Долой огуречного короля - Нёстлингер Кристине. Страница 14
Деда и Ника дома не оказалось. Они ушли на выставку игрушечных железных дорог. У Ника уроки заканчиваются намного раньше, чем у меня и Мартины. На обед были спагетти. Когда у нас на обед спагетти, мама почти всегда ругается с нами. Она говорит, мы едим, как свиньи, потому что мы не наматываем макаронины на вилку, а ссасываем их прямо с тарелки. Но ведь именно в этом весь смак!
За обедом мама вообще суровеет. Она нам запрещает говорить о самых обычных вещах. Даже если у тебя живот болит – сиди и помалкивай. Если тебе за столом приспичило высморкаться, она в ужасе хватается за голову. Но сегодня мама не сердилась, хотя чавкали мы, как полк солдат. Она спросила нас: «Куда вы дели формочки? В саду их уже нет!»
«Они в саду, только за домом», – соврал я.
«Нет, там их нет», – сказала мама.
Мартина втянула в рот целую макаронную бороду и, с трудом ворочая языком, выдавила: «Я отнесла их к себе в комнату».
«Нет, и еще раз нет!» – громко произнесла мама. «Выходит, кто-то наши вещички украл!» – сказал я с неподдельным возмущением.
«Кто же?» – спросила мама.
«Может, негритянские дети?» – предположила Мартина.
Мама обиделась. Она заявила, что считает себя хорошей матерью, и у нас все основания доверять ей во всем. Мы сказали, что она действительно хорошая мать, но это еще не основание во всем ей доверять. А поскольку она хорошая мать, она это поняла и не обиделась.
После макаронной оргии мы вымыли и вытерли посуду, чтобы мама видела, какие мы хорошие дети. Тут домой вернулись дед и Ник. На выставке они видели исключительно дивные поезда, рассказывал Ник. Мама хотела положить деду спагетти, но дед сказал, что у него пропал аппетит. Ему ничего не хочется. Выглядел дед совершенно разбитым и больным. Левая рука у него мелко дрожала. Рот перекашивало еще сильнее. С ним это бывает, когда он очень взволнован.
Дед ушел в свою комнату, вместо обеда он решил вздремнуть.
Мама спросила Ника: «Это ты деда расстроил?» Ник сказал, что деда он не расстраивал, что дед уже всю дорогу домой был не в духе, хотя Ник говорил с ним об исключительно дивных вещах. Дед даже сказал Нику, он, возможно, уйдет в дом для престарелых, потому что мы не семья, а какой-то сумасшедший дом.
«Дорогой младшенький братец, – обратилась Мартина к Нику, – что это за исключительно дивные вещи, о которых ты рассказывал деду?»
Ник раскололся: «Ну правда же, совершенно исключительно дивные вещи! Что мы скоро купим большой-пребольшой американский автомобиль марки „Шевроле“! И проведем центральное отопление! А я получу велосипед с десятью передачами! А в саду мы построим бассейн с подогревом!»
«Бред сивой кобылы», – сказал я.
«Ничего не бред! – обиделся Ник. – Сам увидишь! А если будешь себя лучше вести, то и тебе можно будет купаться в нашем бассейне!»
«Мы что, по лотерее выиграем? – поинтересовалась мама. – Или банк обчистим?»
«Нет, – сказал Ник, – нет, я думаю мы этого делать не будем. С какой стати?»
«А откуда же тогда, позволь узнать, мы возьмем денежки на машину, и на бассейн, и на велик с десятью передачами, и на центральное отопление?» – спросила Мартина.
Этого, сказал Ник, этого он, к сожалению, и не может открыть. Он и так уже лишнего наговорил. Он может нам только сказать, что все мы очень скоро будем невероятно гордиться папой и наконец поймем, как несправедливо по отношению к нему вели себя. У меня в голове затенькали колокольчики. Я хоть и не догадался, что стоит за словами Ника, но откуда ветер дует, понять было не трудно.
«Ну-ка скажи, братик мой маленький, – потребовал я, – а ты деду всю свою тайну, часом, не открыл, а?»
Ник зарделся.
«Я деду почти всю тайну открыл. Из-за железных дорог я вообще забыл, что это тайна. Но дед мне твердо пообещал никому ее не выдавать. В том числе и вам!»
Мама тяжко вздохнула. Мартина подбивала маму уломать Ника – пусть все расскажет как на духу. Уломать Ника вообще-то пара пустяков. Надо только сказать ему: «Ну и пожалуйста, твоя тайна меня все равно не интересует! Как и ты сам. Да я вообще с тобой три дня разговаривать не буду!»
Но мама сказала: равноправие так равноправие, нас ведь она не принуждала сознаться, куда мы дели пятьдесят три песочных набора и что означает вся эта чертовщина со сбором пожертвований в пользу негров. Однако сейчас самое важное – быть особенно приветливыми и внимательными к дедушке. Иначе у него опять сердце сдаст. Врач предупреждал: когда у него подергивается рот и дрожит левая рука – это сигнал опасности.
Ник, если захочет, все жилы из тебя вытянет. Он расхныкался: скажи ему, где теперь пятьдесят три песочных набора, – и все тут. Он, видите ли, хочет иметь такую же коллекцию, как негры. И вообще, какие у нас от него могут быть секреты?
«У тебя ведь есть!» – сказал я ему.
«Но я такое честное-пречестное слово дал, что никому ничего…» – Ник уже откровенно распустил нюни.
«Кому же это ты слово дал?» – спросила мама.
Ник выглядел несколько затравленным. Он силился понять, является ответ на этот вопрос тоже частью тайны или нет.
«Ты папе слово дал? – допытывался я. – Или дражайшему монарху?»
Ник стиснул губы. Я посмотрел ему в глаза. Какой же он еще ребенок! Притворяться ни на грамм не умеет. В глазах его читался утвердительный ответ. Яснее дело: он дал слово и папе, и Огурцарю.
Мама прикрикнула: «Да оставьте вы бедного мальчика в покое! Он и так уже всякую ориентацию в жизни потерял!»
«Не он один у нас в семье в таком положении!» – сказал я Мартине, но от Ника отстал. Я даже не съехидничал, когда он проходил мимо, неся в папину комнату проросшую картошку.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Одно ясно: мне в этой главе все-таки удается вырвать у Ника тайну. То, что из этого вышло, напоминает не нормальный семейный разговор по душам, а, скорее, скандал невиданной силы!
Я себе места не находил: думал, почему деда перекорежило. Я подошел к дедушкиной комнате и прислушался. Так как было тихо и никто не храпел – а дед всегда храпит во сне, – я постучал. Дед впустил меня. Я уселся на кровать и сказал, что мне нужно поговорить с ним. Я хотел бы узнать тайну Ника – не из пустого любопытства, а просто раз на деда это так подействовало, значит, тайна действительно страшная и надо принять контрмеры.
Дед закурил сигарету. Он сказал, что Ник нес ахинею. До конца он так ничего и не понял. Но четко вырисовывается одно: куми-орский беглец прямо от злости лопается из-за того, что его подданные не явились с повинной. В отместку он задумал разделаться со своим народом. Да только сделать это сам он не может, потому что он вообще ничего не может. И папа выразил готовность взять все в свои руки.
Я спросил: «Что же он замыслил?» (Всегда, когда дело принимает особенно серьезный оборот, я мгновенно тупею и перестаю соображать.)
«Хм, папа хочет уничтожить куми-орцев в нижнем подвале», – сказал дед.
«Никогда!» – завопил я.
«Так Ник утверждает!»
«Зачем ему это нужно? Они ведь ему ничего плохого не сделали! Как раз сейчас они роют просторную норку под школу для своих детей! И ничего другого они не хотят, как только жить в мире да иметь несколько детских формочек и совков».
Я все выложил деду про нижний подвал. Потом я опять спросил, чего ради папа идет на такое злодеяние.
«А за это Куми-Ори презентует ему американский автомобиль, центральное отопление, бассейн и не знаю, что там еще!»
«Но у Куми-Ори ни гроша за душой!»
Дед пожал плечами. У него самого это в голове не укладывается, сказал он. Но он не стал допытываться у Ника.
«А как он думает разделаться с ними?» – спросил я.
«Там как-то с водой все связано», – вяло ответил дед.
После разговора с дедом я держал совет с Мартиной. Мы единодушно решили, что не выпустим Ника, пока он всего не скажет. Даже если мама будет против. Я затащил Ника в свою комнату, и мы принялись его обрабатывать. Я – кнутом, Мартина – пряником.