История Трейси Бикер - Уилсон Жаклин. Страница 10

Жюстина свирепо глянула на меня через – плечо.

А я тоже на нее уставилась – мне, мол, все равно. Мне и правда все равно. А что щеки стали гореть, так это потому, что в свитере очень жарко.

Жюстина нарисовала своего ангела. Кэм посмотрела и кивнула:

– Да, так обычно все и рисуют ангелов. – Потом посмотрела на Луиз. – Ты, значит, вот так представляешь себе маму и бабушку?

– Ну, вроде того, – отвечает Луиз.

– Твоя бабушка надела бы такую рубашку? А скажи, вот этот нимб… эта золотая тарелка пошла бы к маминой прическе?

Луиз неуверенно хихикнула.

– Нарисуй теперь, как ты представляешь себе маму и бабушку в виде ангелов, – сказала Кэм.

Луиз взялась за дело, но она рисовать тоже не очень умеет, поэтому все время зачеркивала то, что получилось.

– Глупость какая-то! – сказала Луиз и бросила блокнот.

А я догадалась, что у Кэм на уме. Вот я бы классно нарисовала маму и бабушку Луиз в смешном ангельском наряде. Вот так, например:

– Давайте я вам нарисую, мисс! – Макси схватил ручку. – Я нарисую себя в виде ангела, и у меня будут громадные крылья, я смогу летать как самолет – у-у-э-у-у! У-у-э-у-у!

Он гудел как самолет все время, пока ри-совал.

Тут все наши стали рисовать по очереди, даже старшие. Я подошла поближе и вытянула шею, чтобы рассмотреть рисунки. По-моему, выходило у них не очень художественно.

А я точно знала, что нарисую, если она меня попросит. Уж не какого-нибудь дурацкого – ангела.

Тут Кэм подняла голову и встретилась со мной взглядом. И предложила, небрежно так:

– Хочешь тоже попробовать?

Я слегка дернула плечом, как будто мне вообще-то все равно. Потом подошла еще ближе, очень медленно, и протянула руку за шариковой ручкой.

– Это Трейси, – влезла Дженни. – Та, что хочет стать писательницей.

У меня опять заполыхали щеки.

– Что, она? Да ты шутишь, наверное! – сказала Жюстина.

– Перестань, Жюстина, – укорила ее Дженни. – Трейси уже очень много написала у себя в дневнике.

– Так это все ерунда всякая, – сказала Жюстина. И быстро сунула руку мне под свитер, где я хранила свой дневник. Я ее хотела отпихнуть, но не успела. Жюстина выхватила книжечку.

– Отдай! – завопила я.

– Говорю же, ерунда одна, вот послушайте! – Жюстина раскрыла мой дневник и начала читать противным писклявым голосом: – «Жила-была девочка, звали ее Трейси Бикер, это очень глупо звучит, и ничего удивительного, потому что я и есть дура, и в постель по ночам писаюсь, и… Ой-ёй-ёооооооо!

Дальше все было немножко суматошно. В общем, дневник я отняла. А нос Жюстины превратился в симпатичный ярко-красный фонтанчик. Я была рада, рада, рада! Она бы у меня вся кровью облилась, только Дженни меня оттащила и еще Майка позвала. Они меня отволокли в «комнату для раздумий». Правда, настроение у меня было совсем не задумчивое. Я орала так, что чуть не охрипла. Когда Дженни пришла меня успокаивать, я все равно орала. Потом Дженни ушла и пришел кто-то другой. Я сначала не видела, кто это, потому что зажмурилась – так орать удобнее. Потом чуть-чуть приоткрыла глаза и разглядела джинсы, футболку и растрепанные волосы… Я поняла, что это Кэм Как-ее-там, и меня сразу в жар бросило. Ну правда, я вся горела, прямо как Жанна д’Арк младшего школьного возраста.

И вот я визжу как не знаю кто, а она стоит и смотрит. Когда Дженни или Илень меня видят, это ничего. Они привыкли. В детском доме все хоть иногда да устраивают истерики. Со мной это не раз случалось, если честно. А при ней как-то неловко орать как ненормальная.

Но я все равно не перестала. Какая разница – Кэм все равно уже меня увидела. И услышала. Она не пробовала меня остановить, не успокаивала – просто стояла. И с таким ужасным выражением лица – невозможно смотреть. Как будто она меня жалеет.

Нет уж, этого я не стерплю! Я ей сказала, чтобы она ушла. То есть это если прилично выразиться. Вообще-то я ей наорала разных грубостей. А она только плечами пожала, кивнула и вышла вон.

А я осталась визжать и ругаться в одино-честве.

Ну ничего, сейчас я уже в норме. Из «комнаты для раздумий» меня выпустили. Я там долго просидела, мне даже ужин туда принесли на подносе. А сейчас я у себя в комнате, пишу, прямо остановиться не могу. Видно, все-таки никуда мне не деться, придется стать писательницей. У меня уже от писанины шишка на пальце. Вот посмотрите.

Я раньше играла в такую дурацкую игру, как будто мои пальцы – это целое семейство. Мама-пальчик, папа-пальчик, старший братик Фредди-пальчик, хорошенький младший Мизинчик и еще большой палец – это был младенец. Я себе устраивала с ними целое представление, водила их гулять на высокий холм-коленку, вверх-вниз, а потом укладывала спать в носовом платке.

Малышке Камилле эта игра страшно нравилась. Я изображала, как будто пальцы с ней разговаривают тоненькими голосами и по очереди стукают ее по носику, а она так заливалась, что вся подпрыгивала от смеха. Я так скучаю по Камилле!

Ой. Вдруг в голову пришло. Кэм – это случайно не уменьшительное от «Камилла»?

Приятно было увидеть за завтраком, что у Жюстины нос распух и заклеен пластырем.

Так ей и надо! Воображала несчастная, думает о себе невесть что. А на самом деле – ничего особенного. Честное слово, не понимаю, что Луиз в ней нашла. Если бы я была Луиз, подружилась бы лучше с Трейси Бикер.

Самое противное, что я первая задружилась с Жюстиной. Она появилась у нас однажды под вечер, вся такая печальная и унылая, потому что ее мама сбежала с каким-то типчиком, а Жюстину и двух ее братиков бросила на папу – пусть справляются сами как могут. А папа справляться не смог, и детей забрали в опеку. Братьев – в приемную семью на короткий срок, потому что с ними хлопот не много, они еще груднички. А Жюстину те приемные родители не взяли – решили, с ней трудно будет.

Обычно мне трудные дети нравятся. И Жюстина мне вроде понравилась. Тем более что она погрустила-погрустила, да как начнет на всех ругаться, прямо как прорвало. И ругательных слов она знает даже больше меня.

Всю неделю она бушевала, а в воскресенье притихла. Ее должен был папа навестить. Она сразу после завтрака села его ждать, хотя он только к одиннадцати собирался приехать. Настало одиннадцать, потом двенадцать, а потом нас позвали обедать. Жюстина не пошла и курицу есть не стала. Так весь день и просидела у окна как приклеенная.

У меня в животе что-то сжималось каждый раз, как на нее посмотрю. Я знаю, каково это. Сама раньше так сидела. И не только здесь – в дурацких приемных семьях тоже. И в детских домах в промежутке. Все ждала, что мама – придет.

Сейчас-то я уже не сижу у окна как дура. Мама, наверное, далеко живет, вот и не может меня навестить. Да-да, она, наверное, за границей. Мама любит путешествовать.

Может быть, она во Франции.

Или в Испании, она любит, когда солнечно.

Да что это я? Мама, наверное, в Штатах. Может быть, в Голливуде. У меня мама такая красивая, ее запросто возьмут сниматься в кино.

Когда работаешь в Голливуде, невозможно же просто так сесть в автобус и поехать навещать свою дочку за тысячи миль!

И все равно, хоть я не сижу и специально не жду, всегда немножко вздрагиваю, когда звонят в дверь. И не дышу, пока не увижу, кто пришел. Мало ли, вдруг…