Белый и чёрный (Рассказы) - Сергеев Леонид Анатольевич. Страница 13

Отдыхающий начинает переминаться с ноги на ногу, потом растягивает рот до ушей.

— Всё не то, — вздыхает фотограф, достаёт из кармана журнал «Крокодил» и начинает громко читать анекдоты. Отдыхающий хватается за живот, начинает хохотать на весь пляж, фотограф бросается к фотокамере, но не щёлкает, ждёт, когда «натура» немного успокоится. Отдыхающий ещё долго всхлипывает и вытирает слёзы, а потом вдруг мгновенно вытягивается, и его лицо каменеет. Фотограф снова вздыхает, смахивает капли пота, снова принимается читать какую-нибудь историю. Измучив и себя, и свою жертву, фотограф наконец находит среди анекдотов как раз то, что нужно: историю, после которой отдыхающий не впадает в истерику, но всё-таки и не выглядит мрачным.

На пляже около причала сидит матрос. Он то и дело подходит к швартующимся катерам и помогает женщинам сходить по трапу, а детей берёт на руки и, описав в воздухе дугу, ставит на причал. Матрос продаёт какие-то морщинистые золотисто-жёлтые плоды.

— Что это такое? — спрашивают любопытные.

— Малюра, — отвечает матрос. — Самый ядовитый плод.

— Кто же у вас их покупает?

— Никто!

— Зачем же тогда продаёте?

— Авось найдётся чудак, купит.

Действительно, находятся чудаки, покупают.

— Только не вздумайте их пробовать, — грозит матрос. — Сразу фьють!… — Он смеётся и показывает на небо.

Во второй половине дня на пляже появляется толстуха — оперная певица. Она медленно вышагивает в махровом халате, негромко что-то напевает и раскланивается со всеми направо и налево. За певуньей семенит эскорт слушательниц. Дойдя до середины пляжа, певица сбрасывает халат, потягивается и входит в море. Поклонницы тоже лихорадочно раздеваются и спешат за ней. Доплыв до буйка, певица во весь голос распевает арии «укрепляет голосовые связки». Слушательницы кружат вокруг неё, время от времени аплодируют и стонут от восторга.

По вечерам на прибрежных улицах стоит жар — от разогретой за день листвы, раскалённых камней и асфальта струится горячий воздух. Но иногда с моря тянет ветер, и, если идти по ветру, кажется, плывёшь в прохладной реке. По вечерам в колючем кустарнике и в листве деревьев, над домами и над тропами слышен звон. Это трещат цикады. Вечером на набережной зажигаются огни ресторана «Приморский», к нему стекаются местные завсегдатаи и отдыхающие, а около парикмахерской на лавках усаживаются старики — они беспрерывно курят трубки, обсуждают последние новости, рассматривают гуляющих. В соседних, тускло освещённых дворах женщины полощут бельё, над жаровнями коптят кефаль и ставриду, мужчины играют в нарды… и повсюду в каждом проулке хихикают парочки.

Я снова в Батуми, снова у прежней хозяйки — впереди целая неделя беззаботного отдыха. Снова по утрам я брожу по пляжу, а ночью сплю в саду на соломе, прямо под открытым небом. Рядом похрапывает пёс Курортник. В обязанности Курортника входит гонять дроздов с виноградника, но он целыми днями вымогает у отдыхающих конфеты. Ужасно их любит. Наестся конфет, окунётся в море и спит в тени деревьев до вечера, пока жара не спадёт. Проснётся, обходит кафе — клянчит новые сладости. В столовые не заходит. По столовым ходит другой пёс — Шторм. Шторм здоровенный и злой — чуть что, сразу хватает Курортника за загривок — не терпит, когда тот появляется в его владениях. Но сам в кафе иногда заглядывает.

Каждое утро мы с соседом Генкой отправляемся ловить бычков. У Генки два кривых удилища из орешника. Одно он даёт мне. В Батуми каждый мальчишка в душе моряк. Каждый третий — обладатель тельняшки. Генка тоже носит драную выцветшую тельняшку. Он таскает в кармане ужа, ходит босиком по острым камням — хвастается загрубевшими подошвами. Долго сидеть с удочками ему надоедает; как только он вылавливает на несколько рыбёшек больше меня, тут же бросает ловлю, скидывает тельняшку, разбегается и прыгает в воду. Немного поплавает, заберётся на волнолом, разляжется на камнях. «Скоро поступлю в морское училище, — скажет. — Окончу — и, прощай, Батум».

Часто с нами на рыбалку ходит Алёнка, внучка сторожа на виноградниках, загорелая, голубоглазая девчонка; её коленки в ссадинах, а на платье рыбья чешуя и семечки от подсолнухов. Как-то я спустился с гор из леса, сижу на крыльце, отдираю колючки от одежды, высыпаю песок из ботинок, вдруг подбегает Алёнка и садится рядом.

— Дядь Лёш, расскажи что-нибудь!

— Что?

— Какую-нибудь сказку.

— Ну, слушай.

Я начал рассказывать Алёнке сказку про теремок, но она сразу меня перебила:

— Эту я знаю. В ней зверюшки прогнали медведя, потому что он хотел сломать их домик.

— Да, правильно. Ну, хорошо, а эту знаешь — как коза ушла на базар, а потом волк съел козлят?

Алёнка поморщилась:

— И эту знаю. Она называется «Волк и семеро козлят». Расскажи какую-нибудь новую.

— Новую? — пробормотал я и стал вспоминать. Потом решил сам что-нибудь придумать. Думал-думал, но так ничего и не придумал. А Алёнка сидит рядом, смотрит на меня, улыбается, жуёт травинку.

— Эх ты! Что же ты, ни одной сказки не знаешь? А такой большой!

Она встала, протанцевала что-то.

— Ну, может, ты хоть в камни умеешь играть?

— В камни? Это как?

Алёнка засмеялась:

— Дядь Лёш, какой ты смешной! Ну, иди сюда, я тебя научу.

Алёнка нашла на земле несколько голышей, потрясла их в ладонях и подкинула в воздух. Камни упали и образовали зигзаг.

— Вот видишь? Нужно дотянуться до камня, и всё! — объяснила Алёнка. Села на корточки, положила ладонь на один голыш, а пальцами достала другой. — Всё! Я дотянулась! Тебе щелчок! — Она встала и приготовила пальцы. — Нагнись-ка!

Я нагнулся, и Алёнка щёлкнула меня по лбу. И засмеялась.

— Теперь ты кидай!

Я подкинул камни высоко, и они далеко разлетелись. И я не дотянулся. Алёнка снова засмеялась, собрала камни и снова их подкинула. Чуть-чуть от земли. Снова дотянулась, и я снова получил щелчок. Так мы играли, пока Алёнка не отбила пальцы о мой лоб. Тогда она вздохнула:

— Ну, хватит! Ты всё равно не выиграешь!

Мы сели на крыльцо.

— Дядь Лёш! А ты видел лешего?

— Нет, не видел. И никто не видел, потому что его не бывает.

— Бывает! Вот кто нацепил тебе колючек на штаны?

Она отодрала от моих брюк колючку и бросила её в бочку с водой.

— Сами прицепились, — сказал я.

Алёнка засмеялась:

— Сами! Скучный ты, дядя Лёш, какой-то. Ничего не видел, и сказок не знаешь, и в камни играть не умеешь. Вот мой дедушка всех видел. И лешего, и домового. Дедушка всегда мне рассказывает про них. Хочешь, приходи послушай.

— Ладно, приду.

С Алёнкой мы познакомились на пляже. Я сидел у самой воды с одной знакомой женщиной из Москвы. Мы встретились случайно и разговорились. Женщина стряхивала с купальника капли и говорила, как скучно в Батуми, как ей не дают прохода местные усатые мужчины и как её тянет обратно в Москву. Когда она отошла, ко мне подбежала голубоглазая загорелая девчонка. Уставившись на мою бороду, она сказала:

— Ты похож на Бармалея.

— Я и есть Бармалей.

— Нет, правда, почему у тебя борода, ведь ты не старик?

Девчонка села рядом, поставила один кулак на другой и положила на них подбородок. Я сказал, что неделю плавал по разным речкам и ещё не успел побриться.

— А эта тётя твоя жена?

— Нет, что ты! — испугался я. — Просто знакомая.

— А у меня есть вот что! — Алёнка разжала ладонь, и я увидел несколько цветных голышей и переливчатую ракушку, как маленький застывший водоворот.

— Красивые, — сказал я.

— А мокрые ещё красивее. Меня зовут Алёнка, а тебя как?

— Дядя Лёша.

— Дядя Лёша Бармалей, — засмеялась Алёнка и, кивнув в сторону шелковицы, зашептала: — Там лежит дохлый краб, пойдём покажу.

Она показала мне краба, потом спросила:

— Дядь Лёш, почему ты не купишь машину, ведь ты любишь путешествовать?

— У меня нет денег на машину.

Алёнка побежала домой и скоро вернулась снова.