Девочка Прасковья - Лимонов Анатолий Иванович. Страница 42
спокойно.
— Жор, ты один остался,
перед кем я должна покаяться… И слава Богу, что ты рядом! И я могу это
сделать… Пойми, я не хочу идти туда ни с каким грехом… А он у меня есть…
Я хотел сказать:
— Не надо, Паш, не
говори, побереги лучше силы. Я вовсе не сержусь. Я все понимаю и все тебе
заранее прощаю!
Но она опередила меня,
будто прочитала мои мысли:
— Нет, Жорка, я должна
тебе признаться! Так мне будет легче… Ты знаешь, я ведь тогда в походе плохо
о тебе думала, считала таким… задавакой, корчившим из себя крутого…
смотрящим на всех свысока и с презрением, не обращающим внимания ни на природу, ни на христианские святыни… Прости, пожалуйста, я ошибалась… Ты оказался
славным парнем… только более мирским и модным, чем благочестивым… И там…
там на лестнице… в башне… я ведь специально тебя толкнула… ты прав… Я
хочу, чтобы ты знал это… Прости мне это, пожалуйста… Я не должна была так
делать, мне так стыдно… Ты меня прощаешь?
— Ну, конечно же! О чем
речь?! Ты знаешь, я ведь тоже тогда о тебе плохо думал. Считал этакой
святошей… и все такое… А там на башне я ведь сам виноват был. Я решил на
тебя наехать, что тебе оставалось делать? А у тебя тогда здорово получилось! —я попытался пошутить. — Я больше на тебя не сержусь, ты совсем другая. Прости
меня тоже, Паш, за все. Ведь я так долго желал тебе зла… И подшучивал над
тобой, и обижал… И там на пароме, знаешь, я ведь специально уронил бутылку…
Отомстить тебе хотел… за башню. Прости, пожалуйста… — я положил свою ладонь
на ее руки.
— Я не сержусь, Жор…
Ты не думай… Ведь мы уже столько вместе пережили… Ты прости, что я все же
увела тебя от Египта, от дома, ведь все это из-за меня началось… Из-за моего
упрямства и самонадеянности… А теперь я оставляю тебя одного… Наверно, меня
тогда и спасать не надо было — раз уж все равно такой конец… Зря ты столько
всего натерпелся… Хотя нет… Зато я смогла все тебе сказать… А это самое
главное…
— Ну, что ты, Паш, что
ты! Не вини себя! Все это ветер-проказник! Я не жалею, честно тебе скажу, что
встретился с тобой, и как мы вместе прожили все эти дни. Это была потрясающая
эпопея!
— Спасибо, Жор, спасибо!
Ты славный! И очень хорошо, что в эти минуты именно ты рядом со мною… Мне
теперь так легко и ничего не страшно… Я смогу спокойно уйти…
Она замолчала. А я вдруг
почувствовал, что должен признаться Пашке в том, что подсмотрел за ней на
болоте, пока она еще здесь, рядом со мной! Но как стыдно было это сделать!
— Паш, Паш, я должен
тебе еще кое-что сказать! — взволнованно начал я. — Мне очень неудобно за этот
поступок, но я хочу признаться… что там… на болоте… ну, помнишь… когда
мы купались…
— На болоте?! — как-то
удивленно переспросила девчонка. — На болоте… Ах да, на болоте… болоте… И
что, что было?
— Ну там я, знаешь…
Нет, друзья мои, вот что
я вам скажу. Совершать проступки мы все мастера. Делаем их легко и необдуманно!
Но как оказывается сложно и стыдно в них каяться! Уж лучше не согрешать, чтобы
не доводить себя до такого положения! Вы знаете, признаюсь вам честно, тогда
мне так и не хватило духа сознаться в своем предательском поступке, даже у
смертного одра девчонки! Внутренний голос возопил: — Не делай этого! Ей
будет от всего только больнее! Она ведь о тебе более высокого мнения. И разве
хорошо ей будет умирать, зная, что ты за ней тогда подглядывал… Ведь она
такая чистая, прекрасная, волшебная… И уверена, что никто так и не узнал ее
тайны! А ты окажешься жалким обманщиком в ее глазах и предателем, и вообще…
Да, стыд взял верх,
каюсь! И я тогда замолчал. Да Пашка ничего и не поняла. Она уже снова бредила…
Сознание ее стало путаться, и она выпустила мою ладонь из своих рук. Я тронул
ее за плечо:
— Паш, Паш, ты не
умирай! Паш, пожалуйста! Как же я буду тут один без тебя-то?! Разве для этого я
тебя спасал из реки? И разве для этого ты вытягивала меня из трясины, чтобы вот
так расстаться навсегда?.. Так ведь не должно быть! Муш куейс! Ведь за нас сами
святые поручились — Георгий и Параскева! Держись, Паш, пожалуйста… — слезы не
дали мне больше говорить.
Чтобы не заплакать, я
встал и сделал три глубоких вдоха. На какой-то миг Пашка вдруг очнулась и, снова нащупав мою ладонь, сказала дрожащим голосом: — Жорка, я не могу этого
от тебя требовать и просить не могу… Но ты просто знай, что я очень хотела
бы, чтобы ты продолжил мое дело… дело нашего Православия… Как я приняла его
от бабушки… Не хочу, чтобы эта нить оборвалась вместе со мною…
— Не волнуйся, Паш, я
сделаю все, чтобы быть достойным святого Георгия, прекрасной Параскевы и тебя, моей славной Пятницы!
— Благодарю! Ты
настоящий друг, Георгий, прости, я в тебя верю… И не грусти без меня… Мне
там будет хорошо. Ну, и не забывай этого путешествия…
— Я его никогда не
забуду!
Она замолчала и стала
задыхаться и стонать. Я утер тряпочкой пот и слезы с ее лица.
Девчонка успокоилась и
утихла. Несколько минут я стоял перед лежанкой, не зная, что и делать, что
говорить, что думать. Весь мир перестал для меня существовать. Какая-то жуткая
тишина давила на уши так, что хотелось кричать от боли. Даже в лесу смолкли все
голоса. Похоже, вся природа прощалась со своей прекрасной феей. Лишь лунные
зайчики озорно резвились на столе и на полу… Мне показалось, что Пашка уже
умерла… Я дотронулся до нее и сразу отдернул руку от холодной кожи ее ладони.
— Паш, Паш! — позвал я в
тишину.
Мне никто не ответил. Я
быстро достал зажигалку и, почиркав, зажег лампу. Поднес ее к лежанке.
Прасковья лежала на спине, скрестив руки на груди. Глаза ее были закрыты, ресницы едва заметно подрагивали. Нос неестественно заострился. Лицо имело
бледный неживой цвет. Сухие потрескавшиеся губы были вытянуты в легкой улыбке
умиротворения. Казалось, что Пятница уже не дышит. Пронзительно пахло хвоей, водкой и керосином…
— Паша! — громко позвал
я.
Девчонка даже не
шелохнулась. Я дотронулся до ее руки и нащупал пульс: бедное сердечко еще слабо
постукивало. Нет, это все было просто невыносимо! Я быстро поставил лампу на
стол и, задыхаясь, вылетел за дверь.
Метров пятьдесят бежал
неизвестно куда и зачем и остановился только тогда, когда наскочил на пень.
Ударившись локтем о сук, я почувствовал боль и пришел в себя. Ночь царствовала
над тайгой во всем своем великолепии. Всюду лунное сияние, в небе полно ярких
звезд… Очередная ночь в нашем походе… И я впервые не хочу спать, не могу
есть… Мне страшно жить и хочется выть — я теряю Пашку, странную и славную
девочку Прасковью. Я бухнулся на колени в росную траву и поднял голову к небу.
Там, в вершине вековой сосны сиял сгусток яркого серебристого света.
— Господи, что же мне
делать?! — спросил я у этого огонька. — Ведь она умирает!
В мыслях сразу понеслись
эпизоды наших совместно прожитых дней. Вот Пашка — такая важная и беззаботная —идет по узкой лесенке мне навстречу, и я выступаю ей наперерез… Вот она мирно
сидит на пароме и читает черную книжку… Вот быстро крестится и прыгает в
воду…
Вот, захлебываясь, идет ко дну бурной реки, и я хватаю ее под руки… Вот мы
лежим на песке мокрые до нитки… Вот отжимаем одежду в темной пещере, а
противный паучок лукаво подсматривает за нами… Вот Пашка идет по пещерке, согбенная от холода, и лицо у нее такое смешное… А вот она тащит меня из
вонючей жижи, выбиваясь из последних сил… А вот ее великолепная фигурка на
фоне алого заката… Вот мы лежим в сосновых «гамаках», зависнув над ночной