Совсем не Аполлон - Киери Катарина. Страница 4

— Эрик. Ты спросила, кто старший из парней, в которых я влюблялась. Его звали Эрик, он работал у нас в садике. Мне было пять лет.

Она посмотрела на меня. Лицо серьезное, даже строгое.

— А теперь я хочу знать, почему ты спросила.

Вне всякого сомнения, она хотела знать. Правда, хотела знать — и знать именно правду. Всерьез. The truth and nothing but the truth [1].

Вдруг в дверь постучали. Это был Ленин папа.

— Ужин подан! Ты ведь поужинаешь с нами, Лаура?

Мой папа никогда не сказал бы такого Лене. Он совсем не такой милый и приятный. Иногда я даже сомневаюсь, помнит ли он Ленино имя.

Ужинать с Лениной семьей — обычно одно удовольствие. Но сегодня мне было бы нелегко сидеть с ними за столом и непринужденно болтать.

— Спасибо, мне надо домой, — ответила я, пряча глаза от Лены, встала и пошла к двери.

Ленин папа театрально схватился за голову, изображая отчаяние:

— Значит, ты покидаешь меня!

Проходя мимо, я слегка похлопала его по руке:

— Вы это переживете.

Я затылком чувствовала Ленин взгляд. Нерадостный, разочарованный.

Я шла домой. Субботним вечером. Декабрьским субботним вечером. В домах накрывали на стол к ужину, смотрели матч английской лиги, принимали душ после прогулки на лыжах. Мясной дух из кастрюль и сковородок струился на улицу. Декабрьским субботним вечером на улице ни души, даже малышей не видно. Лопатки и санки одиноко лежат во дворах, ждут светлого завтрашнего дня.

Чем занимается учитель математики субботним декабрьским вечером? Сидит за кухонным столом, погрузившись в решение уравнений? Играет в шахматы? Вряд ли. Но и вообразить его сидящим перед телевизором и следящим за матчем «Эвертон» — «Ньюкасл» с банкой пива в руке я тоже не могла. Хотя откуда мне знать.

Я видела перед собой скептический, оценивающий взгляд Лены. Что-то подсказывало мне, что она уже знает, о чем идет речь и почему я спросила, кто был старшим из парней, в которых она влюблялась. И я знала, что ей это не нравится.

Нас с Леной не застанешь сидящими в спальне со школьным альбомом на коленях. Мы не из тех, кто обводит ручкой фотографии самых красивых парней. Мы таким не занимаемся и никогда не занимались. Почти никогда не ходим на дискотеки. За все время учебы в старших классах сходили туда раз пять — и то в исследовательских целях.

Не то чтобы мы решили никогда не встречаться с парнями. И становиться мужененавистницами мы не собирались. И мне, и Лене кто-то нравился время от времени, и мы рассказывали друг другу об этом. Дело в том, что все должно быть очень правильно. Если ты влюбляешься в парня, то выбор должен быть верным. Парень должен быть подходящий: стиль, внешность, возраст…

У Андерса Страндберга возраст самый неподходящий. Влюбиться в человека неподходящего возраста некоторым образом означало предать подругу. Мы никогда об этом не договаривались, никогда не формулировали таких правил, но обе знали, что это так.

А если бы на моем месте была Лена? Решила бы я, что она предала меня, или нет? Наверное, нет. С другой стороны, мне легко говорить.

4

Город у нас не такой уж маленький. Можно пройти по улице Стургатан, от музейного парка до автобусной станции, не увидев ни одного знакомого лица.

Можно тайком курить за кинотеатром и не бояться, что на следующее утро мама вытащит тебя из постели — «я всё знаю, мне всё рассказали». Можно поехать на автобусе в центр, и шофер не обратится к тебе по имени и не спросит, как дела у мамы. Можно умереть и неделю проваляться дома, никто не обратит внимания. Но вот отправиться в кафе в воскресенье и не встретить там нового учителя математики — это, оказывается, невозможно. Ну почему мир иногда такой маленький?

Я сидела одна за столиком, пила чай, ела булочку с шафраном. Декабрь за окном — как на открытке. Огромные хлопья снега кружили над пешеходной улицей, между голыми деревьями и витринами, таяли на кончиках носов и бровях.

Над дверью звякнул колокольчик, и он вошел, стряхнув снег с ботинок. Оглянулся в поисках свободного столика. Таковых не оказалось. Я затрепетала. Вообще я не умею трепетать, я не хочу трепетать, это глупое занятие, трепещут только барышни в английских романах девятнадцатого века. Не то чтоб я много таких прочла — если честно, то ни одного, но так мне кажется. Я крепко обхватила чашку руками. Он увидел меня. Посмотрел на меня. Посмотрел на меня и улыбнулся. Он посмотрел на меня, улыбнулся и подошел к моему столику.

— Привет, — сказал он.

— Здрасте, — ответила я. Почти беззвучно: что-то застряло в гортани и мешало говорить.

— Можно присесть? — он положил руку на спинку стула.

— Конечно, — просипела я.

— Я только кофе выпью. Перед кино — иду на ближайший сеанс.

Он кивнул в сторону кинотеатра. Несколько хлопьев снега упали с высокого ворота его водолазки.

Пока он ходил за кофе, я думала вот о чем: я буду пить кофе вместе с Андерсом Страндбергом. Через пару секунд я буду сидеть и пить кофе с Андерсом Страндбергом, тем самым, у которого открытое лицо. Все это происходит на самом деле. В действительности. В Швеции. Сегодня.

Тут я разволновалась. О чем нам говорить? О чем могут говорить ученица и учитель математики? «Что скажете о среднестатистической температуре в ноябре?» Или: «Как у тебя с алгеброй?» Алгебра… Похоже на название болезни.

Когда он вернулся и сел за столик, я поняла, что глупо ухмыляюсь своим собственным шуточкам. Ничего хорошего. Я сосредоточилась на выражении своего лица, стараясь найти самое нейтральное.

— Ты уже написала статью?

— Что?

— Ты ведь должна была написать о собрании на прошлой неделе?

И кто это ему рассказал? Я сама, на собрании? Или Лена? Или, может быть, он опросил коллег-учителей? «Эта Лаура, ну, знаете, из 9 „Б“… она чем вообще занимается?»

Только не волноваться. Как бы то ни было, он меня заметил. Какая-то крошечная часть моего существа произвела на него микроскопическое впечатление.

И еще я совсем забыла о той статье. Совершенно вылетело из головы, что я обещала написать о собрании. Странно, что Лена не напомнила.

— Нам столько задавали. Я не успела.

Он кивнул и помешал ложечкой в чашке.

— Ты часто пишешь для школьной газеты? — спросил он, подняв голову и глядя на меня. Теплые голубые глаза. Темные волосы, густые и немного непослушные. Не очень длинные, но такие, что можно запустить руку и взъерошить. Короткая щетина (интересно, как часто мужчины на самом деле бреются?). Серый вязаный свитер с высоким воротом. Четко очерченный, красивый рот. Я кашлянула. Красивый рот? Это мои мысли? Да, мои. Кошка запрыгнула на стол. Я уткнулась носом в ее шерсть. Она быстро, еле заметно тронула лапой мою щеку. Я перестала судорожно сжимать чашку, руки больше не дрожали.

— Довольно часто. Но газета совсем новая. Первый номер вышел весной. Это Лена придумала, моя подруга. Она главный редактор.

Открытый и теплый взгляд голубых глаз.

— Сколько же человек в газете?

— В этом полугодии только мы с Леной. В самом начале было больше, но остальные уже закончили девятый класс…

«Закончили девятый класс». Так смешно и по-детски. Может быть, я так себя и чувствовала — смешной малявкой? Наверное.

Он взял чашку и отпил кофе. Осторожно поставил ее обратно.

— Я тоже немного пишу.

Глядя на него, я не знала, что ответить. Оказалась совершенно не готова к тому, что он станет говорить о себе, поделится чем-то личным. Отхлебнула чаю, лишь бы не сидеть столбом, и кивнула.

— Рецензирую книги для одной местной газеты.

Наверное, о таком следует знать? Может быть, сделать вид, что я знаю? Рецензии — дело серьезное. Не то чтобы недостижимое, но все же возвышенное.

— Ясно, — произнесла я самым глупым тоном — скучным и нейтральным, где-то на полпути между равнодушием и заинтересованностью.