Валет, который не служит - Иванова Юлия Николаевна. Страница 3

Валету она понравилась сразу, как только вошла в шашлычную и, поискав глазами место, направилась к столику Гиви, шлепая вьетнамками, которые держались на ее ступнях как-то боком. Ему нравилось, как она сидит, как пьет в ожидании заказа лимонад медленными скучающими глотками. Нравился ее запах — не запах духов или пудры, которых он терпеть не мог, а просто ее запах.

Валет все смотрел на нее, смотрел, как она ест, а она, по-своему истолковав его взгляд, поманила куском шашлыка.

— Валэт нэ служит, — сказал Гиви. Не вызывающе, как обычно, а чтобы завязать знакомство. Она ничего не ответила и, улыбнувшись не Гиви, а Валету, позвала:

— Иди ко мне. Иди, Валет…

Гиви обиженно удалился, а Валет осторожно взял кусок из ее рук, вдохнул ее запах и замер, потому что она погладила его шею и за ухом. Дети зачастую пытались гладить Валета, но разве можно было сравнить их торопливые — как бы не увидела мать, — грубовато-фамильярные прикосновения с этим! Ее пальцы, легкие, почти невесомые, ласково перебирали его шерсть, будто мягкий и теплый ветер, тот, что дует с моря лишь однажды в году, предвещая наступление весны. И тогда — Валет уже забыл, как это бывает, — сердце его дрогнуло и, сладко и жутко замирая, покатилось куда-то…

Она расплатилась, встала. Валет поднял голову, Он хотел посмотреть, как она уходит. Но женщина медлила. Шагнула к выходу, затем обернулась и по-женски неумело свистнула:

— Пойдем. Пойдем, Валет.

Они прошли вдвоем через шашлычную, затем по вечернему приморскому бульвару и по безлюдной темной улочке до самого дома, где она жила. Она опять погладила его, благодарно и виновато, потому что дальше ему было нельзя. Звякнула щеколда, стихли ее шаги, а Валет все стоял и по-собачьи улыбался про себя, покуда не исчезло, не стерлось в нем ощущение ее прикосновения. Только тогда он вспомнил, что зверски голоден, и помчался в шашлычную, чтобы успеть закусить.

Так они подружились. Каждое утро Валет ждал женщину у калитки, вслушиваясь в звуки просыпающегося дома и безошибочно различая в них ее пробуждение — скрип оконной рамы ее комнаты, грохот рукомойника, ее смех, запах яичницы, которую она наскоро жарила себе по утрам, и, наконец, шлепанье вьетнамок по ступенькам и по-хозяйски властное: «Айда, Валет!»

Они сбегали по тропинке к морю. Женщина одним движением выскальзывала из сарафана и с визгом кидалась в воду. Плавала она плохо, но весело — кувыркаясь в воде и поднимая кучу брызг. Звала к себе и Валета, но он не любил купаться по утрам, когда еще прохладно, и наблюдал за женщиной со снисходительностью взрослого.

Потом они отправлялись на базар покупать помидоры, сливы, виноград, орехи — всего понемногу, а в общем целую купальную шапочку. Снова шли на море, мыли фрукты в этой же шапочке, опять она с визгом барахталась в воде, а Валет караулил на берегу выцветший сарафан и вьетнамки. Когда жара становилась невыносимой, сам залезал в море, проплывал метра два, молотя лапами по воде, тут же выскакивал, шумно отряхиваясь, отфыркиваясь, с наслаждением разваливался рядом с ней на горячей гальке, дремал и чувствовал себя совсем счастливым.

Прежде он никогда бы не рискнул появляться в жаркий полдень у моря, как и в любом другом людном месте, страшась мальчишек и взрослых, а с нею он не боялся ничего. Он больше не был один и сам по себе, он как бы вновь обрел хозяина, вернее, хозяйку. Но прежде Валет был предан хозяину просто потому, что это был хозяин. Хозяин, назначенный ему судьбой. Теперь же он избрал хозяйку сам, по любви, что не так уж часто могут позволить себе собаки. В его отношении к ней было нечто большее, нежели обычная слепая преданность. Ведь женщина тоже была одинока, она нуждалась в его защите, и сознание этого наполняло сердце Валета гордостью и счастьем.

Они были неразлучны. На пляже, в кафе, в прогулках по городу он ревностно охранял ее и, стоило ей подать знак, грозным рычанием отгонял непрошеного собеседника. Как-то он зарычал даже на Гиви, сразу впав у того в немилость и лишившись ужина. Но Валет все равно был счастлив. Он оставался счастливым даже тогда, когда приехал мужчина и Валету была отведена второстепенная роль. Валет был достаточно мудр, чтобы принять мужчину в ее жизни как данность. И на вокзале, когда она, в незнакомом шуршащем платье и высоких туфельках, обнимала мужчину, и Валет видел ее раскрасневшееся, сияющее лицо, он искренне радовался вместе с ней, потому что любил женщину.

— Пошли, Валет, — позвала она, и он снова побежал за ней, только уже не рядом, а сзади.

Отныне их было трое, но в жизни Валета мало что изменилось, хотя женщина и делила теперь внимание между ним и мужчиной, явно отдавая преимущество последнему. Однако мужчина все равно недолюбливал Валета и ревновал к нему женщину, а Валет относился к мужчине дружески и готов был защищать его, хотя и не признавал в нем хозяина.

Однажды они опять пошли на вокзал кого-то встречать. Приехала целая компания, в которой выделялся человек в скрипящих желтых сандалетах. Вернее, не он выделялся, а его выделяли. Несли ему чемодан, услужливо подвигали стул, смеялись, что бы он ни сказал, а на пляже специально для него раздобыли где-то лежак. Но он запротестовал, уступив лежак женщине, и все опять засмеялись, табуном пошли за ним в воду. Ее мужчина тоже ушел со всеми, а она осталась с Валетом. В эту минуту они, как и прежде, были только вдвоем. Женщина гладила его, и опять сердце Валета, сладко замирая, катилось куда-то, хотя он и знал, что сейчас ее рука ласкает его машинально, что это он вдвоем, а она одна, что ей грустно и плохо, и мучился, не зная, как помочь.

Вечером всей компанией отправились ужинать в шашлычную. Гиви сдвинул три стола, мгновенно раздобыл откуда-то белоснежную скатерть, живописно расположил на ней бутылки, закуски, приборы. Центром внимания по-прежнему был человек в скрипящих сандалетах. Даже испорченный музыкальный ящик, как только тот подошел к нему и сунул в щелку пятак, вдруг ожил и, сипло кашляя, исполнил марш из оперы «Аида».

Человека в скрипящих сандалетах хотели усадить во главе стола, но он замахал руками и сел рядом с женщиной. Это было место ее мужчины, на спинке стула даже висел его пиджак, но мужчина незаметно убрал его и сел напротив.

И пошло веселье! Звенели вилки и рюмки, хлопали пробки, теннисным мячиком взад-вперед носился Гиви с шампурами; истошно вопил, пожирая пятаки, музыкальный ящик, будто желал обрушить на гостей всю накопившуюся за простой энергию.

Валет лежал на своем месте и, как обычно, дремал, положив на лапы большую медвежью голову. Он не видел, что человек в скрипящих сандалетах придвигается к женщине ближе и ближе, нашептывая что-то, обнимает за плечи, а она, отстраняясь, недоуменно смотрит на своего мужчину. Но тот, пряча глаза и громко, ненатурально хохоча, все подкладывает «сандалетам» в тарелку горячие куски мяса. Тогда женщина тоже начала смеяться, закричала, что хочет танцевать. Человек в сандалетах послал ее мужчину опустить в ящик очередной пятак, тот послушно отправился, на автомат неожиданно снова забастовал. Мужчина подошел к человеку в сандалетах и стал почему-то извиняться, но тот сердился и, держа женщину за руку, требовал музыки.

Ничего этого Валет не видел. Он только услыхал вдруг сквозь дрему, как женщина зовет его, и что-то в ее голосе заставило его мгновенно стряхнуть сон и броситься к ней. Он сделал стойку и глухо заворчал, готовый по первому ее знаку броситься на врага. Но никакого врага не было. Женщина смеялась. Держа над головой шампур с кусками мяса, она приказала:

— Служи, Валет!

Вначале он решил, что это просто не очень смешная шутка, и отвернулся, потому что ему стало неловко за женщину. Но та силой притянула его к себе за лапы и снова крикнула:

— Служи!

По ее лицу он понял, что она и не думает шутить, что ей действительно зачем-то надо, чтобы он служил. Но ведь он не может, не умеет! Валет потерянно огляделся. Люди смотрели на него молча, с любопытством. Он умоляюще взглянул на Гиви.