Повесть об Атлантиде - Томин Юрий Геннадьевич. Страница 48

— Бери, мне и совсем не нужно, — сказал Павлик.

После такой щедрости Жека, конечно, должен был взять Павлика с собой. Но он забрал червяков и ушел. «Это все из-за Витьки», — решил Павлик и стал думать про Витьку. У Витьки тоже может сгореть дом. Тогда он придет к Павлику и будет проситься переночевать на одну ночь. Павлик даже зажмурился, чтобы лучше представить лицо Витьки. И Витька встал перед ним как живой. Он долго умолял Павлика. Наконец он заплакал и даже стал биться головой о ель, что росла у них во дворе. Павлик смотрел на него и смеялся безжалостным смехом. А потом ушел навсегда из дома и сделался машинистом электрички.

В этот момент снова пришел Жека.

— Ты Витьку не видел?

— Никого я не видел.

— Обещал в шесть разбудить, а сейчас уже девять…

— Уже десять, — злорадно сказал Павлик. — Он и не придет вовсе.

— Еще как придет… — не очень уверенно возразил Жека. — Мы позавчера договорились. А он никогда не обманывает.

— А кто у тебя колесо от тачки украл? — напомнил Павлик.

— Колесо? Подумаешь, колесо… — Жека повел плечом и внезапно обозлился. — Ему вообще верить нельзя! Он всегда врет!

— Ага! Он такой… — с готовностью подтвердил Павлик.

— Я еще ему ноги повыдергаю! — пригрозил распалившийся Жека.

— Ага! — звонким голосом подтвердил Павлик. — Хорошо бы, у него дом сгорел! Да?

Но Жека не понял его.

— Нет, дом не надо, — сказал он. — У них дом новый. Пойдешь со мной?

— Я?!

— А то кто, свинья? — усмехнулся Жека.

Павлик не обиделся. Наоборот, он засмеялся еще громче Жеки, хотя и понимал, что смеется над собой.

— Только ты вот чего… — сказал Жека. — Котелок возьми, будем уху варить. Я бы взял, да неохота домой идти.

Павлик бегом бросился в дом и вынес белую эмалированную кастрюлю. Он знал, что ему попадет за кастрюлю, но это будет когда еще… А сейчас надо было торопиться, пока у Жеки не изменилось настроение.

Пыльная дорога привела их к лугу, расчерченному валками скошеной травы. Они перепрыгнули через канаву и зашагали по стерне, шаркая ногами, чтобы не уколоться.

День был безветренный и жаркий. Над лугом стоял неумолчный звон. Это кузнечики пели свои песни. В небе грелись под солнцем белые облака. «Почему они никогда не загорают? — подумал Павлик. — Ведь у меня тоже спина сначала белая, а потом становится коричневая… А они целый день жарятся и — хоть бы что. Правда, бывают темные облака, но это — тучи. Может быть, туча — это облако, которое загорело?»

Ребята поднялись на полотно железной дороги и зашагали по шпалам. Тревожно свистя, вылетела из леса электричка. Они уступили ей дорогу.

— Два машиниста! Видел? — воскликнул Павлик.

— А хоть двадцать два… — пробурчал Жека. — Все равно по шпалам идти — хуже нет. Через одну наступать — широко, а на каждую — очень узко. Им же все равно как дорогу строить, придумали бы такую, чтобы ходить было удобно.

— Ага, — согласился Павлик. Он хотел еще спросить, почему в будке два машиниста, нов это время из придорожных кустов вылез толстый дачник в резиновых сапогах и с рюкзаком. В руках он держал спиннинг и несколько удочек, связанных пучком. Все снаряжение у этого человека было совершенно новенькое: сверкающая катушка на спиннинге, зеленые бамбуковые удочки, сапоги, оставляющие на песке четкий рубчатый след. Ремешки на рюкзаке были такими гладкими и блестящими, что их хотелось лизнуть.

— Ого! — сказал дачник, подходя к ним. — Тоже рыбаки?

Павлик и Жека молча уставились на него.

— Чего же вы молчите? — спросил дачник, стараясь казаться очень веселым. — Может быть, вы думаете, что я Карабас-Барабас?

— Не… — сказал Жека.

— Вот и хорошо! — весело воскликнул дачник. — Я такой же рыбак, как и вы. Люблю с удочкой посидеть. Рыболовы самый лучший народ, — верно?

— Не… — сказал Жека.

— А кто же лучше?

— Мы не знаем.

Дачник громко засмеялся и подмигнул ребятам, отчего лицо у него сразу стало такое, будто он собирался заплакать.

— А хотите, ребята, я вам крючков дам? — неожиданно предложил он. — У меня всякие есть. И кованые и заглотыши… Я вам крючков дам, а вы мне места покажете, где лучше клюет. Вы, наверное, тут все места знаете?

— Не… зачем… — угрюмо сказал Жека.

Но дачник не унимался. Он достал из кармана стеклянную баночку, отвинтил крышку и высыпал на ладонь горку крючков. Тут были и черные, и желтые, и большие, и маленькие, были даже белые, каких Павлик никогда не видел. Павлик шагнул вперед, но Жека дернул его за руку.

— Мы пойдем, дядя, — сказал Жека.

— А как же наш уговор? — все еще бодрым голосом спросил дачник. — Возьмете меня с собой? А я… — он полез в карман. — А я вам полтинник дам.

— Не… — сказал Жека, переминаясь с ноги на ногу.

Дачник заморгал глазами, сердито швырнул крючки в банку. Лицо у него было такое обиженное, что Павлику стало его жалко, и он хотел сказать, что никаких мест они не знают. Но Жека уже тянул его в сторону. Они шли насыпью, и Павлик несколько раз оборачивался, чтобы взглянуть на этого толстого, шумного и странного человека.

— «Карабас-Барабас»… — передразнил Жека. — Места ему покажи! Боров толстый!

— А крючки хорошие. Да, Жека? — сказал Павлик. — А кто это Карабас-Барабас?

— Тут один… — Жека сплюнул на рельс. — Ты не знаешь.

И Павлик с уважением подумал, что Жека очень умный и смелый.

Сойдя с дороги, они еще долго шли лесом, пока не вышли к низинке, где в берегах, заросших осокой, пряталась ленивая речка Орлинка.

Над темной водой летали голубые стрекозы. Невдалеке от берега торчали две камышины. Паутина, растянутая между ними, блестела, как жестяная. Прямые стрелы осоки, прибрежные кусты, облепленные пухом, зеленая ряска и листья кувшинок — все было неподвижно, все застыло, разморенное солнцем. Такая стояла над Орлинкой тишина, что, когда лягушка нырнула в воду, то шлепок раскатился, как выстрел.

На цыпочках, чтобы не распугать рыбу, ребята подошли к реке. Забросив удочку, Павлик замер.

У самого берега плавало на воде отражение солнца. Поплавок медленно сносило течением в этот ослепительно желтый круг. Павлик жмурился от нестерпимого света, он боялся пошевелиться, чтобы не рассердить Жеку.

Но Жека не выдержал первым.

— Тут один окуня поймал. Здоровый! — сказал он шепотом.

— Ага, — так же шепотом отозвался Павлик.

— До войны тут, знаешь, сколько окуней было? Немцы всех поглушили снарядами.

— Ага! — подтвердил Павлик, и ему сразу представился толстый немец, бросавший в речку снаряды. Немец был похож на дачника с удочками.

— Жека, — холодея сказал Павлик, — а Жека… Этот дачник — шпион, может быть?

Но тут у Жеки клюнуло, и он вытащил окуня.

— Вот это да! — заорал Жека. — Вот это шпион! Попался!

Павлик вскочил, забыв про дачника.

— Ура! Шпион!

— В тюрьму шпиона! — крикнул Жека.

— В тюрьму шпиона! — завопил Павлик.

Жека набрал воды в кастрюлю и выпустил туда «шпиона». Они ползали на коленях возле кастрюли, рассматривая окуня, и тыкали в него веточкой, чтобы он растопырил свои колючки. Наконец окунь перевернулся кверху брюхом, и ребята возвратились к удочкам.

Больше они ничего не поймали, хотя просидели часа три.

— Давай уху сварим, — предложил Жека.

— Из одной рыбины?

— А мы воды нальем побольше.

— Окуня нужно с кишками варить, — солидно сказал Жека. — Навару больше будет. Иди за дровами.

Павлик принес сухих веток. Жека сложил их крест-накрест и поджег. При солнечном свете пламени почти не было видно, — будто сами по себе раскалялись, начинали светиться ветки. Костер прогорел очень быстро.

— Говорил я тебе, — толстых неси, — недовольно сказал Жека. — Лучше я сам принесу.

Жека ушел, а Павлик встал на четвереньки и начал дуть под кастрюлю изо всех сил. Ему очень хотелось, чтобы уха сварилась, прежде чем придет Жека. Он дул, пока не закружилась голова; угли под кастрюлей гудели, но вода не закипала.