, она все равно бы догадалась, что бабушке нелегко об этом говорить.

– Ты думаешь, меня саму этот вопрос не беспокоил? – наконец сказала она. – Еще как беспокоил! Особенно после того, как я в больницу угодила. Я ведь думала, что смогу вас поднять, поставить на ноги, а уж потом, когда вы будете взрослыми, самостоятельными, вот тогда и помирать будет можно. В общем, сама себе век отмерила. А вон как вышло.

– Ну что теперь вспоминать плохое! – испуганно заерзала Лена. – Это все давно позади! Ты же поправилась!

– Теперь уж не перебивай, а слушай, – назидательно сказала бабушка. – Ты вот спрашиваешь: почему я пять лет молчала? Ну рассказала бы я тебе о нем. И что? Что бы это тебе дало, кроме переживаний? Мало ли их у нас было в последнее время? – На ее глазах навернулись слезы, но бабушка сдержала себя. – И потом, я ведь как думала: у него своя жизнь, устроенная. Семья, дети, дом, друзья. Обрадуется ли Вадим Петрович, узнав, что у него есть взрослая дочь, которую он и в глаза-то не видел? Так и мучилась по ночам: то ли разыскивать его через старых знакомых, то ли оставить все как есть. И вдруг эта негаданная встреча. Когда он к нам в гости напросился, я недолго думала, решила, пусть приходит. Я к нему присмотрюсь, что за человек, время ведь людей меняет, и он, глядишь, с тобой поближе познакомится. Ну а там видно будет. Если пойму, что он к тебе хорошо относится, то поговорю с ним с глазу на глаз. Ну а не признает он тебя за родную кровь, то, как говорится, вот тебе бог, а вот порог. Навязываться в родственники не станем, будем жить как прежде. Но ты и тут меня опередила, шустрая уж больно выросла, и надо было тебе заметить эти мизинцы? – проворчала бабушка и вслед за этим, улыбнувшись, сказала: – А знаешь, чего я больше всего боялась?

– Чего?

– Что он тебя не признает. Сколько таких, что на ошибку молодости все списывают. А он ведь обрадовался, что у него есть дочь. Даже поездку домой отложил. Видно, хочет, чтобы вы друг друга получше узнали.