Золотая Ригма - Сысоев Всеволод Петрович. Страница 5

— Ну, мать, завтра отчаливаем, а теперь спать!

Упругая сетка никелированной кровати бесшумно подалась под могучим телом Калугина. Но ни тепло и покой этой кровати, ни вкусные борщи и пельмени, которые так мастерски умела стряпать Анисья, ни даже ее ласковое, теплое отношение к мужу не могли удержать старого охотника дома. Надвигался охотничий сезон — и он на несколько месяцев уходил в лес, ночевал в лучшем случае на жестких, с торчащими сучками нарах охотничьих барачков или ежился у костров, довольствуясь незатейливой похлебкой, а то и просто чаем с замерзшим хлебом. На промысле он не только не тосковал о семейном уюте и удобствах, но даже забывал об Анисье и детях, о Красной Речке и доме, отдаваясь всем сердцем во власть древнейшей страсти человека — охоте. Только в конце зимы, а то и в начале весны возвращался он домой, иногда привозя свои трофеи на большой лодке, сделанной им самим в лесу из сухостойника.

За внешней сдержанностью Калугина скрывались постоянство и большая его привязанность к жене. Еще задолго до отъезда в лес он навел образцовый порядок в хозяйстве: подвез к дому стог сена, утеплил хлев для коровы, наколол дров на четыре месяца.

Анисья и сама слыла хорошей хозяйкой, все спорилось в ее руках: дети ходили чистыми, опрятным, а полы в доме настолько блестели, что навещавшие Калугина приятели стеснялись в сапогах входить в комнаты и скромно садились в прихожей, пряча ноги под табуретку. Поначалу Анисья волновалась за мужа и даже требовала, чтобы он бросил охоту и перешел в совхоз пасечником, но спокойная уверенность Калугина в своей силе и охотничьем счастье передалась с годами и ей, а может, как знать, и в ее жилах текла кровь древних охотников, — и Анисья крепко сжилась с судьбой жены зверового промысловика и как умела помогала мужу.

Чуть свет Калугин спустился с крылечка, отвязал поскуливавших от возбуждения и холода собак и вышел за калитку. Заходя за угол, он бросил прощальный взор на окно дома, в котором белело грустное лицо Анисьи.

Калугин шел медленной походкой человека, несущего тяжесть, хотя рюкзак его был сравнительно легок, — просто он не хотел вспотеть. Обычно бригада собиралась у Золотарева, дом которого стоял в центре поселка.

Дмитрий Золотарев происходил из уссурийских казаков, переехавших на Красную Речку со станции Тихонькая еще до революции. Он издавна держал лошадь, так как не представлял себе охоту без коня. В пору его молодости вокруг Тихонькой водилось много коз. Дмитрий настреливал за зиму по два, а то и по три десятка косуль, часть которых продавал на базаре. Вывезти такое количество зверя без лошади было немыслимо. Умение ловко обращаться с конем да еще неимоверная физическая сила Дмитрия пригодились в бригаде, где ему поручалась вывозка добытых зверей.

Хотя совсем рассвело, в окне Золотарева горел электрический свет. Все были в сборе и поджидали Калугина. Не занося в избу оружия и рюкзака, Аверьян шагнул в кухню.

— Здорово, хлопцы!

— Здорово, батько! — отвечали все хором.

— Может, пельмешками из кеты закусишь? — предложил Золотарев, подвигая Калугину миску с пельменями.

— Спасибо, я только от стола.

— Ну как, автобусом или поездом? — спросил самый молодой член бригады, Горбунов.

— Да, пожалуй, автобусом сподручнее: он как раз у переезда останавливается.

Жена Дмитрия Золотарева не имела детей, а потому с мужем расставалась всегда со слезой, не стесняясь своей слабости. Сунув в карман его суконной тужурки пару горячих пирогов, она помогла ему закинуть за плечи трехпудовый «сидор», как в шутку называл он свой рюкзак, и широко распахнула дверь. Все вышли во двор.

— Ну, Дарья, бывай здорова! Жди к Новому году, — улыбнулся Дмитрий.

Громко хлопнула калитка, и охотники, ведя на сворках собак, направились к автобусной остановке. Кондуктор автобуса — бойкая девушка узнала Калугина и благосклонно разрешила бригаде посадить своих четвероногих помощников, хотя, по строгому правилу автобусной конторы, этого не полагалось.

Вдоль асфальтированного шоссе тянулись поля, разделенные низкорослым дубняком и орешником; лист на деревьях давно пожух, но не падал на землю. В дни своей молодости Калугин любил охотиться в таких перелесках за фазанами. Он находил их без собаки, по едва видимым следам в «порхалищах», где фазаны, как домашние куры, «купались» в песке.

После четырехчасового пути охотники высадились у Вяземского лесного склада. Отсюда предстояло ехать на Сихотэ-Алинь узкоколейкой, построенной для вывозки заготовленного леса. Маленькие, словно игрушечные, вагончики пассажирского поезда, в котором обычно ездили лесорубы, тянула «кукушка» — так в шутку назывался паровоз с непомерно большой и широкой трубой для улавливания искр.

Через три часа пути редкие, обожженные весенними палами дубово-березовые рощи сменились густыми кедрачами. Вот и первый сихотэ-алиньский перевал.

Уже в пути понаслышались новостей.

— Лимонника да винограда нынче много. Кедровой шишки и желудя очень мало, а вот маньчжурского ореха и лещины совсем нет, — рассказывал лесник. — Кабана и медведя поприбавилось, изюбр никуда не уходил.

— Белки пока маловато, может, ходовая пойдет.

За разговорами прошло полночи. Пронзительный свист «кукушки» известил о том, что поезд подходит к Медвежьему. На лесоучастке охотники закупили продукты, наняли лошадь, расспросили о переходах зверя. На следующее утро тронулись в путь. Впереди шел Калугин, за ним с лошадью Золотарев, остальные замыкали шествие. Земля на тропе подмерзла, шаги гулко отдавались в лесу. При переходе ключей лошадь вязла в илистой почве по самый живот. Тогда тигроловы быстро снимали с нее тяжелый вьюк, и коняга с трудом выбиралась из трясины.

Лишь вечером мокрые от пота охотники и лошадь притащились к крохотному барачку. Широко распахнутая дверь его приглашала путников скорее войти внутрь, затопить печку.

Не прошло и недели, как охотничья избушка на Светлом ключе имела вполне обжитой вид. Бревенчатые стены высохли и посветлели. На четыре стороны вились утоптанные в снегу тропинки.

Утром, едва солнце поднималось над заиндевевшими деревьями, охотники выходили на промысел. Каждый из них шел в направлении, избранном по желанию. Уже на второй день Золотарев принес в рюкзаке грудинку и кусок нежного внутреннего сала кабана. С этого дня мясо не переводилось на столе.

Разведав окружающие леса, промысловики срубили и поставили вдоль троп кулемки 1на колонка, приманкой служили внутренности кабана и мясо рябчиков. Возле полыней ставили капканы на норку и выдру.

Преследуя табун кабанов, Золотарев встретил свежие тигриные следы. Боясь отпугнуть выстрелами драгоценных зверей, он отказался от охоты на кабанов и вернулся в избушку. Вечером, когда все собрались за дощатым столом, на котором едва уместились четыре объемистые миски с дымящейся похлебкой, Золотарев не спеша рассказывал об увиденном:

— По всему видать, на Светлом живет семья полосатых. Фарт сам идет в руку! — заключил он.

Тигрят надо было брать живьем. Из широкого медицинского бинта нарезали «концов», приготовили два просторных пеньковых мешка, проверили крепость поводков для собак. Тщательно наточили топоры и ножи. Узкая поперечная пила, согнутая кольцом, вошла в обширный рюкзак Золотарева, туда же он сунул на всякий случай одеяло. Спать легли пораньше.

В тот вечер Калугин долго не мог уснуть. Сам по себе зверь не страшен, но кто поручится, что тигрица, заступаясь за своих тигрят, не убьет человека? Риск, конечно, немалый. Куда спокойнее добывать соболей, норок. Но ведь он прежде всего охотник, а «зверя бояться — в лес не ходить». Люди устраивают зоопарки и зверинцы, чтобы полюбоваться разным зверьем, а без тигра какой же это зверинец? Нужно же кому-то ловить этих сильных красивых зверей. Правда, гоняться за ними трудно, нужно иметь здоровое сердце, но уж коли взял, то любо поглядеть: что клыки, что шкура! Да и рыкнет — аж земля вздрагивает. Не каждому доводится хватать за загривок царя зверей, побеждать его в честной схватке…