Робинзон в русском лесу - Качулкова Ольга. Страница 4

— Что это с тобой, милый мой? — проговорила она с невыразимой, кажется, только ей одной свойственной нежностью, — не болит ли у тебя что-нибудь?

От этих звуков всепрощающей любви у меня сжалось сердце, и я весь покраснел. Только в эту минуту я вполне ясно представил себе, что должен, может быть, навсегда расстаться с матерью. Мне захотелось плакать. Я готов был признаться во всем и далеко отбросить наш безумный план, но в то же мгновение мне представился мой решительный Вася и то, что я сам уговорил его, и мне стыдно будет отказаться.

Я промолчал и только крепко, изо всех сил, обнял и поцеловал мать. Она как-то тревожно и печально глянула па меня, отбросила волосы с моего лба, поцеловала меня и проговорила:

— Да и нервный какой ты стал! Впрочем, может быть, это от росту. Ты так растешь, — со временем гигантом, должно быть, будешь. Ну, ложись. Дай я тебя закрою. Мне и самой сегодня что-то очень спать хочется; наверное, очень устала в саду.

Она закрыла меня, благословила и неспешно вышла. Я лежал и горько плакал. Теперь я уже совсем, совсем ясно понимал, что затеял глупое, злое дело, но мое мелочное самолюбие не давало остановиться вовремя и сказать Васе о моем решении прямо. Я был, как и все недостаточно вдумчивые люди, рабом такого самолюбия и действовал, как раб.

Между тем все звуки в доме постепенно затихли. Утомившаяся работой в саду, прислуга улеглась рано и скоро заснула.

Вдруг под окном моей комнаты раздался шорох и за ним три условные удара в стекло. То был Вася. Я вскочил, подбежал к окну, беззвучно отпер его и помог Васе взобраться в комнату. Тележка стояла в саду.

— Все спят, — прошептал он, — одевайтесь скорее!

Я принялся дрожащими руками натягивать на себя сапоги и платье. Вася тихонько доставал из-под кровати все запасенные нами кульки, ящики и свертки. Собравши все это на подоконник, он вылез опять в сад. Одевшись, я подошел и стал подавать ему вещи, а он укладывал их в тележку. Тяжелый ящик с инструментами доставил нам немало хлопот. Наконец, все было уложено. Я оглядел комнату. На письменном столе лежали два моих перочинных ножа, я взял их и положил в карман. Комод с бельем стоял с не совсем притворенным ящиком. Я вытащил из него что попало и спустил к Васе. Он одобрительно мотнул головой. У печки приютился довольно большой ларь из дуба. Он принадлежал моей няне. Я не знал, что в нем лежит, но думал, что иголки, нитки и лоскутья, а потому взял и подал Васе.

— Зачем? — спросил он озадаченно.

— Там все пригодится!

— Пожалуй. Только довольно, не утащить будет.

Я, однако, вернулся еще раз и выбросил два одеяла.

Так отправлялся будущий великий путешественник и просветитель диких стран на долгую лесную жизнь, — без плана, без системы, не думая, что может быть действительно нужным и что лишнее, а просто и бестолково хватая что попадается под руку.

У Васи было все уложено, и он ловко увязал воз. Я помог ему, и наконец мы двинулись в путь. Тележка оказалась на ходу действительно очень легкой. Я заметил, что предусмотрительный и практичный Вася смазал колеса салом, что очень облегчило передвижение.

Ступая как можно легче, мы тотчас же свернули в самую крайнюю аллею сада и спустились к выездным воротам. Вася отворил их мне и тихо сказал:

— Везите пока один, а я мигом догоню вас.

В стороне, в углу сада, среди густой чащи черемухи и сирени стояла баня. Вася побежал к ней и минут через десять догнал меня. За спиной его висело ружье, за поясом торчал топор. Одной рукой он держал под мышкой небольшую оконную раму, другой тащил два железных заступа.

Я остановился. Мы наскоро привязали все это к возу. Раму обернули одним из одеял.

— Откуда ты взял ружье, Вася? — спросил я.

— У отца, он стар уже на охоту-то ходить! — он отрывисто, отвернулся и сильно дернул оглобли.

Ему было стыдно. Я понял это и замолчал. Часа через два быстрой ходьбы, а подчас и бега, мы были уже далеко.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Лес. Погоня. Истощение сил и голод. Решение возвратиться. Мы заблудились

В верстах трех от нашего села начинался огромный заповедный лес и тянулся на несколько десятков тысяч десятин. Он целиком принадлежал казне. Оберегали его от порубов казенные лесничие, но и они расхаживали только по опушке, потому что были уверены, что вглубь не пойдет никто.

Между крестьян о нем ходила дурная слава. Говорили, что посреди его есть глухое озеро, а над озером высокая гора, прозванная Чёртовым Городищем, что в густой чаще тамошних столетних сосен живут и пируют лешие, а по ночам над лесом точно стон стоит от их хохота и песен. Встарь сквозь этот бор пролегала «старосмоленская» дорога, но понемногу ее покинули и запустили.

У нас в семье часто говорили об этом лесе. Отец не любил его потому, что он был приютом тысяч волков, жестоко опустошавших стада всей окружности. Что касается причудливой фантазии крестьян, населявших их лешими, распевающими по ночам песни, то мы только смеялись над нею, потому что знали, что и «пели» и «хохотали» совы, которых в такой глуши было, разумеется, много.

Робинзон в русском лесу - doc2fb_image_03000003.png

Июньские ночи коротки и светлы, едва мы успели углубиться в лес, как начало светать. Как хитро ни задумал я тележку, а все-таки она стоила нам великих трудов, приходилось идти не прямо, а извилинами, чтобы не застрять между деревьями. Местами нам перегораживали дорогу толстые стволы буреломника, — в таких случаях мы поднимали и переносили ее на руках. Но нас подгонял страх, что нас поймают и накажут. Мы оба были в поту от труда, усталости и бессонной ночи, однако двигались вперед довольно успешно, стараясь уйти подальше в глубину леса.

Солнце уже высоко поднялось над лесом, а мы все еще шли и тащили свою кладь. Наконец, вероятна, часов около восьми утра, я не выдержал, выбрал место поудобнее и бросился на мягкий мох.

— Нет, Вася, я больше не могу!

— Что ж, отдохните, тут глухо! — охотно согласился он.

Только теперь я понял всю меру своей усталости. Ныла каждая косточка, и есть хотелось нестерпимо.

— Вася, — проговорил я несмело, — а что же будем есть? Ведь у нас ничего нет!

Он тоже в изнеможении лежал возле меня с полузакрытыми глазами, но при этих словах довольно бодро приподнялся на локте. Самодовольная улыбка осветила его красное лицо с облипшими от поту волосами.

— Ну вот, вы с вашим Робинзоном, Сергей Александрович и сплоховали! — проговорил он. — Тот попал в какой-то рай земной, а мы с вами в русский бор ушли. Разница-то есть! Вы вычитывали, а я сам думал, и с голоду мы пока не пропадем!

Я просто просиял, а он привстал на колени и начал развязывать воз. Оказалось, что Вася стащил из людской столовой два каравая черного хлеба фунтов по десяти, целый окорок, десятка три вареных яиц и какую-то большую жестянку, не уложил все это на дно тележки, по» этому нам пришлось перебрать всю свою поклажу.

— Уж нечего сказать, принял я греха на душу, — добродушно каялся Вася, — яйца-то мне тетка дала. Я у нее их четыре дня все выпрашивал. Каждый день говорил, что на озеро поеду и рыбы ей привезу. И ездил, и возил, а яиц не ел, все прятал! А в жестянке этой зерно, фрукты сушеные, — грешный человек, — в кухне стащил уж совсем вечером. Верно, повар с ключницей забыли. Да вот и квасу две бутылки, от господской окрошки в буфете остались.

В другое время я прочел бы Васе дружеское назидание и не дотронулся бы до такой провизии, но теперь был рад его проделкам, как, вероятно, радуется кошка стащенному кусочку мяса.

Мы поели и решили поспать час-другой. Солнце уже перебралось за полдень, когда меня поспешно растолкал Вася.

— Вставайте скорее! — говорил он, — в лесу стреляют, верно нас ищут!

Я вскочил, почти не замечая, как болят мои непосильно утомленные кости. Мы наскоро связали воз и пошли все глубже и глубже в лес. Выстрелы постепенно затихли вдали. После четырех часов усердной борьбы с препятствиями мы снова сделали привал. На этот раз вскрыли жестянку, думая полакомиться. Но каково же было наше разочарование, когда вместо сушеных фруктов в ней оказалась крупная поваренная соль. Впрочем, Вася скорее обрадовался этому приятному открытию, да и сам я понял, что останься мы в лесу без соли, — что стали бы мы делать? У Робинзона было под рукой море со своей соленой водой, которую стоило только выпарить на жарком и южном солнце, а у нас ничего подобного даже не предвиделось!