Бедовый мальчишка - Баныкин Виктор Иванович. Страница 57

Мысли в голове у Пети начали путаться, отяжелевшие веки опустились на глаза, и он стал медленно погружаться в сон.

Повозившись немного, уснул и Володя. Теперь у костра сидели только Иван и Гриша. На тускло светящиеся угли Гриша бросил последние сучки, и они медленно тлели, почему-то никак не разгораясь.

— Пойдем взглянем на лошадей да тоже немного подремлем перед рассветом, — сказал Иван и потянулся, обхватив руками затылок.

Приятели встали и зашагали к поляне. Кони мирно паслись; некоторые из них лежали, сонно понурив головы. Успокоился и Воронок. Он пристроился возле матери, положив ей на спину голову.

— Тишина какая, — сказал Гриша, — не то что в городе…

Иван предложил взобраться на невысокий глинистый бугор, поросший мелким кустарником, и посмотреть на реку. С бугра хорошо видны и Волга и Жигулевские горы.

На гребне бугра Иван и Гриша долго и молча глядели на Волгу.

Потом они вернулись к потухшему костру и начали укладываться спать.

Поднялся Трезвый. Он посмотрел на ребят, вильнул хвостом и опять свернулся в клубок.

Все крепко спали.

На востоке уже появилась тонкая зеленовато-светлая полоска. И как-то незаметно, очень медленно, стало синеть небо. Меркли звездочки, словно испарялись росинки. Становилось свежо и сыро. Рождалось новое утро.

На Волге

Тяжелая, неуклюжая лодка вяло покачивалась на ленивой волне. На лавочке вдоль борта лежал парень в розовой полинявшей косоворотке. Свесив вниз обмотанную полотенцем голову, он жевал соломинку.

Желтая вода искажала отражение его скуластого загорелого лица, и оно то вытягивалось и становилось похожим на дыню, то сжималось и делалось приплюснутым, как колобок.

Первое время парню забавно было смотреть на свое отражение, но потом надоело, и он стал внимательно следить за медленно плывшим от берега комком размокшей оберточной бумаги.

Бумагу несло на нефтяное пятно, колыхавшееся около лодки. Вот комок разорвал тонкую радужную пленку, вот он наткнулся на торчавшую из воды палку.

Лежать парню было неудобно, спину и шею припекало полуденное солнце. Истомленный зноем, он встал, потянулся с хрустом в суставах и сонно посмотрел на берег.

На берегу было оживленно. Подъезжали один за другим грузовики. Рабочие быстро снимали с машин мешки с зерном и складывали их под деревянный навес. Невдалеке стояла самоходная баржа. Два крана не спеша переносили на берег громоздкие ящики.

На пароме ржали лошади, играла гармошка, громко переговаривались пассажиры. У самой воды на бревнах девушки в синих гимнастерках дружно пели что-то веселое и задорное. Приставали и отплывали лодки, отрывисто и пронзительно свистели юркие буксиры.

— У тебя, сынок, ножичка не найдется? — обратился к парню сутулый плечистый старик в белой войлочной шляпе.

Он сидел в лодке с густо просмоленными бортами, уткнувшейся носом в глинистую отмель. На коленях у него была разостлана чистая холстина, на которой лежали краюха хлеба, вареные картофелины и крупные пожелтевшие огурцы.

Парень достал из кармана самодельный нож с некрашеной ручкой и протянул его старику.

— Издалека будете? — полюбопытствовал тот, отрезая от краюхи ломоть.

— Мы ветлужские, — неохотно ответил парень, полоща в воде снятое с головы полотенце.

— Не из близких мест, — старик прищурил светлые с хитринкой глаза, все еще смотревшие на мир с неустающим вниманием. — С плотом?

— С плотом.

— То-то. Я сразу угадал. Как на лодку посмотрел, так и подумал: плотовская лодка. А я вот с той стороны. Из Брусян. Может, слышал? Брусянский колхоз до войны на выставке в Москве золотую медаль получил. И в войну не из последних был. Война, милый, души человеческой коснулась. Иной до войны неприметным человеком был, а сейчас посмотришь — герой! Вот сын у меня — Золотая Звезда и Ленин на груди! А кто раньше мог подумать, что Яков Миронов героем народным окажется? — старик улыбнулся, и крепкие зубы его сверкнули удивительной белизной. — Благодарствую за ножичек. Может, откушаешь со мной?

— Не хочу, спасибо, — парень пристально посмотрел в нестарое лицо словоохотливого деда и тоже улыбнулся. — Рады, должно быть, за сына?

— А как же, милый? Чай, кровушка-то родная! — еще более оживленно заговорил старик — Целых четыре года не было никаких вестей от сына. Уж люди говорить стали: «Видно, Илья Романыч, пропал твой Яков. Царствие ему небесное». А я свое: «Нет, — говорю, — не может того быть, чтобы Яков мой без следа пропал. Он зазря смерти в руки не дастся». На меня, бывало, дивовались: что на работе, что на пиру — везде первым был, — а у Якова силушки вдвое. Пятипудовых пару мешков поднимает и не крякнет…

Старик взял огурец, вытер его о ладонь и принялся жевать, густо посыпая солью надкусанное место.

Снизу шел большой пассажирский пароход, сверкая на солнце зеркальными окнами салона, ослепительной белизной кают и бортов.

Парень козырьком приложил к глазам руку и посмотрел на пароход.

— «Академик Бах»… Осанка-то какая! Идет, как по воздуху плывет!

— В прошлом годе по осени капитан самолично мне благодарность вынес, — заметил старик, стряхивая с бороды хлебные крошки.

— Какой капитан?

— А вот с него, с «Баха». Я ведь бакенщик. Осенью как-то разыгралась на Волге буря — ветер, дождь. А дело к ночи, и случилось это в мою вахту. Волны так и хлещут. Хоть к берегу не подходи. Да наше дело строгое. Сажусь в лодку и еду бакены зажигать. Зажег три, проверил, крепко ли держатся, и к четвертому, последнему, поплыл. Бакен этот на самом опасливом месте стоял, у переката. Подплываю, а бакена нет. Одна вешка из воды торчит. Что ты будешь делать? За новым к берегу ехать далеко, да одному-то и не установить — темно уж стало. Пришлось якорь бросить да свой фонарь на лодке зажигать. Ну и похлестало же меня дождем, покачало на волнах! Хорошо, плащишко брезентовый захватил, а то бы совсем пропадать — осень, холод… Три каравана за ночь прошло да «Бах» этот самый.

Старик достал из корзинки жестяную кружку, зачерпнул воды из реки и принялся пить.

— Эх, и водица! Которые вон некипяченую не пьют, брезгуют, а я люблю. Она ведь наша, волжская, и вкус у нее особенный. Другой такой во всем свете, верно, нет.

К реке от берега спускался долговязый подросток с непокрытой головой. У лодки старика он остановился, снял с плеча и опустил на землю железный сундучок с помятым боком, окрашенный ядовитой зеленой краской.

Старик поспешно убрал с колен холстину с хлебом и направился в носовую часть лодки.

— Ты почему же без Андрюшки? — спросил он подростка. — Или потерял пострела?

— Да вон, за мной плетется, — ответил тот, медленно вытирая рукавом потный лоб.

С набережной неторопливо шел, спотыкаясь, нарядный мальчишка.

— Дедушка Илья! — закричал мальчишка, завидев старика, и ускорил шаг. — Знаешь, какая картина? «Смелые люди». Вот какая!

— Тише, непутевый! Смотри не упади! — пригрозил ему старик и обернулся к старшему внуку. — Показывать вечером будешь?

Кивнув головой, тот принялся за еду.

— Якова соколики растут, — сказал старик парню из соседней лодки. — Этому вот, Никите, на осеннюю казанскую семнадцать годов исполнится. Киномехаником в клубе работает. А младшему двенадцатый пошел с масленой недели. Никита осенью в речной техникум поступает. Волгарь!

Неожиданно на скуластом загорелом лице парня дрогнули у глаз морщинки, и оно расплылось в широкой, доверчивой улыбке.

— А мы на Волжскую ГЭС плот преогромный сплавляем, — сказал он. — У меня, дедушка, думка такая: попроситься на стройку работать. Только не знаю: возьмут ли?

Старик разгладил ладонью бороду.

— Думка, твоя, парень, сердечная. Я так рассуждаю: возьмут!

Андрюшка, сидевший рядом с дедом, дернул его за рукав.

— Дедушка, до дому пора! Глянь, солнышко на вечер пошло.

Старик засуетился и стал готовиться в путь. Старший внук, заглядевшийся на парня, неохотно снял сапоги и, засучив до колена брюки, спрыгнул в теплую воду, чтобы столкнуть с отмели лодку. Ему помогал дед, упираясь веслом в вязкий грунт.