Бабочка на штанге - Крапивин Владислав Петрович. Страница 31
А о маске Юрик почти не вспоминал. Она осталась где-то в прошлой жизни…
Но вот сейчас эта жизнь приблизилась снова, вырезанный рукой неизвестного мастера мальчик опять улыбнулся сквозь полумрак… И как будет замечательно, если улыбаться он отныне будет не в заброшенном сундуке, а на носу маленького, но настоящего парусника! Станет членом экипажа!
Лодька и Лёнчик идею шумно одобрили (хотя и поругали Юрика за то, что раньше ничего им про маску не рассказывал). И отправились на разведку.
Дом на улице Челюскинцев еще больше осел в землю, лопухи закрывали окна до половины. Щелястый сарай с сеновалом по-прежнему кособочился в глубине двора.
Наверняка, и маска была на прежнем месте. А куда ей деваться?
И… сама бабка тоже была здесь. Во дворе! Прошедшие восемь лет заметно согнули ее, но походка оставалась твердой. Бабка шагала по двору, созывая квохчущих пеструшек, и широкими взмахами сеятеля раскидывала перед ними просо.
Друзья переглянулись. И все трое пришли к выводу, что «дело дохлое». Мол, фигу, а не маску даст им эта ведьма. Даже и на сеновал не пустит. «Хулиганство одно на уме! Сожгете там все на свете!»
— Здесь неподалеку живет Эмка Семухина, — сказал Лодька. — Знаете ведь ее…
Друзья хихикнули: как не знать рыжую Эмку, по которой уже два года сохнет Лодькино сердце.
— Я в том смысле, что знаете ее дипломатический дар, — сдержанно объяснил Лодька. — Наверняка она знакома с бабкой. Думаю, сумеет навести справки и уговорить старуху…
— Я против, — заявил Лёнчик. — Если в дело вмешается Эмка, она не отвяжется. Придется брать ее на лодку.
— Лёнечка, — ласково сказал Юрик. — Ты думаешь, без этого брать ее не придется? Спроси Лодика… Ай… Ну, зачем ты, Всеволод, сразу подошвой?! Хотя бы снял башмак…
Пошли к Эмке, но выяснилось, что накануне она уехала к тетушке в Червишево. На целых десять дней. «И не сказала даже», — горько вздохнул Лодька.
Ждать полторы недели было немыслимо. И тут же спланировали операцию «Деревянная маска» — вроде как «Железная маска», известный трофейный фильм.
Началась операция успешно. Только Лёнчик в своих «маломерных» штанах шипел, будто засорившийся примус, потому что с тыльной стороны сарая разрослась крапива высотой по пояс. Подобрались к сараю, разумеется, в полночь. Вообще-то летом в это время совсем не темно, однако помогли сгустившиеся тучи.
Крапива заставила Лёнчика стремительно взлететь на спину друзьям, а оттуда на стенку сарая, где чернели широкие щели. Лёнчик подергал доски. Одна оторвалась и повисла. Лёнчик ухнул во мрак, Лодька и Юрик рванулись за ним.
Темнота пахла сенной трухой, куриным пометом и сухими досками. Включили фонарик. Юрик помнил, где тут что, полазал среди сундуков, старых граммофонов, рваных абажуров и сломанных вешалок. И нашел нужный сундучок.
Маска оказалась там.
Ее вынесли под свет фонарика.
Мальчик улыбался.
Мальчику было все равно, сколько прошло лет. Времени для мальчика просто не существовало. Он был рад друзьям, которые его нашли. «Здравствуйте…»
Ребята посмотрели на мальчика, помолчали. Посмотрели друг на друга.
— Не… — сказал наконец Лодька. — Так нельзя…
— Что нельзя? — грустно отозвался Юрик. Видимо, уже понял.
— Нельзя его красть, — угрюмо объяснил Лодька.
— Почему? — сказал Юрик, хотя знал, почему.
— Потому что это неправильно, — сказал маленький отважный Лёнчик, потирая изжаленные икры. — Будто сами не понимаете… Здесь все должно быть честно. Иначе улыбка… она пропадет…
Они спрятали деревянный портрет мальчишки на прежнее место, выбрались наружу (Лёнчика поймали в охапку). И потом три дня думали: что делать? И поняли, что все-таки остается одно: идти к бабке.
И пошли. Лёнчика — по виду самого приличного, в отглаженной рубашечке, белых гольфах, новой тюбетеечке — пустили вперед. «Здравствуйте, Анна Тимофеевна. Можно поговорить с вами на одну важную тему?»
Бабка встретила друзей приветливо. Лёнчика погладила по тюбетеечке. Вспомнила Юрика («Ох какой ты высоченный вымахал…»), пригласила в дом. Но там, в доме выяснилось, что «да, были среди старья всякие деревяшки», но только вчера она, Анна Тимофеевна, продала этот хлам представителям Областного драматического театра. Представители скупали у жителей всякую старину для оформления какого-то спектакля…
— Значит, не судьба… — сумрачно подвел итог Юрик, когда оказались за кривыми бабкиными воротами.
— Не судьба, — согласился Лодька.
Лёнчик с удовольствием разулся и шагал впереди, стегая снятыми гольфами по распушившимся одуванчикам. Потом оглянулся.
— А все таки жалко…
— Да, — сказал Юрик. — С этой маской лодка смотрелась бы не в пример веселее…
— Даже не в маске дело, — уточнил Лёнчик. — Просто жалко, что больше не увидим эту улыбку…
На форшпигель приколотили жестяную табличку с черепом и надписью «Не влезай, убьет!» Лодка все лето верно служила друзьям. Про маску ребята вспоминали все реже. Но Лёнчик, видимо, запомнил эту улыбку навсегда, раз узнал ее больше чем через полвека на рисунке Лики Сазоновой…
— Интересно, что за мастер ее вырезал, — спросил Чибис. — Теперь и не узнать.
— Лика говорила Суконцеву, что, наверно, это был знаменитый в позапрошлом веке резчик Григорьев, — объяснил Ян Яныч. — Будто бы во времена Крымской войны его привезли, маленького, в Турень из каких-то южных краев. Возможно, в детстве он знал Агейку и запомнил. Или… опять же «интуиция мастера». Так же, как у девочки Лики…
Во мне сидела уверенность:
— В любом случае это портрет настоящего Агейки. Иначе часы не отзывались бы…
— А маску в наше время уже никак не отыскать, — заметил Чибис. — Наверно, сгинула где-нибудь в театральных кладовках…
— Да и сами кладовки сгинули, — заметил Ян Яныч. — Вы же знаете: недавно открыли новый театр, а старое здание на улице Герцена срыли… Хорошо, что остались рисунки…
— Одно непонятно, — сказал я. — Вот эти ребята… ну, москвич, который написал про бриг, девочка, которая нарисовала Агейку. Они же лишь чуть-чуть старше нас и жили в этих же кварталах. А мы ничего про них не слышали. Даже про обычай с выстрелом…
— Возможно, что не совсем в этих же кварталах, — как-то раздумчиво отозвался Ян Яныч. — Похоже, что они жили больше в Турени, а вы больше в Тюмени…
— Но ведь это одно и то же! Все равно, что «Петербург» и «Питер»!