Люди, лодки, море - Покровский Александр Михайлович. Страница 49

Не то чтобы его и вовсе не видно было, нет. Ты его замечал.

Просто не рассчитывал ты на то, что он вот так неожиданно выскочит, и в красивой с внешнего вида поверхности объявится вот такая безобразнейшая дырка.

Не поддается сучок обработке – хоть тресни. Казалось бы, уже почти догладили его – а он так, собака, подвел. И схватишь его, стало быть, изо всей своей справедливой досады да и о землю шмякнешь – пропади ты пропадом, – а он и запрыгал по полу и остался таким же – ну хоть бы раскрошился, что ли!

Мда! И вот еще что: есть царедворцы, а есть флотоводцы. Разное это дело.

Разное настолько, что если скрестить их, то все равно ничего путного не получится – как от свального греха человека и ученой мартышки – гены, батенька ты мой, разные.

А слово «царедворец» – оно же только с одной стороны парадное, а с другой – дворня, господа, подлая дворня, как она и есть. Это как если бы у благородного арабского скакуна сзади был приделан собачий хвост – какое уж тут благородство, прости Господи, оно хвостом виляет.

Вот Нахимов, я думаю, царедворцем бы никогда не был – порода-с, однако.

И посадили б того Нахимова в наши-то дни – это за милую, дорогуша, душу.

Кстати, и Корнилова посадили бы, и Истомина.

И Лазарев тюремной баланды у нас вполне бы нахлебался.

А уж как бы досталось Крузенштерну – как бы досталось!

Вот уж кого потрепали бы, и – в кандалы, в кандалы!

До памятника бы не дожил.

И вообще, все теперь у нас очень похоже, скажем, на Порт-Артур, что ли – те же герои…

Мне скажут: «У Сучкова люди погибли, а вы его защищаете!»

А я отвечу: «Я не его защищаю, я защищаю его честь. Мне шельмование претит».