Восемь миллионов способов умереть - Блок Лоуренс. Страница 60

— Я же сказал — наличными.

— Нет, какими купюрами? Что он вам дал? Пару бумажек по пятнадцать?

— Пару... э-э?..

— Он дал вам двадцатку и десятку, да?

— Нет. Кажется, две двадцатки.

— И вы дали ему сдачу двенадцать баксов? Погодите-ка, ведь еще налог надо учесть.

— С налогом выходит двадцать девять сорок.

— Итак, он дал вам сорок баксов. А вы дали ему сдачу, да?

Что-то в голове его, видимо, прояснилось.

— Он дал мне две двадцатки и сорок центов, — сказал управляющий. — А я дал ему сдачу десятку и еще один доллар.

— Ну, вот видите? Вы все прекрасно помните, особенно когда речь заходит о деньгах.

— Да. Вроде бы.

— А теперь расскажите, как он выглядел. Он белый?

— Да, конечно. Конечно, белый.

— Плотный? Худой?

— Худой, но не слишком. Я бы сказал, поджарый.

— Борода была?

— Нет.

— Усы?

— Может быть. Не помню.

— Ну, хоть что-то вы о нем помните? Что-то должно остаться в памяти.

— Что?

— Именно это мы и пытаемся выяснить, Джон. Вас ведь зовут Джон, верно?

— Вообще-то Джек.

— О'кей, Джек. Все у нас идет просто прекрасно. Так как насчет волос?

— Я не обратил внимания на волосы.

— Ну, как это — не обратили! Конечно же, обратили! Он наклонился, чтобы поставить свою подпись, и вы увидели его макушку. Помните?

— Я не...

— Густые волосы? Лысина?

— Я не...

— Усадят его с одним из наших художников, — сказал Деркин, — и что-нибудь они изобразят. И в один прекрасный день это чудовище все-таки поймают. Его застукают: или с поличным, или когда он будет уходить из очередного номера. И увидят, что он похож на фоторобот, сделанный в полиции, так же, как я — на эту самую Сару Блауштейн! — Он засмеялся. — Она ведь была похожа на женщину, верно?

— Больше всего она походила на мертвеца.

— Да, верно... На тушу в витрине мясной лавки. — Мы ехали по тряской брусчатке моста Куинсборо. Небо уже начало светлеть. Устал я так, что просто описать невозможно; нервы были напряжены до предела, все эмоции готовы выплеснуться наружу. Я был настолько взвинчен, что малейший жест, слово или незначительное событие могло заставить меня разрыдаться или же, напротив, истерически расхохотаться.

— Интересно, как это все происходит, — протянул он.

— Что именно?

— Ну, где обычно подбирают такую птичку? На улице или где-нибудь в баре? Потом привозят куда-то, она снимает одежду — и тут такой сюрприз, представляете? Как бы ты среагировал?

— Не знаю.

— Ну, конечно, если она уже прошла через все эти операции, тогда другое дело. Можно вытворять с ней все что угодно, и не заметишь. И потом, у этой не такие уж и большие руки. Есть женщины с крупными руками и мужчины с маленькими, к вашему сведению.

— Да-да.

— У нее было даже два кольца. Ты заметил?

— Заметил.

— По одному на каждой руке.

— И что?

— Да то, что он их не снял.

— А к чему ему было их снимать?

— Но ведь ты говорил, что это он снял кольцо у Даккинен.

Я не ответил. После паузы он тихо и осторожно продолжил:

— Ну, не думаешь же ты до сих пор, Мэтт, что Даккинен убили по какой-то определенной и никому не понятной причине?

Я почувствовал, как внутри нарастает волна гнева, как все сосуды и вены набухают, готовые лопнуть. И сидел молча, пытаясь подавить его.

— И не рассказывай мне об этих полотенцах. Он типичный Потрошитель, хитрый и опасный извращенец, умеющий планировать свои мерзости, прячем планировать по своим правилам, а не по нашим. Кстати, он в моей практике уже не первый такой, с подобными приходилось сталкиваться и раньше.

— Но я получил предупреждение оставить это дело, Джой. Очень серьезное предупреждение!

— Ну, и что с того? Ее убил маньяк, и вместе с тем было в ее жизни такое, что она скрывала, и кое-кто из ее друзей или знакомых не хотел, чтобы об этой тайне узнали. Может, любовник оказался женатым парнем, как ты, собственно, и предполагал. И даже если бы она умерла от скарлатины, ему бы все равно не хотелось, чтобы ты совал свой нос в это дело.

Я припомнил текст, который полицейские зачитывают при аресте: «Вы имеете право хранить молчание». Припомнил и решил воспользоваться этим правом.

— А может, ты считаешь, что Даккинен и эта самая Блауштейн были как-то связаны? Сестры, разлученные в раннем детстве, что-то в это роде? Хотя, прошу прощения, какие сестры?! Брат и сестра. Или же два брата. Может, этой Даккинен тоже когда-то сделали операцию? Уж больно высока она была для девушки, верно?

— Может, Куки была только прикрытием?

— То есть как?

Я все-таки заговорил, против воли. Не воспользовался своим правом.

— Может, он убил ее, чтобы сбить нас со следа? Выпустить, так сказать, пары? Чтобы все это выглядело, как цепочка случайных, бессмысленных преступлений. И скрыть тем самым истинный мотив убийства Даккинен.

— Выпустить пары... Да какие, к чертовой матери, еще пары?! Какой след?

— Не знаю.

— Никаких паров нет. И не было. А вот теперь появятся. Ничто так не будоражит эту сучью прессу, как череда бессмысленных, жестоких убийств. Читатели так и пожирают эти горячие новости, заправляют ими свои кукурузные хлопья по утрам. И любой случай, который дает возможность посмаковать тему Джека-Потрошителя, просто с ума сводит этих писак и редакторов. Ты говорил о парах. Так вот, скоро будет достаточно и пару, и жару, чтобы поджарить их паршивые задницы!

— Наверное.

— А знаешь, кто ты такой, Скаддер? Ты жуткий упрямец.

— Возможно.

— Дело в том, коллега, что ты проводишь частное расследование и у тебя на руках только одно дело. У меня же весь стол завален этим дерьмом, и я счастлив, когда удается спихнуть хотя бы часть. А с тобой все наоборот. Ты вцепился в это дело мертвой хваткой и можешь себе позволить заниматься им бесконечно.

— Неужели?

— Ну, не знаю. Во всяком случае, такое складывается впечатление. — Сняв руку с руля, он похлопал меня по плечу. — Нет, пойми меня правильно. Я вовсе не намерен пороть горячку, — добавил он. — Просто когда я вижу нечто подобное, какую-нибудь девицу или парня, изрубленных в бифштекс, хочется поскорее захлопнуть досье и больше туда не заглядывать. А уж там как получится. Рано или поздно обязательно что-то да всплывет... А вообще ты молодец! Проделал хорошую работу.

— Вот как?

— Без вопросов. Были детали, которые мы упустили. И возможно, информация, которую тебе удалось собрать, наведет на след преступника. Кто знает...

Я не знал. Я знал только одно: что страшно устал. Всю остальную часть пути он молчал. У входа в мою гостиницу притормозил и сказал:

— Помнишь, что говорил Гарфейн? Может, «Рикон» действительно что-то означает по-итальянски?..

— Это нетрудно проверить.

— Конечно, нет. Чего нам стоит. Но знаешь, что я думаю? Вот мы проверим и увидим, что это означает то же, что и Джоунс. Точно тебе говорю.

Я поднялся к себе, разделся и улегся в постель. Но через десять минут снова встал. Мне казалось, что я весь в грязи, голова чесалась. Я стоял под горячим, почти кипятковым душем и безжалостно скреб себя. Приняв душ, заметил щетину на лице, но подумал, что вряд ли есть смысл бриться на ночь, но не выдержал и побрился. Приведя себя в порядок, надел халат и присел на край кровати. Затем перешел в кресло.

Говорят, что вредно терпеть голод, усталость, одиночество. Или сдерживать гнев. Все эти четыре состояния могут совершенно вывести вас из равновесия и подтолкнуть к выпивке. Я думаю, что задень я побывал во всех этих ипостасях. Но, как ни странно, пить не хотелось.

Достал револьвер из кармана пиджака. Уже было собрался положить его в ящик, но передумал и снова уселся в кресло. И стал рассматривать оружие.

Когда последний раз я стрелял?

Напрягаться особенно не пришлось. Это случилось в Вашингтон-Хайтс, когда, преследуя двух грабителей, я нечаянно убил маленькую девочку. Какое-то время после этого несчастного случая я еще прослужил в полиции, но ни разу больше не прикоснулся к револьверу. Ну, а уж потом, когда я уволился, стрелять тем более ни разу не приходилось.