Завтрашний ветер - Файнберг Владимир Львович. Страница 21

«В течение первой половины июля сохранится жаркая, сухая погода. В последующий период циклон с юго-запада, рождённый над Атлантическим океаном, переместится на центральные области. Циклон будет сопровождаться сильными ветрами и ливнями».

Завтрашний ветер - pic_14.jpg

Владилен Алексеевич посмотрел на меня. Я встал со скамейки и подошёл.

— Завтрашний ветер, — сказал он с трудом. — Это будет уже твой завтрашний ветер…

— Что он говорит? — громко спросил писатель.

— Завтрашний ветер, — ответил я. — Он говорит, что завтра будет дуть завтрашний ветер.

Писатель ничего не понял и повернулся к штурвалу.

А я понял. Только словами не мог бы складно сказать, что я понял. Я вспомнил и про Марс, и про Луну, и про то, что человек должен жить не меньше двухсот пятидесяти пет. И что я обязательно буду врачом.

Владилен Алексеевич посмотрел мне в глаза и снова улыбнулся. Он увидел, что я его понял.

Мы уже подходили к моим местам. Показался второй остров, а вдалеке пристань, плотина ГЭС.

Первым из знакомых, кого я увидел, была всё та же Наташка Познанская на яхте. Ветра в парусах не было, и она загорала на своей посудине. Ей-то что? Ей и горя было мало!

Как мы причалили, как выводили на берег Владилена Алексеевича, как потом он ещё неделю руководил съёмками из автомашины — про всё это вспоминать не стоит.

Я уж не говорю про тот вечер, когда все они уезжали на аэродром. Владилен Алексеевич попросил, чтоб я обнял его, а я испугался заплакать. Мы стукнулись лбами, и я убежал. Вот и всё.

…Недели через три почтальон дядя Яша подъехал на своём велосипеде к нашему дому и сначала велел мне расписаться в толстой книге, а потом отдал большой пакет.

Там оказалась та самая тетрадь. И чья-то записка.

В записке я прочитал, что Владилен Алексеевич перед смертью очень просил, чтоб тетрадь переслали мне.

Вот она.

Завтрашний ветер - pic_15.jpg
Моё начало
Счастливые не от богатства,
росли мы на пыльных дворах,
всесветное
красное братство
лелея в ребячьих сердцах.
Хоть лет нам ещё было мало,
но красным клочком кумача
грядущее
нас обнимало —
вихрастых внучат Ильича.
Над карканьем толстых торговок,
как нашей мечты делегат,
всплывал,
невесом и неловок,
серебряный аэростат.
Как будто планеты прообраз,
парил он в лучах над землёй,
коммуны
высокую область
олицетворяя собой.
Рождалась,
откуда — не знаю,
горячая вера в груди,
что время нас не разделяет,
что Ленин
у всех
впереди!
Всадник
Эх, едет всадник
в шапке со звездой!
Шевелит ушами
конь гнедой.
А всаднику только
четырнадцать лет,
у всадника только
комсомольский билет,
да ружьё за плечом,
да враги на земле,
да родной эскадрон,
и Ленин в Кремле.
Эх, едет всадник,
а завтра — бой!
Шевелит ушами
конь гнедой.
Рядом другие
лошади храпят —
красные конники
качаются в ряд,
качаются в ряд,
песню поют…
Думает всадник
думу свою:
а как через тридцать —
сорок лет
будет устроен
белый свет?
Как там ребята
станут жить?
За что бороться?
И с кем дружить?
Песне подпевает
всадник молодой.
Шевелит ушами
конь гнедой.
Эх, едет всадник,
а завтра — бой!
Приход холодов
Дождь шумит
за окном во дворе.
Я смотрю
на зелёное дерево.
И зелёные струи
текут по стеклу.
Смотрю я на ржавые
мокрые крыши.
Красные струи
бегут по стеклу.
Взглянул я на серое
низкое небо —
серые струи бегут…
С градусника,
что привинчен к раме,
словно за градусом градус
падает
капля за каплей…
Дикие утки весной
Сколько их?
Одна. Две. Три.
Четыре. Пять и шесть.
Вон
ещё летит —
седьмая!
Значит, не убили.
Значит, есть
поднебесье, облака и эта стая.
Удирают утки.
В высь летят,
крепко ими Север овладел.
Сколько на пути озёр!
Сколько на пути засад!
Сколько раз возьмут их на прицел!
Но летят.
Меж белых облаков
в небе синем семь небыстрых точек…
И —
не улетают далеко,
прилетают сниться
каждой ночью.
Осень
Надену я тулуп
романовский,
тяжёлый,
собаку крикну
и уйду в туман
лесов осенних,
что стоят за школой.
А в школе свет горит,
бьёт глухо барабан.
Раскат лесов безмолвен.
За спиною
всё глуше барабан.
И вот вокруг
идёт сосняк то низом,
то горою.
Среди стволов
шагаю сам собою
и рядом пёс —
четверолапый друг.
Тепло холодное туманит даль без цели —
давным-давно
последний лист упал,
зверьё распугано
и птицы улетели,
а первый снег ещё не выпадал.
И холодит виски
белёсый свет берёзы,
бежит с оглядкой пёс,
бежит не торопясь…
Заденешь ветку —
и тумана слёзы
то за ворот летят,
то на дорогу в грязь.
И странным ликованием покоя,
каким-то тайным счастьем обуян,
нет,
я не знаю,
что это такое, —
я знаю, что во мне
бьёт
глухо
барабан!
И пёс уже за мной
бежит неутомимо.
И, ветви отводя,
спешу вперёд,
вперёд,
берёзы сквозь туман
летят, как клочья дыма.
Грохочет барабан!
И словно горн поёт!
Опушка.
Лес…
И в небе —
самолёт.
И жизнь идёт.
Земля в полёте.
И с ней,
летящею,
летит
тот самолёт на развороте.