Конец Желтого Дива - Тухтабаев Худайберды Тухтабаевич. Страница 35
— Приеду часа в три, — важно пообещал кукурузник.
— Да поможет палвану бог!
— Да уж пусть постарается.
Тронулись в обратный путь. Но настроение у меня было неважное. Оплошал я, кажется. Сам в галошу сел, да еще Салимджана-ака ввел в заблуждение. Все ведь верно, комар носа не подточит. Сено есть? Есть. Стог? Это, конечно, имелся в виду амбар. И Саллабадрак погрузил в арбу настоящий тюк сена, своим-то глазам я еще могу верить… Но, с другой стороны, спрятал его в потайное дно арбы. Обыкновенное сено ведь можно возить открыто, не боясь чужих глаз. Нет, рано я нос повесил. Тут непременно есть какой-то секрет. Просто надо набраться терпения, чтобы раскрыть его. В крайнем случае увижу ту Большую Корову, которая, по словам «почтенного хозяина» всей шайки, должна сжевать это сено. Судя по количеству сена, это рекордистка и должна давать не меньше, как по десятку ведер молока в день.
опять загромыхал дойрой кукурузник, лишь только мы въехали в город и за нами снова увязалась ватага детишек.
Ровно в половине первого мы подъехали к лоскутному магазину в старом городе. Я вспомнил, что директором здесь мозглячок со сверкающим лбом и меня предупреждали, что им занимается следственный отдел. Еще выговор влепят, если влезу не в свое дело. Но не ради же собственного удовольствия я здесь. Меня привел загадочный тюк сена, и пока не узнаю, в чем его секрет, с места не сдвинусь. А если в чем нарушил инструкцию — что ж, человеку, имеющему столько благодарностей, не мешает заиметь парочку-другую и порицаний. Это стимулирует к работе.
Заведующий лоскутным магазином явно сидел за обедом, так как выбежал к горилле-кукурузнику с полным ртом, держа в одной руке истекающую жиром самсу, в другой — пахучую палочку шашлыка.
— Ага, приехал! Так чего же встал? Подгоняй, подгоняй к задним воротам!
— Сейчас, — пробормотал Саллабадрак, не в силах оторвать взор от самсы и сглатывая слюну. Однако сделав нечеловеческое усилие, загнал арбу во двор магазина, бережно, как родное дитя, оттащил тюк сена в амбар. Потом втиснулся в закуток, где пировал лоскутный начальник, и остановился перед ним в сиротской позе.
— Есть хотите, палван? — наконец догадался «сердобольный» зав.
Саллабадрак молча облизнулся.
— Понятно, — зав обернулся к открытой двери подсобки. — Шухрат, эй, Шухрат, беги-ка закажи штук тридцать… нет, штук пятьдесят палочек шашлыка!
Хотя в желудке у меня урчало, но долг запрещал отлучаться от тюка, и я остался торчать (невидимо, конечно) у ворот склада.
Мое терпение было вознаграждено. Вскоре появился дядюшка со сверкающим лбом. Он вбежал в склад, запер дверь на засов и стал поспешно вспарывать тюк. По тому, как он расшвыривал сено, стало ясно, что не это его интересует. Вот отстали последние клочья и… на свет появился массивный сверток, обернутый грубой мешковиной. Директор запустил в нее нож и повел вдоль шва, радостно ухмыляясь и бормоча про себя: «Прибыл, наконец, прибыл, долгожданный мой. С прибытием тебя, дорогой!»
Действительно — дорогой! Из свертка вывалились сотни метров атласа «ночная красавица» — и сумрачное помещение склада озарилось всеми цветами радуги. Я так и застыл с открытым ртом. Не знаю, как в других местах, но в нашем городе некоторые жены бросали своих мужей лишь потому, что те, бедняги, не могли достать им отрезы этого атласа. Вот так сено, вот так солома — ничего не скажешь! «Коровы», которые питаются таким кормом, наверняка доятся не молоком, а чистой сметаной! Вне себя от гнева, я схватил было лоскутного падишаха за грудки, собираясь хорошенько тряхнуть, но опомнился, нехотя отпустил драгоценное жвачное и, засняв несколько кадров пленки, бегом выскочил на улицу. И вовремя — арба уже отъезжала. Дотемна я катался на арбе кукурузника, начисто оглох от грохота дойры, фальшивых зазывных песенок, шуток и прибауток. Но зато выяснил, кто же такие «теленок», «корова» и «вол», сфотографировал их возле ворованного товара. И лишь после этого позволил объявить себе конец рабочего дня.
Бабушка хочет уволить меня из милиции
Сегодня двадцать седьмое. Вот уже целый месяц, как днем и ночью ношусь я с фотоаппаратом, магнитофоном и, разумеется, чудо-шапочкой, фиксируя каждый шаг преступников. Сегодня будет подведен итог моим трудам. Впрочем, этого дня с нетерпением ожидал и «разнесчастный» Адыл Аббасов. Именно сегодня «учитель» должен собрать свою шайку в подземелье на окраине города: кого премирует, кого угостит оплеухой, будет строить новые преступные планы. И, конечно, распределит обязанности между «учениками»: кто должен развозить ворованный товар, кто продавать, а кто продолжать чернить милицию.
Ждет этого дня и Толстячок, который поначалу непременно заскулит, что у него похитили всю выручку, но «под пыткой», то есть схлопотав от главаря пощечину, все-таки выложит положенную сумму. А горилла-кукурузник, само собой, выдует три-четыре пиалы коньяка и будет на седьмом небе!
Спекулянт Ариф и Муталь-татуированный расскажут, как провели за нос милицию. «Во как надо работать, учитесь» — не преминут они похвастать. Ну и так далее — даже продолжать противно!
Словом, сегодня шабаш желтых дивов. Если в древние времена они, согласно легендам, отмечали свои праздники на горе Кухиноф, то нынче, конечно, опять соберутся за городом, в подземелье Бабы-яги.
Сегодня также праздник Янгибагской милиции, точнее, — извините, немного поторопился, — сегодня преддверие праздника. Настоящие торжества наступят завтра, когда все преступники будут у нас в руках. Этого радостного мига ждут все — начиная от работников райотдела и кончая Министерством. Сегодня ночью произойдет последний бой против всего того, что в протоколах по этому делу будет сухо значиться: «Воровство», «клевета», «взяточничество», «спекуляция», «жульничество», «покушение на убийство».
Место боя — подземелье Бабы-яги. Кто знает, вполне возможны и жертвы, и ею может стать Хашимджан. И уйдет он из жизни с пулей в сердце, не успев сказать последнее «прости!» своей любимой бабушке… Я с трудом сдерживаю разыгравшееся воображение и, проклиная свою совсем еще детскую физиономию, стараюсь придать ей подобающее выражение суровой мужественности…
Мы собрались на последнее оперативное совещание. Вот они — все участники операции «По следам Желтого Дива»: я, то есть сержант Хашимджан Кузыев, мой непосредственный начальник, то бишь Салимджан-ака Атаджанов, полковник Али Усманов и энергичный начальник уголовного розыска товарищ Халиков. Все мы озабочены тем, как без особых инцидентов изолировать преступников; поэтому должны разработать тщательнейший план операции и не позже одиннадцати часов представить его в горотдел милиции на утверждение. А время, как известно, не ждет, надо торопиться. И вдруг — надо же! — откуда-то с улицы доносится крик:
— Ха-а-ши-и-им! Хо-о, Ха-аши-и-им!
Я подскочил на месте: так ведь это голос бабушки! Сердце мое затрепыхалось — а вдруг что случилось?
— Ха-а-ши-и-им!
Да, точно, бабушкин голос. Я его узнаю среди тысячи других. Так кричать может только она. Бывало, если я куда-нибудь запропащусь или заиграюсь допоздна, она забиралась на крышу, прикладывала руки ко рту рупором и звала меня точно так же: одновременно ласково и с обещанием взбучки.
Но сейчас-то?! Я за сотни километров от родного кишлака и, поди заберись она хоть на крышу колхозного правления, я бы все равно ничегошеньки не услышал. Фу ты, мне, верно, померещилось. Бывает ведь так, когда человек очень соскучитея, ему видятся и слышатся все те, по ком он тоскует…
— Ха-а-ши-и-им! — повторилось еще раз, громче и требовательнее.
— Бабуля моя! — вскочил я с места и выбежал из кабинета.
Так и есть, бабушка взобралась на скамью у входа, во все горло выкликает мое имя. Длинное платье опоясано белым платком, на голове темная шаль, в руке сучковатый посох, который она всегда берет с собой в дальнюю дорогу. Молоденький милиционер пытался ссадить бабушку с ее пьедестала: «Бабушка, нельзя здесь так орать, вы ведь находитесь у храма охраны общественного порядка!» На что та отвечала: «Отойди, не мешай! У нас все места общественные! Где хочу, там и кричу!» Затем опять затянула: