Пашка из Медвежьего лога - Федосеев Григорий Анисимович. Страница 14
- А что, если я попрошу Макарову выслать кого-нибудь до Кедрового ключа, вы подойдете отсюда и передадите ему паутину? Соглашайтесь. Вы не представляете, Гурьяныч, из какой беды выручите нас.
- Дедушка, берись, и я с тобою пойду, - умоляет его Пашка.
Гурьяныч задумывается. Он, видимо, вспоминает этот далекий и трудный путь сквозь тайгу, по болотам, по кочковатым марям. Что-то серьезно пугает старика, туманится его лицо. Но вот он трясет головою, как бы отгоняя от себя какие-то мысли, говорит, волнуясь:
- Толкаете вы меня оба на великий грех. Я не должен браться за такое срочное дело. Но уж коль некому - пойду. Только до Кедрового ключа, не дальше. А насчет тебя, Пашка, с бабушкой посоветуемся, как она.
- С тобою пустит. - И парнишка от неожиданной радости, кажется, готов плясать.
- Вот и договорились, Гурьяныч! Пойдете не один - дадим человека, может, Василий Николаевич согласится. И завтра - в путь.
Гурьяныч ушел озабоченный. Конечно, шестьдесят лет - это многовато для такого похода. Но он, видимо, не счел возможным для себя отказать нам.
Макарова обрадовалась моему сообщению относительно паутины. Мы договорились, что утром она отправит своего проводника-эвенка на оленях до Кедрового. Местом встречи будет слияние двух верхних истоков ключа там, где Макарова стояла лагерем три недели назад.
Но оказалось, что Василий Николаевич не может идти С Гурьянычем -загрипповал. В штабе не нашлось подходящей кандидатуры, опытные парни были в тайге, на работе, и я решил сам идти со стариком. Дело серьезное, и тут не должно быть никаких ошибок. К тому же я не мог отказать себе в таком маршруте по тайге, да еще с таким таежником, как Гурьяныч.
Поздно возвращаюсь из штаба. Горы, точно чудовища, стоят на горизонте, закутавшись туманом. Из-за них, с востока, неслышно крадется прозрачная майская ночь с тусклыми, как бы подернутыми дымкой звездами. Странной, загадочной кажется тишина уснувшего поселка.
На порожке моей квартиры сидит Пашка. Замерз, дрожит, как бесприютная собачонка на холоде, но не уходит.
- Я к вам, - обрадованно встречает он меня. - Дедушка послал сказать, что мы можем завтра с обеда идти.
- Кто это "мы"?
- Я и дедушка.
- А бабушка тебя отпускает?
- Отпускает. Мы и Кудряшку берем с собой… Вы бы отпросили меня в школе, скажите, что без меня работа сорвется.
- Уж как-нибудь я найду, что сказать. Но, если твои дела в школе плохи, не возьму, даже если отпустят.
Пашка вдруг вскакивает, хватает мою руку и, вскинув в небо голову, замирает…
- Не слышите? - спрашивает он таинственным шепотом - Гуси!.. С места мне не сойти, гуси!.. Снимите шапку.
Из бездонной тьмы падает на землю усталый гусиный шепот. Он точно ножом полоснул по сердцу. Впервые я слышу его в эту весну. В нем вольность посильнее ветра, радость возвращения, сладость жизни.
- Эх, с ними бы, а?! - горестно вздыхает парнишка.
Где-то высоко в звездах глохнут взбудоражившие нас звуки. Пашка тоже не отрывает глаз от темного неба. Ночной крик гусей, кажется, пробудил в нем еще никогда не испытанное желание лететь с птицами в неведомые страны, и он, может быть, понял, что это новое чувство пленило всего его и что теперь уж ни за что не освободиться от мечты побывать в неведомых странах.
- Пошли в комнату, - говорю я, открывая дверь и пропуская мальчишку вперед.
В комнате жарко. Пашка отказывается раздеться, говорит, на минутку забежал. Сидит хмурый, сдвинув брови.
- Чего, Пашка, молчишь? - спрашиваю я.
- Неохота бабушку и дедушку обижать, а то бы махнул следом за гусями.
- Куда? Он молчит.
- Подожди, пусть оперятся у тебя крылышки.
- То-то и беда! - серьезно соглашается парнишка. - Вот ружье бы, тогда можно и подождать.
- О ружье потом. Бабушка, видно, права: ты слишком увлекаешься охотой.
- Какая там охота - вместо собачонки бегаю. Самому же пальнуть дедушка часто не дает; говорит, ружье наше вот-вот должно разорвать - ненадежное. А насчет охоты я не хуже других.
- Охотником, Пашка, назовешься, когда будешь разбираться в следах зверей и птиц, будешь знать их повадки. Ты должен научиться сшибать на бегу козла, снимать летящую птицу. Не достигнешь этого - нечего тебе делать в тайге с ружьем.
- Что вы, что вы! Да я в тайге любую пташку назову - дедушка мне все объясняет, а козла на бегу или птицу влет сшибу, ей-богу, сшибу.
- Ну, насчет козла это ты…
- Не верите?!
- Нет. А вот относительно ружья не знаю, что с тобой делать.
Его будто оса ужалила. - Дадите?! - вскрикнул он, весь загораясь.
- На эти дни, может быть, и дам.
Пашка вскакивает, хватает со стула свою шапку и мигом исчезает за дверью, точно боясь, что я могу раздумать. Потом он громко барабанит в ставню:
- Спокойной ночи, я к дедушке в Медвежий лог побегу сказать насчет ружья!
- Ты с ума сошел - ночью! Не смей!
В ответ хлопает калитка, и на тихой улице смолкают торопливые шаги Пашки.
"С чего это я ружье пообещал? Не наделал бы глупостей!" - запоздало думаю я. Но, видно, этот вопрос для меня давно решен.
- Что это парнишка зачастил к вам? - спрашивает Акимовна, заглянув в комнату. - Заметили, глаза у него шустрые, так и нижут, так и шарят…
- Это же Копейкин, Акимовна!
- Копейкин?.. - удивилась она. - То-то, я вижу, конопатый, не с нашей улицы. У нас или рыжие, или черные, а таких нет. Спрашивала у соседки про Копейкина, та сказывала: в задах на квартире живет. Настоящая фамилия его Рублев, а это уж ребята прилепили ему - Копейкин. Мальчишка ничего, палец в рот не клади…
- Бойкий и смышленый, - перебил я ее.
- Ну уж и бойкий! Сидит, носом шмыгает.
- Это у него, Акимовна, возрастное.
- Ну, разве что… - примирилась старушка.
БОЛЬ СТАРОГО ТАЕЖНИКА
Утром я, как обычно, проснулся рано. Выхожу во двор. Еще темно. Спит поселок, окутанный черным мраком. Над ним безмолвной тундрой стелется небо с далекими звездами. Морозный воздух сух и звонок - верная примета: к ведру.
Слышу на улице хруст настывшего за ночь ледка под чьими-то торопливыми шагами. Из трубы соседского дома, словно сигнал, взвивается дым, и тотчас же на востоке в полоске появившегося света возникают крутые отроги.
Радостно шепчу:
- Утро, утро!
А шаги на улице все ближе и неожиданно обрываются у нашей калитки. Слышу заговорщический шепот. Кто бы это йог быть так рано? Стою жду. Чья-то рука осторожно касается щеколды, но калитка заперта изнутри.
- Кто там? - кричу.
Тишина.
Подхожу к калитке, открываю:
- Гурьяныч?..
- С добрым утром. - Старик неловко протискивается в калитку. - Мы насчет вчерашнего разговора. Не раздумали?
- Что вы, Гурьяныч, конечно, пойдем. Сразу же после двенадцати отправимся. У меня все готово.
- Я вовремя буду тут. А как насчет Пашки? Из-за спины Гурьяныча высовывается улыбающаяся физиономия.
- Это уж ваше дело.
- Оно, конечно, ну, а вы как?
- Я, Гурьяныч, схожу в школу. Если он подтянулся, отпрошу его.
- Точно, - подтверждает старик. - А как пойдет, за кашевара или самостоятельно?
- Обещал я ему ружье.
- Ну и как же, достали?
- "Ижевку" одноствольную дам. Пашка встрепенулся.
- Пойдем, дедушка, слышишь, пойдем, дядя сказал: "Дам", - значит, даст.
И он утащил старика в предутренний сумрак еще спящего поселка.
Утром я зашел в школу. Была первая перемена, В учительской меня встретила Мария Елизаровна, руководительница 6-го класса, где учился Пашка. Стоило мне назвать его имя, как на лице учительницы сразу вспыхнуло беспокойство. Но узнав, что я пришел осведомиться о делах парнишки, она успокоилась.
- Я думала - не случилось ли что с ним. Очень боюсь за него. В нем столько энергии, вечно он что-то придумывает, куда-то спешит.