Шпион в тигровой шкуре - Блок Лоуренс. Страница 27

Так, приехали…

Мне удалось-таки доплыть до того места, где нам следовало оставить моторку. Я привязал лодку к столбику, и мы с Арлеттой благополучно вернулись в ее квартирку. Когда мы вошли, за окном уже забрезжил рассвет. Арлетта жадно вскрыла пачку «Голуаза» и закурила. Я сел на кровать и, щелкнув замками, открыл «дипломат». Внутри лежали три жестяных тубы. Мне удалось вскрыть одну — в ней был насыпан белый порошок. Я послюнил кончик пальца, сунул его в белый порошок и полизал.

Так, ну приехали…

— Что там, Ивен?

Я завинтил крышку, положил тубу обратно в чемоданчик и молча уставился на «товар». Корсиканской мафии это явно не понравится, подумал я. Как и тем ребятам-посредникам, кому этот «товар» предназначался. Как и конечным потребителями, у которых рано или поздно начнется ломка со всеми ее неприглядными эмоциональными и физиологическими последствиями.

— Ивен!

— Это героин, — спокойно произнес я. — Тут килограмма три, наверное. Такого количества героина хватит, чтобы заторчало все западное полушарие.

Она обрушила на меня шквал вопросов. Ее интересовало, зачем это нам, и чье это, и что я намерен с этим делать. Я не знал, как ответить на последний вопрос, и у меня не было сил отвечать на прочие. Я тупо сидел с дипломатом на коленях, смотрел на тубы с героином и размышлял о конных полицейских, кубинцах, франкоканадцах и корсиканцах, гадая — правда, без особого интереса, — кто из них первым меня убьет.

Арлетта докурила, быстро разделась и забралась в кровать. Она была удивлена и, быть может, чуточку обижена, услышав, что я не хочу заниматься с ней любовью. Это было выше ее понимания. Я посидел рядышком с ней, пока она не заснула. А потом обнаружил в закромах Арлетты бутылку бренди и общался с ней, пока она не опустела.

Солнце встало. Началась привычная жара. Я обследовал все кухонные шкафчики, пока не нашел пыльную бутылку кулинарного хереса, который также выпил. Из семичасовых утренних новостей я узнал, что на территории «Экспо» обнаружен труп и полиция начала расследование загадочного убийства. В восемь часов сообщили, что де Голль выступил с яркой речью в Лионе, недвусмысленно высказавшись за предоставление Квебеку независимости. В половине девятого радиоприемник известил меня, что пресс-секретарь миссис Баттенберг опроверг слухи об отмене визита королевы на монреальскую выставку из-за возможных вылазок квебекских сепаратистов.

А к девяти часам утра отпечатки пальцев, снятые с обнаруженного около трупа пистолета, были идентифицированы как принадлежащие Ивену Майклу Таннеру, объявленному в розыск американцу, которому заочно предъявлены обвинения в похищении людей, терроризме и убийстве.

Я поглядел на тубы с героином и пожалел, что у меня нет шприца.

Глава двенадцатая

— Ты, надеюсь, понимаешь, что это верное самоубийство.

— Понимаю, — кивнул Эмиль.

— Самое настоящее самоубийство. У вас нет ни единого шанса.

— А я ни на что не рассчитываю. Я же не дурак, Ивен.

Вот в этом я позволил себе усомниться. Я взглянул на Эмиля, потом перевел взгляд на кровать, где спала Арлетта. Было уже около полудня, она все еще спала, и я ей страшно завидовал. Бессонница, решил я, скорее проклятье, чем благодать. Арлетте хотя бы на восемь из двадцати четырех часов удается избавлять себя от безумия человеческого существования. Боже, как же я ей завидовал!

Я снова бросил взгляд на Эмиля. Он сидел в компании своих боевиков: Жан и Жак Бертоны расположились от него по правую руку в позе готовых к прыжку львов, а по левую руку угрюмо нахохлился Клод. Сейчас он совсем не выглядит как безумный фанатик, подумал я. Более того, когда Клод начинал говорить, он производил впечатление вполне спокойного и рассудительного человека. Но это если отвлечься от смысла его слов.

— Я не боюсь смерти, Ивен.

— Речь не идет о твоем личном страхе смерти. Речь идет о движении…

— Для движения наша смерть важнее нашей жизни, — фраза звучала столь же великолепно на французском языке, как и на английском. — Движению требуются мученики, Ивен. Многими в этой стране Национальное Движение Квебека воспринимается как клоунада — увы, это так. Даже большинство сочувствующих считают нас сборищем чудаков и фанатиков не от мира сего. Разве нет?

— Все экстремистские движения производят такое впечатление, Эмиль…

— Но как же изменить общественное мнение?

Я не успел дать ответ на этот вопрос.

— Огнем и кровью, — вставил Клод. Он прокашлялся и сплюнул для пущего эффекта. — Великим подвигом. Самопожертвованием.

— Вот именно! — закивал Эмиль. — Вот именно. Великим подвигом, смелым, дерзким и драматичным. Подвиг не должен подчиняться логике. Он может быть бессмысленным, он может быть заранее обречен на неудачу. Это не важно. Но это должно быть действие, которое вызовет противодействие! Подвиг даст поросль новых мучеников за общее дело. Почва свободы орошается кровью мучеников. Ты же знаешь это, Ивен, ты же прекрасно знаешь: ничто так не привлекает интерес к политической доктрине как публично заявленная готовность сторонников умереть за ее идеалы.

Я мог бы продолжать с ним жарко спорить, если бы не понимал, что он тысячу раз прав. В моей памяти тотчас всплыли десятки примеров, подтверждающих его правоту. Пасхальное восстание 1916 года в Дублине произошло в тот момент, когда половина населения страны отвергала республиканские идеи, а другой половине было на все наплевать. Восстание было подавлено, как на то и рассчитывали его лидеры. Англичане казнили зачинщиков, что ни для кого не стало неожиданностью. Но два года спустя партия Шинн Фейн триумфально победила на национальных выборах.

Ситуация в Квебеке, конечно, пока еще не дошла до точки кипения, но в общем и целом была очень схожа с ситуацией в Ирландии начала ХХ века. Мученики, жертвующие своими жизнями во имя высоких идеалов, с куда большей эффективностью, чем виртуозы политической агитации и пропаганды, поспособствуют превращению квебекских националистов из клоунов политического цирка во влиятельную политическую силу.

Я закрыл глаза. Клод продолжал вещать. Арлетта постанывала во сне: возможно, его рокочущий голос навевал ей кошмарные сны. Я же пропускал его болтовню мимо ушей. Если Эмиль прав (мною это допускалось), а я симпатизирую идеям НДК (что не подлежит сомнению), тогда мне необходимо во всем поддерживать его и Клода и братишек Бертонов.

Но я не поддерживал.

Потом что они вдруг единодушно решили отказаться от плана похищения королевы. И приняли столь же единодушное решение устроить публичное убийство британской монархини.

И даже вне зависимости от моего личного отношения к этому новом плану, он представлялся глубоко порочным.

— Мне только одно непонятно, — заметил я. — Вчера еще ты, Эмиль, был против убийства. Вчера еще ты говорил…

— Со вчерашнего дня прошла тысяча лет.

По правде сказать, и мне так казалось.

— Но что тебя заставило изменить мнение?

— Ты слышал речь генерала? Ты слышал, что сказал наш Шарль Великолепный?

— Да, я слышал выдержки в новостях сегодня утром. Но…

— А ты послушай всю его речь целиком, Ивен. Тогда ты поймешь, наверно, что заставило меня, как ты выразился, изменить мнение. — Он произнес эти слова с той же ласковой улыбкой, с какой престарелый педагог мог бы терпеливо объяснять теорему Пифагора туповатому, но прилежному пятикласснику. — Генерал пользуется глубоким уважением во всей Французской Канаде, Ивен. Публично поддержав наше дело, он на десятилетия приблизил дату восстания. На десятилетия! Он не просто привлек к нам внимание общественности. Он сделал куда более важный шаг. Он осенил нашу борьбу своим международным престижем. Он заявил мировому сообществу, что борьба Квебека — это борьба Франции. Вчера нашей лучшей стратегией было похищение королевы. Оно вызвало бы колоссальный резонанс и привлекло бы к нам внимание, в котором мы так нуждались. Но сегодня все изменилось. Наша позиция усилилась, Ивен, и теперь перед нами стоят иные задачи.