Люди, лодки, море - Покровский Александр Михайлович. Страница 21

Книги на себе: 20 кило в самолет. Это из Питера. Из Москвы повезло еще по 30 килограмм на рыло дипломатической почтой наше любимое Министерство иностранных дел. Но предупредили, что эти книги надо будет привезти назад – таможенные дела – или подарить (тому же Министерству), отчего и представители последнего будут нас контролировать. Но наши люди из издательства ОГИ тут же дали интервью во все стороны света, где похвалили французов за заботу о нашей культуре, родное Министерство печати и Министерство иностранных дел, мечтающее о подарках. На что хмыри из того Министерства сказали, что, мол, ни-ни-ни, они не против, продавайте, конечно, надо помогать малому бизнесу, на что мы-то всегда, вы просто не так поняли. После чего все выпили эту проклятую водку, без которой нас почему-то во всем мире не воспринимают.

Все это было без нас: москвичи приехали на день раньше, и от чиновничьего произвола отбивались они. А мы из Питера появились на сутки позже, после чего все разложили свои книги, расселись по местам, и на какое-то время застыли с таким выражением на лице, будто проглотили ведро гвоздей и теперь выбираем, какой гвоздь первым доставать из жопы.

Но народ повалил, и все очнулись, стали торговать.

Затрудняюсь сказать, на каком месте находится Россия по уровню полиграфии. Наверное, правильно нам дали номер сбоку у бара и туалета. И назывался он «Пи-180» (Р-180). Наверное, это и есть наше место. В «Пи».

Но и там мы лишь 180-е. После нас только разбомбленная Сербия, которая бегала к нам угощаться водкой.

И где эти программы воспитания в иноземных зрителях правильного отношения к России? И миллионы, пущенные на это дело? Где они? Кажется, в «Пи».

А интерес есть. К русской экономике, политике, географии.

«У вас есть книги по географии?» – у нас есть книги по географии. Материалы конференции по Мейерхольду на трех языках – самые те материалы. По географии. Покупайте.

Девочки из ОГИ горло себе сорвали, зазывая и продавая себя и нас. Потом опять себя и нас. Они так и не попали, бедняги, в Лувр. Некогда было. Надо отрабатывать деньги. Все в большом пролете. Нужны деньги. Очень нужны.

Считаем, считаем евро: десять, двадцать. «Сколько у вас стоит Кузин?» – «Для вас, мадам, он совсем ничего не стоит. Берите по двадцать». – «А Эйхенбаум?» – «Та же цена, мадам».

У нас на все одна цена. Деньги, деньги, быстрей, все в прогаре.

В среднем каждое издательство влетает на 700 долларов. «Берите современную прозу! Берите! Дешево!»

Современная проза всегда дешево.

Пришла Розанова. Ковыляя. С авоськой на колесах. Набрала книг, не торгуясь. Говорят, дрянь баба. Но она не торговалась. Значит, это отличная баба, если так можно сказать о вдове Синявского.

«Сколько стоят у вас «Парадоксы»?» – «Они ничего не стоят».

Был Григорьев, замминистра по нашей печати. Пролетом в Париж. Он помахал нам ручкой. Были из французского министерства. У этих на нас находится больше времени.

Я прилетел из Парижа совершенно очумевший. Продал я только половину своих книг. Десять килограмм. На остальное в последний день налетели крысы – русские магазины в Париже. Их два. Они хотят все за рубль.

Надо быть гордым. Я им ничего не продал за рубль. Я знаю, какие у них цены.

«Неужели вы все повезете назад?» – «Зачем назад? Я здесь подарю».

И подарил.

Сергею Д., в свое время выгнанному из «Русской мысли» по сокращению, теперь весьма небогатому, в свое время помогавшему всем и так и не скопившему ничего на черный день, так и оставшемуся русским через двадцать лет парижской жизни. Он, бедняга, просто не знал, куда себя деть, все гладил переплеты.

***

Э. А., здравствуйте. Изучил вашего «Маринеско». Сценарий хороший. По динамике можно предложить следующее. Немецкую часть пустить на немецком языке. Одновременно сжать диалоги. Добавьте атак. Надо совместить атаки немца и Маринеско, все время переходя от одного к другому. Напряжение должно расти от кадра к кадру, что можно достичь уменьшением времени на каждый эпизод. В конце этой совмещенной атаки, например, немец командует: «Пли!» – следует взрыв, а уже Маринеско докладывают, что торпеды попали в цель.

Диалоги с самим Маринеско требуют корректуры. Они жестче, проще. Командир никогда не заигрывает с командой. Да, они одна семья, но на командира всегда смотрят снизу вверх. Он как Бог. Он принимает единственно правильное решение при экстремальной ситуации. Маринеско пьяница. Но. Командир пьет, чтобы снять напряжение, а оно не снимается, и он не пьянеет. Пьет водку как воду. И это так. Подводники пьют, но не пьянеют. Сердце остановиться может, но ум трезвый. Про Маринеско-бабника я уже писал. Добавлю. Настоящие бабники, а он именно такой, молчаливы. Никогда не обсуждается предмет очередной страсти ни с кем. Даже с лучшим другом. Табу. Запрещено. Все знают и молчат. Команда понимает его с полуслова. Она, как собака, знает, чего хочет хозяин.

С тем комдивом было такое: после удачной атаки, при встрече на пирсе Маринеско крикнул своим: «Качать комдива!» – и они качнули: подбросили три раза, поймали два. Вроде случайно. Комдив упал на пирс и сказал: «Сам бандит, и команда у тебя бандиты!» – но Маринеско ничего не было.

После очередного утопления транспорта он пришел и на три дня лег на дно. Приехали награждать: «Где Маринеско?» – «А вот!» – под водой видна лодка. И еще для того, чтобы держать в напряжении, добавьте страшилок. Сны на лодке не только радужные из детства. От избытка углекислоты они цветные. Человек засыпает быстро (углекислый газ – снотворное), но просыпается, даже если не от кошмара, очень плохо: его мотает из стороны в сторону, он не может прийти в себя. Если кошмар – немедленно садится вертикально. Весь в поту. Например, такой кошмар: к нему подбирается старуха, смотрит снизу, как кошка, в глаза, потом начинает щупать так, как щупают курицу – жирна ли. А он не в силах пошевелиться, он кричит, рот открывается, а звук не идет… Наконец, пробуждение – его теребит вахтенный: «Товарищ командир! Товарищ командир!»

Командир в походе почти никогда не спит. У него могут быть галлюцинации наяву. Почему не показать это?

***

Еще по Маринеско. Там есть эпизод, где он вроде советуется со штурманом, влезать в базу за «Густовым» или не влезать. Командир ни с кем не советуется. Он принимает решение сразу и навсегда. Иначе он не был бы командиром. Маринеско очень хорошо себя чувствовал в стрессовой ситуации: пожары, взрывы, погони, торпеды. Это его. Он в этом купается. Он во время атаки петь будет. Поэтому для остальных членов экипажа он Бог. Какие они могут ему дать советы, когда он на одном чутье идет? Это как вожак волчьей стаи. Пусть другой волк ему что-нибудь посоветует – так в ответ получит, не обрадуется. Потому что во время торпедной стрельбы он, перископ, лодка и торпеда составляют одно целое. Это не торпеда попадает в цель – это он влетает в борт корабля, рвет его внутренности, урчит, рычит, отрывает дымящиеся куски.

Отсюда и береговая жизнь Маринеско – ему не хватает приключений. И еще – он артистичен. И не только потому, что из Одессы (кстати, уберите из текста то, что он хохол. Таким, как Маринеско, чхать на национальность. Он об этом даже не думает). Он артистичен, потому что ему этой береговой жизни мало. Он много читает. Подводники вообще много читают. Это чтоб не свихнуться.

По немцам. Можно добавить такой эпизод: лодка после удачной атаки всплывает рядом с тонущим транспортом. Немцы вылезают наверх, лениво курят, фотографируют тонущих людей. Тут появляется кто-то с автоматом и устраивает стрельбу по живым мишеням, азартно, с выкриками. Наверх поднимается командир и прекращает все одним движением, все вниз, срочное погружение, а старпому говорит: «Наказать!» – и называется фамилия того стрелка. Старпом смотрит недоуменно. Командир: «Списать на берег. На восточный фронт. Ему хочется пострелять!» – успокаивается и говорит: «Пойми! Это не добавляет нам чести!»