Бросок в Европу - Блок Лоуренс. Страница 25

— Вот-вот, — он вздохнул. — Чувствуй себя как дома. В это время я обычно отдаю должное шотландскому. Составишь мне компанию?

— С удовольствием.

Он налил нам обоим виски. Как только я осушил свой стакан, наполнил его вновь.

— Таннер, за дверью два агента ЦРУ, которые хотят поговорить с тобой.

— А что вам сказали в Вашингтоне?

— ЦРУ не должно с тобой общаться.

— Ослушаться я не могу.

Он присвистнул. С каждой минутой он все больше убеждал себя в том, что я таки важная птица. Я, со своей стороны, не осознавал своей важности. Действительно, ничего особенного я не сделал. Постоянно оказывался не в том месте и не в то время, в результате чего собирал вокруг себя людей и вещи, которые и притащил в Америку. Я бы мог гордиться собой, если бы этот результат стал логическим завершением блестяще разработанного плана. Но никакого плана не было и в помине, так что гордости за свои деяния я не испытывал. Только усталость. И жажду. Поэтому выпил и второй стакан.

— Ты, должно быть, устал, Таннер. Кстати, как мне к тебе обращаться? Просто Таннер? Никто не назвал мне твое звание, хотя у вас, должно быть, таких званий, как в армии, и нет... а может, есть. Я с вашей братией практически не знаком...

Он, должно быть, полагал, что к важной птице только по фамилии не обращаются. Ей должно предшествовать еще какое-нибудь слово, придающее значимость фамилии.

— Таннер меня устраивает, — заверил я его. — В этом случае я точно буду знать, к кому вы обращаетесь.

— Ладно, Таннер так Таннер. Слушай, ты, наверное, валишься с ног. Самолет прибудет только через два часа. Хочешь поспать?

— Премного благодарен, но спать не буду.

— Сон еще никому не вредил.

— Не сейчас.

— Вижу, крепкие вы ребята, но я думал, что ничто человеческое вам не чуждо. Не буду тебя отвлекать, Таннер, и... — Он протянул мне руку, которую я после короткой заминки, просто не сообразив, что к чему, пожал. — Я горжусь тем, что познакомился с тобой, Таннер. Ты молодец. То, что ты сделал...

Я постарался побыстрее отделаться от него. Самолет прибывал через два часа, а у меня еще хватало дел. Следовало проинструктировать девушек, что надо говорить, а о чем лучше промолчать. Проинструктировать Милана, чтобы он говорил, что книга еще не написана. Если бы в Госдепе узнали, что рукопись существует, то захотели бы подкорректировать ее, прежде чем сдавать в печать.

А еще надо было взять у Милана китайские документы. Мы пошли в туалет и переклеили конверты с тела Милана на мое. Мне не хотелось, чтобы документы попали в государственные структуры. Сначала следовало узнать, о чем в них идет речь.

— Говори им как можно меньше, — наказывал я Милану. — Не упоминай о польских микрофильмах, Минне и китайских бумагах. Притворяйся, что не понимаешь вопросов. Настаивай, что хочешь поехать в Нью-Йорк и там спокойно работать над своей книгой. Говори...

— Не надо мне ничего объяснять, Ивен, — он широко улыбнулся. — Я скажу им то, что сказал бы представителям любого правительства. Я ничего им не скажу.

— В Нью-Йорке сразу позвони мне.

— Как я тебя найду?

— Мой номер есть в телефонном справочнике Манхэттена.

— Очень хорошо.

Потом я забрал Минну, и мы вместе стали ждать самолета.

Ожидание не затянулось. Через час с небольшим к нам подошел какой-то военный и сказал, что самолет приземлился. Минна крепко спала. К самолету я отнес ее на руках. У трапа стояли двое мужчин, которых я видел впервые.

— Таннер? — спросил один.

Я кивнул и начал подниматься по трапу. Положил Минну на сиденье, пристегнул ремнем безопасности, сел рядом.

— Про ребенка нам ничего не говорили, — сказал мужчина.

— И что?

— Ничего, — ответил он, и самолет начал разгон.

Я не знал, куда мы летим, как высоко, как быстро и в каком направлении. Иллюминаторы салона зачернили, а дверь в кабину пилотов закрыли. Какое-то время спустя Минна проснулась, захотела узнать, где мы. Я ответил, что летим на другом самолете, уже в Америке. Если мы в Америке, почему я не говорю с ней на английском, полюбопытствовала она.

— Потому что английского ты не знаешь, — ответил я.

— Разве ты не можешь меня научить?

Лучшего занятия в отрезанном от мира салоне самолета я бы и сам придумать не смог.

— Рука, — я коснулся руки Минны.

— Рука, — повторила она.

— Рука Минны.

— Лицо Минны.

— Локоть Минны.

— Ступня Минны.

— Ступня Минны...

Когда мы приземлились, она уже знала части своего тела, предметы одежды и познакомилась с различными формами глагола to be, которые использовались в настоящем времени. Говорила она на чистом английском, с едва заметным европейским акцентом. Латышский она освоила за несколько часов. Я не сомневался, что за несколько недель управится и с английским.

Когда самолет приземлился, дверь в кабину пилотов открылась, один из мужчин предложил мне следовать за ним. «Ступня Минны», — сказала девочка и соскочила с кресла на пол.

— Руки Ивена, — ответил я, поднимая ее на руки.

Сойдя с трапа, поставил ее на землю.

— Ступни Минны, — поправилась она.

— Рука Минны, — я протянул руку. Она взялась за нее, и вдвоем мы последовали за мужчиной к маленькому аккуратному бетонному домику, виднеющемуся за деревьями.

Я мог сказать лишь одно: мы приземлились на частной взлетно-посадочной полосе где-то в сельской местности. Мужчина позвонил, другой открыл дверь. Этого я узнал. Звали его Джо Клаузнер. Он вытаскивал меня из подвалов ЦРУ.

— Таннер, — он улыбнулся мне. — Привет, — он улыбнулся Минне. — Заходите. Шеф ждет, — сам переступил порог и вместе с моим сопровождающим зашагал к самолету.

Мы вошли. В камине пылал огонь. Четыре массивных кресла окружали дубовый стол, на котором стояли бутылка и два стакана.

В одном из кресел, наполняя стаканы из бутылки, сидел Шеф.

Я никогда не видел более счастливого человека.

— Услуга другу. Выполнение его просьбы, — воскликнул он. — Я знал, что ты задумал что-то серьезное, Ивен, но такого и представить себе не мог, — он хохотнул. — Слава Богу, что они успели развернуть бомбардировщики. Да уж, армейских ты крепко напугал. Будет им хорошим уроком. Пусть почаще проверяют систему раннего обнаружения. Конечно, вышло бы нехорошо, если в ты заставил нас бомбить Москву, — смешок. — Это уже не мирное существование, а?

Мы выпили по стакану, и Шеф вновь их наполнил. Но до того я удобно устроил Минну в одном из кресел и на латышском предложил ей немного поспать. Она ответила, что спать ей совершенно не хочется, а я предложил ей притвориться, будто она спит, и она решила, что это прекрасная идея. То ли она была прирожденной актрисой, то ли действительно уснула.

Шеф пожелал знать, кто такая Минна, и мне пришлось объяснить, что она — обычный ребенок, которого мне, так уж сложились обстоятельства, пришлось взять с собой. Я заверил его, что сам позабочусь о ней, а из-за того, что она нас слушает, волноваться не следует, потому что английского девочка не понимает.

Потом он шевельнул поленья в камине, мы поболтали о пустяках, наши стаканы опустели, он наполнил их вновь, и пришло время поговорить о делах.

— Услуга другу, — повторил он. — Я уже знаю, что от тебя можно ожидать многого, Таннер, но это какая-то фантастика. Вывезти из России всю латвийскую команду гимнасток, чтобы они попросили политического убежища на Западе! Это же потрясающий пропагандистский ход! Мы радовались, если на Западе оставался какой-нибудь балерун или пианист. Но Советский Союз заявлял в ответ, что у этих людей не все в порядке с психикой, — он удовлетворенно вздохнул. — Но о двенадцати красавицах такого никто не скажет.

Я скромно промолчал.

— Одна из них — возлюбленная твоего друга, не так ли?

— Да.

— Через нее тебе удалось убедить остальных. Что я могу сказать? Убеждать ты, похоже, умеешь.

Я вспомнил, как вошел в маленькую квартиру в Риге и узнал, что в ней появились десять девушек, решивших последовать за нами. Тогда мне как раз хотелось убедить их отказаться от своих намерений.