Синий треугольник (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 12

— Ага… Только что такое «отраженный мир»? Этого мы не учили.

— Я попробую объяснить. Так, как это мне самому представляется… Если взять обычный гладкий кристалл, то в его гранях все отражается, как в зеркалах. Грани Великого Кристалла, то есть Вселенной, тоже обладают зеркальными свойствами. Но они ведь не плоскости, а пространства. Поэтому в них гораздо реальнее, чем в простом зеркале, отражаются все события и свойства лежащего по соседству мира. Его внутренняя структура, запахи и даже время. Если учесть, что оно — четвертое измерение мира. Длина, ширина и высота — это три измерения, а время — четвертое…

— Но это же примитив! — не выдержал Сашка. — Ой, простите…

— Ничего… Но почему примитив? Обычное толкование.

— Ну и… неправильное толкование! Время — это лишь одно из качеств четвертого измерения. Не главное. А главное — многовариантность одних и тех же событий… Это любой пацан в подготовительной группе знает. Все, кто четырехмерники…

— Подожди… Ты, конечно, специалист, а я так, просто со своими фантазиями. Вот изложу все, тогда критикуй…

— Ладно, — хмыкнул Сашка.

Следовало бы обидеться и замолчать, но меня, как говорится, заело.

— Ты слушай! В трехмерном, объемном зеркале отражаются все свойства соседнего мира, не только его внешность. И время отражается. А время — любое, в том числе и отраженное в чужом пространстве — обладает способностью самостоятельного движения… Это, кстати, я успел прочитать у Ришелье… И вот время — как измерение — начинает работать в отраженном мире само по себе. И толкает этот мир по пути автономного развития. И тогда он перестает зависеть от того, от которого отразился, начинает жить в собственной, только что возникшей реальности… Но он же существует не где-то отдельно, а в том трехмерном пространстве, где до его отражения был уже свой мир. И теперь получается, что они живут, перепутавшись друг с другом… Ох, я задурил тебе голову. И себе заодно…

— Мне ничего вы не задурили, — заметил мой собеседник с нахальной ноткой. — Все тут просто в этой системе… Ну, я же и говорил: многовариантность развития. Только непонятно, при каких условиях возникает отражение.

— Мне тоже непонятно. Пока мне казалось, что все такое я лишь выдумал, было действительно просто. Но разве это выдумка: и город Овражки, и Гора, и… — «И ты», — чуть не сказал я, но спохватился. — И эта картина…

— И сундук… — Сашка, по-моему, нарочно перешел на другую тему. Деликатно так… — Картина — это ведь тоже отражение мира… И может, у нее тоже свое развитие, только очень медленное, для глаза незаметное… Может, мальчик все-таки когда-нибудь дотянется…

— Или крышкой ему стукнет по пальцам. И он заревет.

— Он не заревет… — Сашка, видимо, обиделся за Андриса. Потом сказал: — А сундук-то ведь тот самый, что ногу мне чиркнул. Вот… — Он покачал в свете уличной лампочки ногой с черной царапиной.

— Тот самый… — сказал я. Почему-то с беспокойством.

— На комоде стоит.

— Ну… и что с того? Это, видимо, семейная реликвия.

— Ага… Интересно, что в этой реликвии? Ведь не зря же он так тянется! — Сашка кивнул на Андриса.

— Уверяю тебя, ничего. Я нес его со станции, он пуст.

— Он был пуст. Пока вы несли… — Сашка сел на скрипучей раскладушке. — Это ведь такой сундучок… В нем все, что угодно, может оказаться!

— Бабушкины вязальные крючки и квитанции за квартплату.

— Не-е… — задумчиво сказал Сашка.

— А если и «не-е»! Какое наше дело?

— Но должны же мы ему помочь! — Сашка опять кивнул на Андриса. Потом вскочил, включил лампу.

— Не выдумывай! — отрезал я. — Мы кто? Жулики?

— Но мы же ничего не возьмем! — возмутился он. — Только поглядим, если он не заперт! — И добавил: — Вы же сами видите — это не простой сундук. Вдруг в нем…

— Что?

— Вдруг… книга. Ришелье…

Я присвистнул. Крутнул у виска большим пальцем с растопыренной ладонью. Но получилось это неубедительно. Потому что предательски шевелился уже червячок любопытства. И знакомое ощущение тревоги и поиска глухо толкнулось в сердце. Я сел. А Сашка уже стоял посреди комнаты — в куцей широкой маечке, в черно-оранжевых трусиках, похожих на клочок тигриной шкуры, костлявый, с торчащими, как рожки, сосульками волос и растянутой в полумесяц улыбкой. Ну воистину маленький бес-искуситель.

— Сашка, нехорошо же это! Без спроса… Даже неприлично.

— Одним глазком…

— Ох, добром это не кончится.

Он еще шире растянул свои губы в трещинках.

— А может, и кончится.

3. Голос

Мы из осторожности не стали зажигать свет в комнате Генриетты Глебовны. Включили лампочку в прихожей, широкий луч упал из двери на комод. На сундук. Узорная жесть заблестела — ну точно как на картине. Сашка подтащил старинный дубовый стул. Ногу об ногу обтер босые ступни. Встал на сиденье, оглянулся на меня. Я пожал плечами: мол, ты затеял, ты и продолжай. Но сердце перестукивало. Наверно, как у маленького Андриса.

Сашка взял крышку за уголки. Приподнял. Звонкий жестяной щелчок раздался в натянутой тишине. Меня аж тряхнуло. Сашка тоже вздрогнул, но крышку не отпустил. За щелчком последовал другой, еще звонче. И снова, снова. Они складывались в дребезжащую мелодию — это играл музыкальный механизм. Какую-то колыбельную музыку. Кажется, «Рыбки уснули в пруду»…

— Ёшкин свет…

Мы подождали, когда механизм отзвучит, и Сашка медленно отвалил крышку. Глянул в сундук, опять помянул «Ёшкин свет». Я тоже заглянул с высоты роста. Был полумрак, но все-таки свет из прихожей отражался от белого потолка. И я разглядел, что в сундучке (вот уж действительно не знаешь, чего ждать!) — старинный телефонный аппарат. Блестели вилки, на которых лежала трубка, и кольца на микрофоне и наушнике.

Сашка не долго думая поднатужился и выставил телефон под лучи лампочки. Аппарат был, видимо, тяжелый. Мне показалось даже, что корпус у него из малахита. Наверно, тоже достояние старинной семьи Барнаво… Хотя такая ли уж старина? Почему тогда на корпусе вполне современный пластмассовый диск для набора?

— Зачем ты вытащил? — прошептал я. — Договорились же не трогать…

— Послушаем…

— Что послушаем? У него даже провода нет!

Но Сашка снял трубку, приложил к уху, потом придвинул мне. И в телефоне (без подключения, без шнура!) я услышал певучий сигнал.

— Хронофон, — со сдержанным удовольствием сказал Сашка. — Темпоральная связь. Ай да бабка Генриетта… Это знаете что такое? Это…

— Да знаю, знаю… — Я и правда знал. Но я не думал, что они бывают на самом деле, когда писал про такое в повести «Дети Кристалла». С ума сойти…

С ума я не сошел, но легкая обморочная невесомость окутала голову. Потому что… Это, значит, можно взять вот так, прямо сейчас, позвонить… Услышать… Раньше это бывало только во снах, и то не во всяких, а в редких, счастливых…

Какой выбрать день?

Конечно, тот, седьмого августа. Я даже число запомнил. Еще бы не запомнить, накануне маминого дня рождения. Преподнес тогда подарочек!..

С утра я увязался за большими ребятами, которые из автомобильных камер сделали «корабль» и решили прокатиться вниз по нашей реке Туре. Путешествие получилось чудесное, но за городом, у деревни Новый Бор, судно наше рассыпалось. И вовремя! А то вообще неизвестно, когда бы вернулись… С отмели мы выбрались на берег. Автобуса, на который мы надеялись (он изредка ходил из Нового Бора до городского рынка), не было и в помине. И побрели мы по тракту, толкая перед собой надутые камеры. Они были тугие, «сытые». А мы голодные, измотанные…

Домой я добрался чуть ли не к полуночи. И готов был полной мерой расплатиться за самовольное путешествие и за то, что пережила мама, считая меня потонувшим… Но расплаты не было. Мама со мной просто не разговаривала. Поставила на стол тарелку с пшенной кашей, молоко, хлеб, ушла в другую комнату и легла… До еды ли мне было? Как я подступал к маме с разных боков, как пытался все объяснить, как просил прощения! Она только лежала и всхлипывала…