Приемная мать - Раннамаа Сильвия. Страница 10

В нашей пятой группе двадцать четыре девочки от семи до семнадцати лет. Староста группы — Веста. Ин­тересно, какой могла быть эта девочка раньше, когда была, так сказать, рядовой? Девочки утверждают, что совсем обыкновенной, даже тихоней. Но с тех пор, как она стала старостой группы, в ней, как уверяет Анне Ундла, проснулся дух какого-то надсмотрщика. Я не могу понять, почему именно Веста должна быть старо­стой, когда здесь достаточно других хороших и испол­нительных девочек.

Помещение у нас плохое. Именно у нашей пятой группы. У других, по крайней мере, умывальная от­дельно. А у нас все это тут же, рядом со спальней. И все время пахнет водой, мылом и мытьем. Мы, правда, знаем, что это временно и что за школой строится но­вое здание интерната, но это тянется уже четыре года и никто не знает, как долго еще протянется, а оттого, что мы знаем это, в наших комнатах не становится ни просторнее, ни уютнее.

И воспитательница у нас тоже временная. Одна на нашу и седьмую группу мальчиков. Наша еще с осени в санатории. Так что воспитательница Сиймсон нам вроде мачехи, ее настоящее место у мальчиков, да там она, наверное, и нужнее.

Я иногда думаю, что у нас тут где-нибудь в уголке притаилась невидимая мельница раздора. И всегда на­ходится кто-то, кому нравится ненароком или умыш­ленно ее запустить. А остановить эту мельницу не так-то просто.

Взять хотя бы сегодняшнюю историю. Сначала мы все сидели спокойно, каждый занимался своим делом. Лики стирала чулки маленькой Реэт. Анне читала. Марелле вязала свитер. Роози вышивала салфетку. Я при­шивала к платью чистый воротничок. Веста сидела за другим столом и что-то писала, а Тинка стояла рядом и накручивала перед зеркалом волосы. Малыши были уже в спальне. Вдруг Веста набросилась на Тинку:

— Чего ты капаешь свою грязь на чужие письма?

— А тебе непременно надо писать письма именно пе­ред зеркалом? За другим столом сколько угодно места. Иди и пиши там, — довольно резонно посоветовала Тинка.

— Еще бы! Пусть остальные забиваются в угол, когда наши барышни завивают свои два волоска в три ло­кона, — еще больше разозлилась Веста.

Тинка очень хорошенькая девочка. Только волосы у нее как пух и если кто-нибудь поблизости чихнет, вся ее старательно уложенная прическа разлетается во все стороны. Можно себе представить, что подобное заме­чание Весты не особенно понравилось Тинке, и она бро­сила через плечо:

— Прошу тебя, оставь свои пошлости.

Веста, хотя и перебралась со своими письмами за наш стол, однако все еще не успокоилась и продолжала ворчать:

— У нас нет другого занятия, как вертеться перед зеркалом. Людям больше не о чем думать, кроме своей внешности.

— Ну, знаешь, и тебе было бы не вредно хоть из­редка взглянуть на себя в зеркало, — огрызнулась Тинка. Насмешка была такой явной и настолько точно попала в цель, что и без того красный нос Весты сде­лался еще краснее.

— Я не удивлюсь, если в один прекрасный день здесь начнется потасовка из-за мальчишек.

— Гм, — полсала плечами Тинка. — Почему именно из-за мальчишек? Ты, право, смешная. По-твоему, че­ловек заботится о своей внешности исключительно из-за мальчишек?

— Не все, конечно, но есть и такие, — презрительно заметила Веста.

— Оно и видно — Тинкин голос звучал уже менее уравновешенно. — Я, конечно, понимаю, ты никак не можешь забыть, что в воскресенье Ааду несколько раз приглашал меня танцевать, вот в чем дело.

— Ах, ее приглашали! А кто сперва пригласил Ааду на дамский вальс?

Похоже, что именно здесь и таился корень зла.

— Подумаешь! Увели у тебя из-под носа, что ли? — Тинка так туго накрутила последний локон, что я, даже глядя со стороны, сморщилась от боли.

— У меня из-под носа?! — хорошо, что горящий не­навистью взгляд не может испепелить. — Смотри, куда нацелилась! Уж я-то за мальчишками бегать не стану!

— Из-за этого можешь не волноваться, за тобой тоже никто не побежит, — в том же тоне ответила Тинка.

Брр! До чего же неприятно присутствовать при таких сценах. По спине пробегают мурашки, словно кто-то скребет ногтями по классной доске. Я беспомощно огля­нулась. Анне оторвалась от книги, Марелле широко открыла глаза и рот, Роози на мгновение подняла и опять быстро опустила глаза на рукоделие, и на ее мяг­ком, слишком румяном лице не отразилось ничего. Она вообще особенная девочка. Такое впечатление, что она живет среди нас на какой-то своей, крошечной искусст­венной планете. Хотя она и младше меня почти на три года, и должна бы быть более «ребячливой», чем я. Ино­гда я просто завидую ее способности быть выше всяких пустяков.

На этот раз положение спасла склонившаяся над стиркой Лики:

— Ах, девочки, и что вы ссоритесь из-за таких пу­стяков. Это просто скучно. Лучше рассказали бы что-нибудь интересное, — она сказала это так естественно и деловито, что ее слова подействовали на нас, как не­видимый освежающий дождик.

— Пусть кто-нибудь другой рассказывает интерес­ное, — сказала Веста, остывая. Растягивая чулки над тазом, Лики внесла разумное предложение:

— Анне, почитай что-нибудь вслух.

Анне (как мало эта Анне внешне похожа на мою Анне) обвела нас взглядом, усмехнулась и, листая стра­ницы открытой книги, сказала:

— Подождите. Сейчас.

Немного погодя она начала лукаво:

 «Всегда называй по имени того,

На кого намекаешь в своих стихах.

Иначе все стадо серых

Подымает ослиный крик.

Меня ты дразнишь —

Ведь я узнал свои длинные уши...».

Все шесть девочек насторожились. Что же это такое? Я попросила Анне повторить. Она делает это охотно, потому что ужасно любит выступать, декламировать, играть на сцене. И она снова начала с таинственной многозначительностью.

«Всегда называй по имени...»

Конечно, здесь таился намек. Ведь у нашей Весты и вправду есть манера говорить не прямо, а намеками. А такие туманные обвинения часто действуют сильнее, чем откровенные слова, и недоразумения приводят к «ослиным крикам».

Веста, казалось, поняла, что эта басня прочитана не­спроста и как-то относится к ней. По ее лицу было за­метно, что она не знает, смеяться ли вместе с нами или рассердиться. Наконец она подозрительно спросила:

—  Что ты хочешь этим сказать? Что это за ослы?

Весту больше всего испугало слово «осел», а смысла прочитанного, она, пожалуй, толком и не уловила. Но у Анне никогда не поймешь, что она затеяла, когда, сверкая своими белыми зубами, она начинает расска­зывать или декламировать что-нибудь на первый взгляд очень забавное, такое, что просто глупо не сме­яться со всеми вместе. И только потом вдруг пони­маешь, что смеялся над самим собой.

Анне оторвалась от книги и, приподняв бровь (с ка­кой завидной легкостью она это делает!), ответила Ве­сте:

—  Честное слово, Веста, я тут не при чем. Я ничего не хочу этим сказать. Это Гейне. Ты, конечно, знаешь, кто такой Гейне?

—  Пожалуйста, не считай всех дураками, — пробор­мотала Веста, но в ее тоне не чувствовалось  уверен­ности.

Известно, что Веста не слишком сильна в поэзии, тем более слабое представление она имеет о Гейне. Анне кивнула в высшей степени серьезно.

—  Так я и думала. Возможно, ты с ним лично знакома. Быть может, у вас в Соометсаском доме   куль­туры был организован его творческий вечер?

Я содрогнулась, представив, к чему этот разговор мо­жет привести, и быстро вмешалась:

— Я очень мало читала Гейне. Ты не могла бы про­честь что-нибудь еще? Очень приятно тебя слушать.

Анне полистала книгу и начала читать вслух. По-своему, не так, как обычно читают стихи, а легко и рит­мично, словно рассказывала волшебную восточную сказку.

«Золотые — и серебряные люди есть на свете...»

Это была удивительная история о поэте Фирдоуси и вероломном шахе. Эти стихи очаровали не только меня. Нас всех словно бы заворожил волшебный сон Бело­снежки, и мы слушали, как зачарованные. Наша хло­потунья, всегда деятельная Лики, так и застыла, опу­стив руки в воду и наклонившись над тазом. Тинка неподвижно сидела спиной к зеркалу. С лица Весты исчезло выражение превосходства и важности. На румяные щеки Роози упала тень от длинных ресниц, а пяльцы лежали теперь у нее на коленях. Марелле спу­стила петлю на своем вязанье и когда Анне замолкла, спросила чуть дрогнувшим голосом: