Шарло Бантар - Яхнина Евгения Иосифовна. Страница 6

«Откуда мне знать, что может от этого произойти! — спокойно отвечает подрядчик. — Я человек штатский, на войне не бывал».

Тут я не утерпел:

«А хотя бы и штатский! Каждому школьнику понятно: если снаряд ударит в газовую трубу, произойдёт такой взрыв, что и баррикада и люди взлетят на воздух».

Говорю я эти слова, а сам чувствую, как лицо и шея горят у меня от стыда.

«Ясно вам теперь?» — спрашивает подрядчика Домбровский.

«Теперь ясно, — отвечает тот с прежним спокойствием. — Но я-то тут при чём?»

«Вот то-то и оно, что тут вы ни при чём, а при ком-то состоите!» — крикнул на него генерал, и глаза его потемнели от гнева.

«Не понимаю, что вы имеете в виду», — продолжал прикидываться простачком строитель.

«Поймёте в конце концов!» — бросил на ходу Домбровский и побежал вдоль баррикады.

Через три минуты я снова услыхал Домбровского:

«Есть тут стрелки?»

«Есть!» — отзываюсь я и спешу, подгоняю свою культяпку, сколько хватает сил. Подхожу к генералу, а он рассматривает амбразуры.

«Хвалиться не буду, — говорю, — а стреляю неплохо и в амбразурах толк понимаю…»

«Понимаешь толк? — сердито оборвал меня генерал. — А где же твои глаза? Посмотри: амбразуры направлены только к центральным аллеям. А если неприятель пойдёт стороной, по улице Габриэль, как же достать его тогда огнём с баррикады?»

«Виноват, — говорю, — об этом-то я не подумал. Слаб я действительно насчёт стратегии, признаюсь…»

«А тот враг, которому доверили постройку редута, он, видно, хороший стратег!» — стыдит меня генерал.

…Всё это видел я собственными глазами и слышал своими ушами у ограды Тюильри, — закончил Иври.

— Ну, что ты на это скажешь, Бантар? — вмешалась вновь Клодина. — Что же будет дальше?

— Так продолжаться не может, — ответил Жозеф. — Меры уже приняты. Инженер Саймон арестован. Как выяснилось, он действительно был подкуплен Версалем. Баррикадная комиссия работала плохо, и Совет Коммуны постановил взять под революционный контроль возведение уличных укреплений.

Пока Бантар говорил, на пороге кафе показалась опрятно одетая женщина в трауре, лет сорока. Чёрная шаль прикрывала её гладко зачёсанные светло-каштановые волосы. Никто не обратил на неё внимания, и она молча простояла несколько минут, не спуская глаз с Бантара. Как только Жозеф умолк, женщина подошла робкими шагами к столику, где он сидел.

— Я пришла узнать, — смущённо начала она, — правда ли, что я могу перебраться в предоставленную мне Коммуной комнату и увезти всю мебель, не уплатив прежнему хозяину долг за квартиру?

— Безусловно, гражданка. Разве вы не читали декрет Коммуны? Новый закон освобождает квартирантов от уплаты задолженности за последние девять месяцев. Жильцам предоставляется право выехать, куда им вздумается.

— Читала, но, боюсь, плохо поняла, — доверчиво ответила посетительница в трауре.

— А вы можете внести то, что задолжали квартирохозяину?

— Откуда мне взять деньги! Вот уже восемь месяцев, как я без работы… Пока на войне не убили мужа, мы жили на его жалованье. Всё, что можно было заложить, уже давно заложено. Если бы не пособие, что мне выдала Коммуна, мне… нам… нам никак бы не прожить. У меня трое детей. Я поневоле не платила за квартиру, и теперь хозяин грозит забрать последнее, что у меня ещё осталось.

— Кто ваш хозяин?

— Фабрикант мебели Анри Манжо.

— Ну, так имейте в виду, что теперь Манжо не опасен. Он ничего вам не сделает, и вы можете перебраться, когда захотите…

— Чего ты удивляешься, Жозеф? — перебил его Иври. — Я хорошо понимаю страх этой гражданки. Я на себе испытал прежние законы. И совсем недавно. Дело было прошлой осенью. Несчастная война, затеянная Наполеоном, заставляла рабочих всё туже и туже затягивать пояс. Пруссаки осадили Париж со всех сторон. Продовольствие в городе иссякло, цены поднимались каждый час, на заводах началось сокращение рабочих… Вызвал меня к себе директор и сказал: «Дела стали плохие, сырья не хватает, приходится рассчитать часть рабочих. Но ты, говорит, давно у меня работаешь, оставайся, только получать будешь вместо пяти франков три с половиной… Я могу найти хороших токарей и за три, но тебе согласен платить на полфранка больше». Не поведи хозяин такую сладкую речь, я, может, и согласился бы: время было трудное. К тому же жена из деревни написала, что богатеи и приезжие скупщики вынуждают продавать пшеницу по дешёвке, поэтому ей нечем платить за аренду и налоги… Но, как услыхал я, что это, видите ли, ради меня хозяин сбавил только полтора франка за день, я обозлился, выругался и потребовал расчёт.

Прихожу я на следующий день за деньгами, а кассир мне отсчитывает двадцать один франк. «Как, говорю, за шесть дней мне следует тридцать франков». — «Нет, — слышу в ответ, — хозяин тебя предупредил, что будет платить по три с половиной».

Я — в суд. Судья раскрыл толстенную книгу, листал её, листал, наконец ткнул пальцем в какую-то статью и прочёл: «Если возникает спор относительно выдачи заработной платы за истекшее время, надо верить хозяину».

Вытаращил я на него глаза, смотрю как на сумасшедшего, а он поясняет:

«Да, да, брат, это статья тысяча семьсот восемьдесят первая Гражданского кодекса, [18] введённая ещё во времена Наполеона Первого».

«Да ведь с тех пор, — кричу я, — не только первому Наполеону, но и третьему пришлось убраться с трона! Теперь у нас республика!»

А судья смеётся мне прямо в лицо: «Мало ли что республика».

Вот тут-то я и понял цену всем этим Тьерам, которых мы посадили на трон четвёртого сентября… [19] Их республика смахивает на империю, а сами они не лучше Наполеона!..

— Но теперь у нас рабочая власть и старым порядкам положен конец, — вмешался в разговор Варлен, обратившись к женщине в трауре. — И судьи теперь другие. В суд пришли рабочие. Идите, гражданка, спокойно домой. А с Манжо мы поговорим, и, поверьте, он оставит вас в покое. Если же он попробует сопротивляться вашему отъезду, приходите в мэрию. Там вы найдёте защиту.

— Как мне благодарить вас? — вскричала женщина с просиявшим лицом.

— За что благодарить нас, гражданка? — сказал просто Варлен, пожимая руку женщине. — Мы лишь выполняем свой долг, а долг этот предписан нам совестью и нашей властью, которую избрал народ, а значит, и вы тоже… Да, вот ещё что: пойдите в ломбард и получите свои вещи. Вам выдадут их бесплатно.

— Да, да, да! Я узнала об этом из газет и тотчас побежала в ломбард. Благодарю вас, граждане депутаты!

— А я бы этого Манжо взяла за глотку, — отозвалась Клодина, которая внимательно слушала вдову. — Нечего с такими церемониться! Неплохо бы потрясти богачей. Их дома ломятся от всякого добра, а в наших лазаретах не хватает белья и матрацев. Многие буржуи удрали из Парижа при первых выстрелах. А что делает Коммуна? Охраняет их имущество, вместо того чтобы его реквизировать. На бомбы, которые Тьер посылает в Париж, надо бы отвечать не только пушками, но и конфискацией имущества бежавших капиталистов. Отобрать у них то, что они награбили… Да, да! Коммуна мешкает зря. Она хочет сделать яичницу, не разбив яиц.

— Ты права, Клодина, обвиняя правительство Коммуны в медлительности, — сказал Жозеф, — но мы уже реквизировали имущество членов версальского правительства и крупных чиновников, исчезнувших вместе с ним. Теперь на очереди вопрос о реквизиции имущества всех бежавших из Парижа капиталистов. Промышленные предприятия, брошенные хозяевами, будут тоже переданы рабочим кооперативам. Такой закон подготовляется.

— Подгони ты их там, Жозеф! — сказал простодушно Иври.

— Сейчас как раз начнётся заседание Совета. Идём со мной, Клодина, и ты, Иври! Вам дадут слово. Повторите то, что говорили здесь. Вот так и поднажмём все вместе: токарь, зеленщица и переплётчик!

— Я иду! — воскликнула Клодина.

— И я на своих от вас не отстану! — весело присоединился Иври.